Село Калачи, Украина, лето 1979 года.
– Максiмка, прокидайся вже! Ну ті и засоня!
Это мой друг Вовка. Он всегда встаёт раньше и каждое утро будит меня. Вовка любит купаться, когда река ещё не проснулась, а заводь тихая и сонная. Мне очень хочется спать. Дай мне волю, я бы спал до обеда. Но Вовка просто так не отстанет, уж я-то знаю. Такой, зараза, прилипчивый. Сейчас начнёт кидать в окно камни, а потом залезет по трубе и будет сидеть рядом, пока я не встану. Я нехотя натягиваю на себя одежду, и мы бежим к реке, недалеко, всего-то в пяти домах от нас.
Село наше находится на левом берегу речки в трёх километрах от города. А ещё у нас есть самая настоящая церковь, которую когда-то построили в честь «мучениці Параскеви». Говорят, этой церкви больше двухсот лет! Старейшины села передают легенду про греческую святую из поколения в поколение, и каждый раз она обрастает всё новыми и новыми деталями. Как-то раз тётя Гала, Вовкина мама, рассказала и Вовке на ночь сельскую страшилку про то, как «бідну дівчінку» до смерти замучили завистники, втыкая в неё железные гвозди.
«Злі демони» заточили девушку в темницу, а наутро нашли её живой и невредимой, и кожа ее опять светилась чистотой и особым сиянием. «Чаклунка чортова!» – воскликнули тогда демоны и, вконец напуганные её чудесным воскрешением, отрубили девушке голову.
Вовка тогда еле дожил до утра, чтобы поделиться ночным рассказом со мной.
– Як думаєш, а голова у неї відросла знову?
Я поспешил успокоить друга, ведь теперь он точно не уснёт:
– Конечно, выросла! Ещё и красивее, чем первая! – уверенно ответил я.
Чтобы закрепить результат, я придумал для Вовки свою версию воскрешения девушки и даже предположил, что наверняка её привидение до сих пор бродит по церкви. С той поры Вовка на всякий случай обходит святое заведение стороной. А кому ж хочется столкнуться с привидением обезглавленной девушки, даже если она такая замечательная была при жизни?
Со временем я и сам поверил в существование привидения. И как-то раз всё же убедил Вовку заглянуть в церковь, когда стемнеет, чтобы посмотреть хотя бы одним глазком, чем же занимается воскресшая девушка, когда всё село спит. Вовка долго не соглашался. Тогда я пообещал ему, что возьму тайком у папки фотоаппарат, спрятанный в серванте.
Трофейный аппарат достался папке от деда, военного фотокорреспондента. Обычно отец раз в неделю достаёт фотоаппарат и аккуратно протирает его салфеткой, вымоченной в спирте. Папка называет фотокамеру Аннушкой, так обращался к ней дед.
– Ну что, Аннушка, скучно тебе без дела? Ничего, потерпи, скоро возьму тебя с собой в город на стройку, уж там тебе работы будет невпроворот! – каждый раз ласково разговаривает отец с трофейной техникой.
Знаменитую немецкую фотокамеру во время войны называли «Лейкой». Аннушка прошла с дедом все 1418 дней войны. Чего только не видел её хрустальный глаз, от обороны Москвы до взятия Берлина. Теперь Аннушка торжественно хранилась в нашем серванте под ключом. Но я знаю, как её достать так, чтобы папка не заметил. Секрет заключался в том, чтобы аккуратно отодвинуть заднюю фанерную стенку серванта.
Когда я предложил Вовке снять привидение на фотоаппарат, он не смог устоять. Мы готовились к нашему церковному походу целый день. В походный рюкзак были аккуратно уложены спички, фонарик, отцовский компас, походный ножик и даже пара банок тушёнки. На Вовкино недоумение я отвечал, что всё же это не простой поход, а почти что научная экспедиция. Кто знает, как там всё повернётся. Вдруг привидение нас заколдует, и нам придётся выбираться из подземелья при помощи компаса и острого ножа, которым мы, если что, вскроем тяжёлый чугунный засов.
Наконец стемнело. Я еле дождался, пока родители заснули, и на цыпочках пробрался к входной двери, которую предварительно смазал касторовым маслом. Чтобы не скрипела. Вовка уже ждал меня за оградой с фонариком в руках.
– Аннушку взяв? – спросил он, деловито разглядывая содержимое моего рюкзака.
– Да взял, взял!
– Тільки б дядько Митяй не прокинувся! – обеспокоенно посмотрел по сторонам Вовка.
– Не, не проснется, я им с мамкой в чайник сонных капель добавил.
В церковь мы попали через высокий забор. Тьма кромешная, светилось только малюсенькое окошко на втором этаже. При помощи Вовки я забрался на подоконник и заглянул внутрь. В святилище было темно, только тусклые свечи подсвечивали иконы. Привидения нигде видно не было. Я подтолкнул окно, и скрипучая створка, подчинившись мне, открылась. Изнутри потянуло запахом жжёного воска. Ничего интересного.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я заметил около паперти странную фигуру в большом колпаке. Было страшно, но я всё же решил сфотографировать то, что увидел. Когда я дрожащими руками доставал фотоаппарат из рюкзака, банка тушёнки предательски выскользнула и с грохотом упала на землю. Фигура в колпаке вдруг вскочила и побежала прямо на меня. Я только успел разглядеть, что она была невысокого роста и похожа на толстого неуклюжего ребёнка. От неожиданности я потерял равновесие и полетел вниз.
Мы бежали что есть сил в сторону реки, чтобы там отдышаться и обсудить увиденное.
– Так ти бачив привид? – спросил Вовка, еле придя в себя.
– Вовка, там такое! Огромное чудище с тремя головами. Вот те крест! Глаза у него квадратные, а одного уха и вовсе нет.
– А ти його хоч сфоткал? – испуганно прошептал Вовка.
И тут я обнаружил, что и рюкзак, и фотоаппарат остались там, в церковном дворе. Возвращаться на место преступления нам обоим, очевидно, не хотелось. Мы решили, что папка Митяй не сразу обнаружит пропажу фотоаппарата, а там посмотрим. На том и разошлись по домам.
На следующий день мы и думать забыли о ночном приключении и, как обычно, с утра побежали на речку. Накупавшись, понеслись наперегонки домой на мамин завтрак, который Вовка никогда не пропускал.
И вот входим мы в дом, а там за столом сидит тот самый ночной кошмарик из церкви и, как ни в чём ни бывало, попивает компот из моей большой кружки. Мамка подкладывает ему на тарелку оладьи, а тётя Гала, подперев подбородок руками, вздыхает и краешком платка утирает слёзы.
Мы с Вовкой застыли в дверях.
– Всяк знает, что бог милостив и милосерден. Я вот всё думал, отчего же боженька дал мне росточку малого и ласки лишил родительской, – канючил незваный гость, не обращая на нас внимания.
На этом месте тётя Гала и вовсе не выдержала и заскулила.
– Дал мне душу добрую, а наружность немилую. Вот и живу уже пятый десяток, мухи одной не обидел, – продолжал, пользуясь случаем, плакаться карлик.
Я дёрнул Вовку за рукав.
– Это он!
– Кто? – только и выдохнул Вовка в ответ.
– Чудище из церкви!
Карлик наконец обернулся на нас и укоризненно покачал головой.
– Боженька, он всё видит. Знамо, что тело мирское – токма рамка для души. А оно как ить бывает, иным достаётся рамка позолоченная, а моя вот такая, убогая. Вот оно и есть, кому рамка дорога, а кому то, что внутри, – поучительно отчитал нас карлик, дожёвывая при этом очередную оладушку.
Потом вдруг вспомнил что-то, хлопнув себя по голове.
– Что ж вы, герои? Всё порастеряли! – сказал карлик, протянув нам наш рюкзак.
Мама и тётя Гала вопросительно посмотрели сначала на карлика, потом на нас, а потом на рюкзак. Когда мамка потянулась за полотенцем, мы с Вовкой дали дёру, не дожидаясь последствий.
Как потом выяснилось, карлика подкинули в церковь ещё младенцем. Звали его Иннокентием, или Кешей в простонародье. Человеком он был добрым, любил пропустить пару рюмочек горячительного и пофилософствовать на разные темы.
Плёнка с его снимком засветилась, и папка Митяй ещё раз сфотографировал Иннокентия по его же просьбе. Как оказалось, у него никогда не было своей личной фотокарточки, и он очень гордился тем фото.
Село Калачи, Украина, лето 1979 года.
Наши родители тоже выросли в этом селе. Вовкин отец и мой папка Митяй дружили с первого класса школы. Когда тётя Гала вышла замуж за Вовкиного папку, а моя мамка – за моего, они построили дома по соседству. Через год появились мы с Вовкой. Мамки наши стали медсёстрами в малюсеньком фельдшерском сельском пункте, расположенном на краю села. До ближайшей городской больницы километра три, поэтому все приходят за помощью к ним. Лечебные травы мы выращиваем на нашем огороде, а потом отварами и настоями мамки лечат всё село. Их так и называют, сестрицы-травницы.
Потом не стало Вовкиного папы. Он был местным рыбаком. Говорили, что в рыбной ловле не было ему равных во всей округе. Рыба, говорят, сама просилась в его сети, послушно в них запрыгивая. Тётя Гала рассказывает, что когда Петро (так его звали) возвращался с рыбалки, то лодку его было видно уже издалека. На закате она отсвечивала как золотой слиток из-за набитых в неё доверху красных карасей.
А ещё Петро мечтал поймать сома, такого гигантского, пятиметрового. Старожилы поговаривают, что такой сом может запросто потянуть кило на триста. Вовкин папа верил в свою мечту, прямо как старик у моря у Хемингуэя. Тётя Гала, когда его хоронили, даже положила с ним рядом его любимую книжку.
Однажды в обычный июньский день Вовкин папка встретил своего сома. Огромных размеров рыба зацепилась за крючок и потащила старую лодку с рыбаком по реке всё дальше и дальше от родного берега. Рыба таскала лодку несколько дней, и, говорят, Петро умер от жажды. Он не выпускал леску до последнего, ведь он держал в руках свою детскую мечту, свою большую рыбу, которая стала его последним уловом. Так и утащила та рыба Вовкиного папку в водные глубины. Тело нашли через месяц, когда обнаружили лодку. Она кружила, застряв в водовороте, одинокая, без хозяина. В лодке лежали снасти, старая куртка и пилотка, с которой рыбак никогда не расставался.
По рассказам тёти Галы Вовкин папа очень любил свою реку, жить не мог без неё. Каждый день перед сном он отправлялся на берег к старой лодке якобы проверить снасти, а сам усаживался на берегу и молча смотрел, как река медленно утекает, оставляя позади тайны прошлого. О чём он тогда думал? Тётя Гала каждый раз, вспоминая его, плачет и приговаривает: «Річка його і погубила».
Мы с Вовкой совсем его не помним и не понимаем, почему Вовку в селе называют «безбатченки», а старушки, завидев его, обязательно норовят погладить по голове. Вовсе он не «безбатченки», ведь у нас есть мой папка Митяй. Ну и пусть, что один на двоих, зато у нас две мамки, кот Барсик и наш огород! А ещё у нас есть глубокий земляной погреб, в котором хранятся банки с заготовками.
Банки закатывает обычно тётя Гала. Сначала в ход идут толстенные розовые помидоры, которые сельчане почему-то называют «бычьим сердцем». Впечатлительный Вовка всегда думает, что и внутри соседской коровы вместо сердца булькает огромный розовый помидор, точь-в-точь такой же, как на нашем огороде. Потом в банки отправляются огурчики, кабачки, «синенькие» (так называют в селе баклажаны), болгарские перцы, морковка. Даже арбузы не остаются без дела и томятся в бочках с солью.
Когда наступает лето, огород требует к себе особого внимания, моего и Вовкиного. Полоть его теперь надо ежедневно, и каждый раз мы спорим до хрипоты, чья теперь очередь. Вовка всегда отлынивает и придумывает тысячи причин, чтобы отвертеться. Если спор затягивается, он обычно предлагает переплыть речку на спор. Кто переплывёт быстрее, тот и выиграет. Но я же не дурак, я знаю, что победить Вовку на реке трудно. То ли утонувший отец даёт ему силы, то ли река его любит и жалеет. Плавает Вовка как рыба.
Как я уже говорил, с Вовки начинается каждый мой день. Ещё засветло мы несёмся на речку, пока село ещё не проснулось. Вокруг тишина, заводь тихая, только кувшинки торчат из воды жёлтыми носиками. Вовка быстро переплывает на противоположный берег, пока я упражняюсь в кидании «блинчиков» из камней. Равных мне в этом занятии во всём селе нет. Потом мы бежим домой на мамин завтрак. Это для Вовки святое.
Мамка всегда нас кормит сытно с самого утра, знает, что потом уж до позднего вечера нас не поймать. Вовка сразу же усаживается на высокий деревянный стул, сооружённый папкой Митяем, и терпеливо ждёт, когда мама наконец достанет чугунок из печки и выложит запечённые в топлёном масле картофелины на большое керамическое блюдо.
Я вообще-то больше люблю жареную картошку. Никто как не жарит картошку как мама. Даже у тёти Галы так не получается. Сначала она подтапливает сало на тяжёлой чугунной сковороде, потом добавляет немного сливочного масла и тут же подбрасывает в сковороду тоненькие ломтики картошки. Такие тонюсенькие, что запросто можно разглядывать через них друг друга, как через стёклышко. Что мы с Вовкой обычно и делаем.
Мама тогда непременно ворчит:
– Бач, негiднiки! Чого надумали! З iжею грати!
О проекте
О подписке