Цитаты из книги «Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей»

Справедливости ради, прежде всего, признаем, что Чикаго имеет берег и чудесные подъездные дороги, drives, с роскошными apartment-houses, окнами, выходящими на озеро и парки. Признаем также, что в Нью-Йорке есть прекрасные многоквартирные дома и очаровательные виллы в отдаленных и труднодоступных пригородах. И еще, что эти квартиры и эти виллы населены теми, «кому есть что сказать», и что эти люди — в основном — оставшись при своих (сохранив свои сбережения), полагают, что всё не так плохо. Я же думаю о толпах людей, которые по вечерам возвращаются в свои жилища, где нет рая

Я заканчиваю; я очерчиваю новый круг двадцати четырех солнечных часов. Восемь часов сна (А); полчаса на транспорт (В); четыре часа продуктивного труда, необходимое и достаточное участие в производстве; механизмы вершат свои чудеса (С); полчаса на транспорт (D). И вот вам ежедневные одиннадцать часов свободного времени.

жестокость больших городов такова, что инстинкт самосохранения толкает каждого бежать, спасаться, стремиться к несбыточной мечте об одиночестве. Всеобщее требование: свобода. Их миллионы, тех, кто хочет снова ходить босиком по зеленой траве природы; кто хочет видеть небо, облака и синь; кто хочет жить среди деревьев — своих вечных товарищей в истории. Миллионы! Они идут туда, они устремляются, они приходят. Теперь все эти миллионы полагают, что их мечта погублена! Природа уходит у них из-под ног; ее место занимают дома с дорогами, вокзалами и бакалейными лавками.

— Столь восхитительного и властного типа женщины в США не существует. Это идеал. Неужели по творческому предложению кутюрье женщины инстинктивно ощущают, что так они будут лучезарны, как богини? Я догадываюсь, что мужчины, находящиеся на некотором расстоянии из-за hard labour, таким образом, удовлетворят дремлющую у них в глубине души смутную потребность в поклонении.

Гул самолета, тиканье или бой часов в тишине. Морской прибой. Гомерический рев осла, шум громкой ссоры; львиный рык, пение соловья, стрекот цикад, песню сверчка, кваканье лягушек, тявканье квакши, лай собак в темноте. Как знать? Техника выделит для нас эту музыку мира, которую нам мешает услышать наше легкомыслие…

Наслушавшись горячего джаза я оказался перед глубинной оригинальностью джавы; я нахожу в ней математическую Францию, точную, пунктуальную; я нахожу в ней народные массы Парижа, это общество, столь достойное внимания, столь сдержанное, четкое и гибкое в своих рассуждениях. Контролируемую чувственность, прямо­угольную этику.

Джаз, как и небоскребы, это явление, а не задуманное произведение. Это настоящее усилие. Джаз представляется мне более прогрессивным, чем архитектура. Если бы архитектура находилась на таком же уровне, как джаз, это было бы невиданное зрелище. Повторяю: Манхэттен — это хот-джаз из камня и стали.

Нынешняя музыка сдает позиции; мир наполняется новой музыкой: музыкой машин и музыкой фольклора. Слух получает свежую пищу. Восприимчивость освобождена; она переполнена волнующими открытиями. Закладывается фундамент гулких соборов, которые уже возводятся.

Когда я летел в самолете над Атласскими горами, я осознал, что это явление — эрозия, геологические катастрофы, система ветров — абсолютно не зависит от нашего морального состояния; человек находится внутри, как в циклоне; он строит квадратные дома, чтобы поместить в них, в укрытие, самое дорогое. А снаружи равнодушная природа, вселенский ужас. Грозовые тучи приходят издалека, уходят вдаль, рвутся в клочья или сталкиваются; порой небо становится голубым. Только к нему, этому огромному небу, стремятся наши сердца. Двойственность возникает от непостижимого развития стихий и наших мелких старательных и точных подсчетов, столь же наивных, сколь и возвышенных, прямо в центре смятения.

Популярность «чечетки» доказывает, что древний ритмический инстинкт девственного африканского леса взят за основу работы механизма.