Не мировидение – но мирореальность^[21]
РГАЛИ. Ф. 2361. Оп. 1. Ед. хр. 25. Л. 13–14

ПРОУНОМ мы называем станцию по пути сооружения новой формы, что растет из земли, удобренной трупами картин и ее художника. Картина рухнула вместе с церковью и богом, кому она была прокламацией – вместе с дворцом и королем, кому она была троном – вместе с уютный диваном и мещанином, кому она была иконой настроений души. С ней же и ее художник. Никакие искажения, производимые над ясным миром вещей сегодняшним воспроизводительным искусством, не спасут ни картины, ни художника – это занятие юмористов. И чистая живопись не спасет картины своей беспредметностью, но здесь художник начинает сам перевоплощаться. Художник из воспроизводителя перевоплощается в соорудителя нового мира форм, нового мира предметов. Этот мир будет сооружен художником, не конкурирующим с инженером-конструктором, – еще не пересеклись линия искусств с линией науки.

Мы исследовали первые стадии нашего сооружения в двумерной поверхности и увидели, что пространство, заключенное в ней, так же плотно и упорно, как земля, и строится в нем, как на земле, и так же здесь нам необходимо разрешить тяжесть, основу всего строющегося в мире. Составные равнодействующей тяжести начали складываться в проуне в новый порядок. Мы увидели, что поверхность проуна перестала быть картиной, она стала сооружением, и, как дом, его нужно обойти кругом, посмотреть сверху и исследовать снизу.

Оказалась уничтоженной единственная перпендикулярная к горизонту ось картины. Вращая проун, мы ввинчиваем себя в пространство. До сих пор пространство проецировалось на плоскость условностью планов, – через проун мы движемся из плоскости плана к безусловности протяженности.

Приведя проун во вращение, мы стали между умноженными осями проекций и раздвинули их. Теперь, став в пространство на этих лесах, мы должны начать его мету. Пустота, хаос, противоприродность становятся пространством, т. е. порядком, определенностью, природой, когда мы устанавливаем в нем меты определенного строения, со- и взаимоотношения. Строй и масштаб отмеченного множества дает пространству определенную напряженность. Меняя отметочное множество, мы меняем напряженность пространства, образованного из одной и той же пустоты.

Фото машинописи «Не мировидение – но мирореальность». Фрагмент РГАЛИ. 1920

Формы, которыми проун идет на приступ пространства, построены из материала, а не из эстетики. Этот материал в проунах первых станций цвет. Он взят как наиболее чистый вид материи ее энергийного состояния в богатейшем руднике цвета, мы взяли жилу наиболее чистую от субъективных качеств. Супрематизм в своих завершениях очистил себя от индивидуализма – зеленых, оранжевых, голубых – и вышел к черному и белому. Здесь мы увидели чистоту энергийной силы. Сила согласия или контраста двух черных, или двух белых, или двух между черно-белых дает нам ключ к соответствию или контрасту двух технических материалов, как, например, алюминий – гранит, бетон и железо и т. д. Эти соответствия простираются и дальше – во все области искусств и знаний. Цвет становится барометром материала и движет его к дальнейшим перевоплощениям. Создавая новую форму, проун создает новый материал – если она не может быть воплощена в железе, то нужно переводить железо в бессемеровскую сталь, или вольфрам сталь, или в нечто, что сегодня еще не сделано, ибо не потребовано. Творец-инженер, сооружая форму пропеллера, знает, что его товарищ инженер-технолог приготовит в своей лаборатории материалов из дерева, из металла, из холста то, что соответствует статическим и динамическим требованиям данной ему формы.

Материальная форма движется в пространстве по определенным осям, по диагонали или по спирали лестницы, по вертикали канала лифта, по горизонтали рельс, по прямым и кривым аэроплана, для этого она складывается в определенный порядок – это конструкция. Неконструктивная форма не движется, не стоит – падает. Она катастрофична. Конструкция кубизма движется по рельсам земли, конструкция супрематизма движется по прямым и кривым аэро, она впереди, в новом пространстве, мы строим в нем.

Проун вводит нас к сооружению нового тела. Здесь станет вопрос о целесообразности. Цель – это то, что остается позади нас. Творчество создает факт, и он становится целью. Когда изобрели костер, тогда огонь сделался целью тепла. В этом мощь творчества и сила проуна, рождающего цели. В этом свобода художника перед ученым. Из цели следует утилитарность – разверстка глубины качества в ширину количества. Она оправдана, когда умножает последнюю стоящую в порядке дня целесообразность. Каждая целесообразность рождает утилитарности, они концентрическими кругами охватывают центр – цель. Проун, двигаясь по пути открытия целей, оставляет за собой целесообразности высокой напряженности и несет семена широчайшей утилитарности.

Проун мужественен, активен, динамичен. Он звено в цепи, станция бегущих вдаль путей – картина, конец и завершенность в себе. Проун движется со станции к станции по цепи совершенств. Проун изменяет саму производственную форму искусства, он оставляет индивидуалиста-кустаря, строящего в кабинете на трех ножках мольберта свою картину, им начатую и только им кончаемую. Проун вводит в творческий процесс множество, захватывая каждым новым поворотом радиуса новый творческий коллектив. Проун начинает свои установки на поверхности, переходит к пространственным модельным сооружениям и идет дальше к построению всех форм жизни. Она сейчас строит новую стальнобетонную плиту коммунистического фундамента под народом всей земли, и через проун мы выйдем к сооружению над этим всеобщим фундаментом единого мирового города жизни людей земного шара.

Так проун, оставив картину и художника с одной стороны и машину и инженера – с другой, выходит к созданию нового пространства и, членя его элементами первого, второго и третьего измерения, сооружает новый многогранный, но единоликий образ нашей природы.

Преодоление искусства^[22] 1921
РГАЛИ. Ф. 3145. ОП. 1. ЕД. ХР. 54

Все искусства смертны, не только отдельные произведения, но искусства в целом. Однажды перестанет быть последний портрет Рембрандта, хоть само полотно и будет цело, но исчезнет глаз, который воспринимает этот язык форм.

Освальд Шпенглер. Закат западного мира

Гражданская война нового искусства со старым длится до сих пор.

К. Малевич

Ураган разметает костяк старого мира. Вместе с прочей ветошью гибнут всяческие храмы, с ними же церковь священного искусства вместе со своим полом – художником.

Закрыв глаза, плачут: «Гибнет прекрасный мир! Прекрасный мир гибнет».

«Преодоление искусства». Машинопись.

Рукописный титул. 1921. РГАЛИ

«Преодоление искусства». Машинопись.

1921. РГАЛИ

Но не могут или боятся открыть глаза, чтобы увидеть – вот родился новый. И потому старый гибнет, что новый родился.

Так же как человек есть нечто новое по сравнению с обезьяной, электроплуг рядом с сохой, так же нова наша жизнь рядом с той, что завернута в историях, так же ново современное искусство рядом с тем, что спрятано под крышами музеев.

Движение к широкому горизонту, к прорыву его, к единству принуждает осмотреться вокруг. Для этого пора перестать вращать глазами, нужно повернуть всю голову в другое направление. И мы видим огромный революционный пробег творчества жизни, творчества наук, творчества изобретений. Вокруг растет мир новых зверей-машин, новых напряжений сил, новых явлений энергий. Где же искусство?

Сезанн вывел живописца из кинтона жизни, где художник, натемпераментившись, сидел хроникером, изобразителем всяческих историй, преступлений любвей, зорь, так далее и тому подобное.

Художник и не заметил, как воспроизводительная потребность создала для себя свое искусство. Фотографический аппарат и кино изображают так, как никогда художнику и не сделать. Хотя он всё же, непонятливый, и сюда впутался: фотографа хочет сделать Рембрандтом, а кино – «художественным театром».

Но кто же такой художник-живописец, голый, без тряпок, темпераментных чувствительностей, и изобразительностей, и отобразительностей? (Укороченный ответ) – человек, через которого течет поток цвета, и он материалом своего ремесла дает этому потоку русло, форму.

Сезанн подошел к холсту, как к полю, которое творец удобряет, обрабатывает, засевает и выращивает на нем новые плоды в природе. Его еще беспокоили музеи. «Я хочу создать искусство такое же вечное, как искусство музеев»^[23]. Но тем, что он сделал, а разрушил статическую пассивность музейной вечности и вывел в динамической активности созидания и разрушения. Здесь обнажилось творчество. Мы видели художника, что стоял перед своим станком и, в то время как столяр строил стол, кузнец – топор, ткач – холст, каменщик – дом, живописец стоял в стороне и строил такую же новую, небывалую в мире, не растущую на деревьях, не созревающую в земле вещь – картину. Он стоял перед ней, сложенный из движений своего творческого действа, нагруженный соблазнами разума, с работником труда – сердцем, всегда готовым двигать его кисть. Через него мчался поток цвета жизни (семена новой природы), и в момент, когда плод должен был выпасть из творческого чрева, разум обливал его мертвой водой рассудка, и мертворожденное или искалеченное заспиртовывалось в картине. Так живописец оправдывал себя остовами вещей, которые он выкрашивал своим цветом. Правда, и Сезани еще изображал вещи, пейзажи, но для него они уже были только остовами, и небо его цвело тем же цветом, что и деревья, что и люди, что и вода.

Разрушение вещи

Мы сейчас осознаём то бытие, что уже позади нас. Мы видим, что освободившийся от рассудка цветовой поток в первой стадии аннулировал вещь как причину, потом начал ее деформировать и затем разрушил ее окончательно. И начал не изобразительно, а творчески строить новый организм. Так же, как жестянщик вырезает из листа жести кружок, сгибает цилиндр, делает ручку и затем складывает все эти части в одно целое, так же художник начал отрезать, отбирать от вещей те их элементы, что ему нужны были для его целого, и складывать в той системе, которую он строил. Это совершил кубизм. Кубизм завершил живопись, доведя ее выражение до максима. С силой и самодовлеющей убедительностью он соединил в одном холсте все контрасты. Звучность, мелодию, тембр отдельных инструментов, струнных, деревянных, медных барабанов, он соединил в одном холсте в один оркестр цвета и фактуры (самой кожи холста) и плоскостей, и объемов, и линий. Палитра уже не могла дать всего для этой звучности, и художник сделал первый шаг – вклеил в поверхность холста вырезки из газет, обои, материю и тому подобное. Второй шаг – живопись вышла из плоскости в пространство, начал строиться контррельеф.

Художник оставил палитру и взялся за коллективный материал, за железо, стекло, бетон, дерево и тому подобное, за материал, изготовленный для различных технических потребностей коллектива.

«Материализм» и машинное искусство

Художник-живописец – это мастер, обрабатывающий материал цвета. При абсолютной живописи нужно было бы не раскрашивать холст красками, но как-то физически или химически обрабатывать свои поверхности, чтоб они отражали ту часть падающего на них спектрального луча, цвет которого нам нужен. Чтоб мы видели цвет так же, как мы его видим в спектре, полученном через призму.