4

Тепло, солнечно, безветренно, и все же это осень, в парковой зоне она особенно остро ощущалась. Желтизна лишь слегка подкрасила края листьев, но солнце уже залило все вокруг янтарным цветом – это цвет осени, цвет грусти и напоминание: век стал короче на один год.

У Олеси годичный цикл завершала именно осень, а не последний день декабря, наверно, потому что период угасания заставляет вглядеться в себя, подвести итог: а что во мне изменилось? И каждый раз находится новая мелочь, которая неизбежно старит, правда, по чуть-чуть, почти неприметно. Немножко глазки потухли, при улыбке появляются тонкие «гусиные лапки», чуточку кожа подсохла, щечки стали не столь свежи – мелочи, да? Но когда их собирается много, то те, с кем ты давно не виделась, замечают изменения не в степени «чуть-чуть», а гуртом и ахают: «А помнишь, какими мы были…» Не помнит! Не хочет она помнить! Потому что чудится, будто все осталось как во времена непорочной юности, только это не так, тридцать шесть, извините, не шестнадцать. Прибила бы всех, кто обожает воспоминания.

На пятачке открытого кафе Олеся выбрала столик, села, рассеянно осмотрелась и, не заметив ни одного знакомого лица, закурила. Да, она покуривает, если никто не видит. Привычка укоренилась с десятого класса, когда они с девчонками прятались от учителей и родителей, потом обливали себя дешевыми духами, чтобы те не учуяли запах табака. Но сейчас кто вправе запретить ей курить? Никто. Это игра с самой собой в запретный плод, ведь, когда все можно, не хватает как раз чего-то непозволительного.

– Привет, зачем звала?

– Здравствуй, Глеб, – улыбнулась Олеся.

Смотрела она на него, как в зеркало, и видела собственное отражение. Он переменился: заматерел, раздался в плечах, черты лица огрубели, ранняя седина подбелила виски, точь-в-точь как листья, легонько подкрашенные золотом нынешней осенью. Только глаза остались молодыми, такими же прозрачными и магнетическими, но в них появились колючки. В общем, натуральный мужик, причем от сохи, значит, здоровый по всем показателям – что физически, что морально. Неужели и Олеся выглядит теткой? Она полагала, что лет десять может скинуть с чистой совестью, но на одноклассников посмотрит и – впадает в уныние.

– Олеся, ты где? – усмехнулся Глеб.

– Извини, задумалась, глядя на тебя. Давно не виделись… Сколько лет, не помнишь?

– Не помню.

– А живем в одном городе, – вздохнула она.

Глеб не поддался ностальгическим воспоминаниям и, положив локти на стол и подавшись к ней, спросил:

– Что случилось? Чего тебе вздумалось назначить мне свидание?

От него требовать любезности бесполезно, он до неприличия прямолинеен, тем не менее подобные Глебу мужчины безумно нравятся женщинам всех возрастов. Они олицетворяют собой ту стену, к которой хочется прислониться, а еще в них не чувствуется порчи. Опять же несовершенство мира налицо: крепких стен все меньше и меньше, а число желающих прислониться к ним неукоснительно растет. Олеся набрала в грудь воздуха, словно готовясь пожаловаться на свою ужасающе безбедную жизнь, во всяком случае, брови ее сошлись на переносице в страдальческой гримасе, но вдруг вышла из образа страдалицы:

– Выпьешь чего-нибудь? Я угощаю…

– За рулем не пью. К делу, Олеся.

– А кофе?

Ну и взгляд он ей послал, хуже только ненормативная лексика. Олеся потупилась, преодолевая порыв извиниться и уйти, и после короткой паузы с трудом выговорила:

– Я, Глеб, виновата перед тобой…

– Да брось ты, какая вина? Эй, – он прищелкнул пальцами, призывая официантку. – Минералки принеси. С газом.

Миролюбивые нотки в его интонации придали Олесе смелости:

– Нет-нет, моя вина есть, у меня это чувство не проходит… Ты ушел в армию, я обещала ждать тебя, но вышла замуж за Руди, а вы враждовали…

Да, загудел он в доблестную на четвертом курсе, подозревал, что родители Олеськи подсуетились, у них знакомств – всем бы столько. Потом вернулся в институт и добил высшее образование, которое ему не пригодилось.

– Когда это было? – вытаращился Глеб. Налив минералки в стакан, выпил и, взглянув на Олесю, пожалел ее: – Если тебе нужно мое прощение, я простил тебя давным-давно.

– А Руди? – вскинула она на него молящие глаза. – Мне кажется, он тоже чувствует свою вину…

– Мне от этого ни холодно ни жарко, – пыхнул Глеб.

– Значит, у тебя не прошло… Понимаю, ты из-за меня пострадал, но мы же достаточно повзрослели, чтобы оставить в прошлом обиды…

Она мямлила, а у Глеба не хватило терпения выслушать до конца эту ахинею, тем более что речь зашла о Рудольфе.

– Заблуждаешься, Олеся. Не ты причина моих бед в прошлом, а моя глупость, то есть доверчивость. И твой муж.

– Но он же искренне хотел загладить свою вину, – заговорила с жаром Олеся, – взял тебя на работу, когда никто не брал…

– По-твоему, я должен ему и тебе за это до конца дней своих в пояс кланяться?

– Я хочу лишь примирения. Мне тяжело, Руди тоже, потому он нервный. Пойми, это же давит на нас… Он сейчас в отъезде, два дня назад уехал внезапно… ночью вызвали, – зачем-то отчитывалась она перед Глебом. – Но приедет завтра! И завтра… мы могли бы… вечерком встретиться у нас, посидеть, прийти к согла…

Она осеклась на полуслове, не заметив ответного желания примириться в его глазах-колючках, к тому же он ее перебил, надо отдать ему должное, без враждебности:

– Я не наступаю на грабли дважды. Олеся, мы не виделись несколько лет. Давай и в будущем не встречаться, ладно? И не подсылай ко мне своих инициативных подружек, Альке я обещал, что встречусь с тобой, но только для того, чтобы сказать: забудь обо мне навсегда. Живи спокойно, счастливо, а если я тебе мешаю своим существованием, то извини, тут уже ничего не поделаешь. Прощай, Олеся, желаю удачи. Альке привет.

Прихватив недопитую бутылку минералки, он зашагал по аллее к выходу из парка, шел уверенно, твердой поступью. Говорят, одна походка может рассказать о человеке многое, но Олеся, не сводившая с него глаз, так и не поняла, каким же он стал. Глупости все это. Зато в процессе короткого диалога выработалось однозначное суждение: Глеб и раньше был максималистом, с тех пор ничего не изменилось, словно годы и неудачи не повлияли на его характер.

Потеряв Глеба из виду, Олеся прикурила от зажигалки, которую тут же спрятала в боковом кармашке сумочки, застегнув его на молнию. И перевела взгляд на кусты, деревья, янтарные пятна на земле… Тоскливо как-то.

На все вопросы следователя Ия отвечала – «нет…», «нет…», «нет…». После очередного ответа он затягивал паузу, на его непроницаемом лице обозначилось выражение скуки, кроме этого, казалось, что он не верит ей. Почему, собственно, не верит? А попробуй догадайся! Потому Ия, девушка неробкого десятка, и растерялась, долдонила слово «нет» все тише и тише, опустив ресницы, так как под его ледяным взглядом ощущала себя маленькой букашкой, которую эта махина раздавит не глядя.

Наконец следователь выпустил из пальцев авторучку, шумно вдохнул, и Ия заподозрила, что надоела ему до смерти, одновременно появилась надежда: он сейчас разозлится и прогонит ее. Она побежала бы отсюда галопом.

– Ну а другие слова вы знаете? – Не прогнал ее, а жаль.

– Да.

– Уже лучше. Как же так, гражданка? Вы ближайшая подруга Виктории, но по вашим ответам складывается впечатление, что у вас было шапочное знакомство.

А вопросы какие? Склонна ли была Виктория к депрессиям? Касалась ли она в разговорах темы самоубийства? Имела ли близкого друга? Вступала ли в конфликты с коллегами и друзьями? Не была ли свидетельницей преступления? Не баловалась ли изредка наркотиками? И так далее. Как должна была отвечать Ия, если за Тошкой пороков не числилось, а сомнительных связей и подавно? Следователь не дождался от нее оправданий и сделал окончательный и примитивный вывод:

– Выходит, вы ничего не знаете о своей подруге.

Что за человек! Ему непременно нужна червоточина, в этом случае его знания будут полными?

– Я знаю ее лучше кого бы то ни было, – произнесла первую длинную фразу Ия, но следователь не догадался, например, пошутить по этому поводу и тем самым разрядить напряженную атмосферу.

– Ну и что вы можете рассказать по данному делу? – сухо спросил он на выдохе.

То шумно вдыхает, то выдыхает, давая понять, что с тупицами работать – сущее наказание. Тупица, разумеется, она, а Ия привыкла к повышенному вниманию, восторгам, комплиментам. Какой бы ни был мужчина (низкий – высокий, толстый – тонкий, страшный – симпатичный), порисоваться перед интересной женщиной никто не откажется. Это первый мужик, причем нестарый, лет сорока, который не старался показать себя с выгодной стороны, скорей всего, он не имеет приятных сторон. Отношение следователя Ию задевало, если не оскорбляло – у нее окончательно пропало желание общаться с ним, поэтому она ответила кратко:

– Для меня смерть Виктории – неожиданность. Необъяснимая.

– И вы не знаете, кому выгодна ее смерть?

– Нет. – Хм, снова «нет».

– А ведь кто-то подпер ворота гаража, предварительно усыпив Викторию и оставив работать двигатель. Думаю, этому человеку она доверяла, а вы его или ее не знаете. Ну а с молодыми людьми она встречалась? Парень близкий был у нее?

Ия чуть не произнесла «нет» – это слово будто запрограммировано, но вспомнила:

– Олег. Не то чтобы… они пока только гуляли, в кафе сидели пару раз.

– Фамилия?

– Не знаю. Вы можете найти его по номеру телефона, номер в трубке Виктории…

Он ввинчивал в Ию взгляд, ввинчивал… словно подозревал ее во всех смертных грехах. Оказалось, так и есть:

– А вы где были до и после того, как она вам позвонила?

– Дома.

– Кто это подтвердит?

Он правильно трактовал ее молчание: на показаниях она поставила точку. Еще с минуту следователь строчил авторучкой по листу бумаги, задал пару несущественных вопросов и отпустил. А Ия уже думала, что ей уготовано место в тюрьме, тем более страшилок о злостных правонарушителях из органов полным-полно. К машине Рудольфа она еле приползла на непослушных ногах, а когда забралась в салон, попросила его:

– Поехали отсюда…

Глеб включил зажигание, мягко тронул машину с места, а Санька подозрительно косилась на него, ее разбирало любопытство. Нет, она не экстрасенс, не угадает, лучше напрямую спросить, что она и сделала:

– Кто та женщина, с которой ты сидел в кафе?

– Хм, – ухмыльнулся Глеб беззлобно. – Следила за мной?

– Еще чего, – фыркнула Санька. – Просто решила прогуляться по парку. Мне что, глаза надо было закрыть?

– Иногда не мешает закрывать глаза. Это была моя первая любовь.

– Красивая. – Таким тоном говорят о недостатках.

– Тебя в ее тряпки наряди, и ты будешь смотреться в сто раз красивей, а она… да, была когда-то милой, обаятельной, отличницей! Мы дружили.

От наблюдательной Саньки не ускользнула нежная тональность, да и улыбчивая физиономия Глеба навела ее на убийственную мысль:

– Ты до сих пор тащишься от нее?

– Глупости, – с той же улыбкой, будто впав в легкую эйфорию, сказал он. – С чего ты взяла?

Саньку буквально подбросило от возмущения, что случалось редко. Ей стоило огромных усилий не заехать ему в ухо, а сидел он очень удобно – боком, однако она ограничилась словесной атакой:

– Физия твоя стала совершенно бессовестной, когда ты заговорил о ней. И это при мне! Дома у него Жанна с животом, а в мечтах какая-то крыса! Пусть одетая в фирму, но крыса. Если узнаю, что ты обманываешь мою Жанку с этой… тебе не жить.

Глеб удивленно взглянул на свояченицу, а та и впрямь разозлилась: щеки запылали, глаза гневно его буравили, брови сошлись в прямую линию. Он опомнился, поняв причину ее гнева, и поспешил разуверить девушку:

– Я же сказал: был влюблен! А это прошедшее время, раз ты не знаешь. Выглядит она сейчас уставшей и… и жалкой. Мы с ней долго дружили, как понимаешь, не только целовались. Но когда я служил в армии, Олеся вышла замуж. Очень удачно вышла, муж у нее бизнесмен, правда, сволочь редкая. Наверное, ей тяжело с ним, но это ее выбор, стало быть, и проблемы ее. А я люблю Жанну, ни на кого твою сестру не променяю, так что не психуй понапрасну.

– Правду говоришь? – не успокоилась Санька.

– Мне что, землю есть? Тогда поедем за город, там она чище.

– Землю? – скривилась она. – Не надо, я не садистка.

– Значит, продолжим знакомиться с городом.

Он подмигнул Саньке, после чего она сменила гнев на милость. Глеб умеет убеждать без стараний убедить, ему не нужно что-то там долго доказывать, ему веришь на слово, потому что есть более значимые вещи, чем клятвы и аргументы. Он наделен мистической убедительностью, наверное, если и солжет, в его устах ложь будет выглядеть чистейшей правдой.

Ночь. Горел лишь ночник в форме кувшинки из прозрачного пластика – наследство от бабушки. В семидесятых годах прошлого века это была модная штучка, и сейчас моден кич той эпохи. За две статуэтки а-ля фарфор, которые тогда считались верхом мещанства и стоили копейки, Аля отвалила столько, что можно подумать, их собственноручно лепил какой-нибудь древний китайский мастер. Придать интерьеру шарм не удалось, статуэтки смотрелись эклектично, Аля переставляла их из комнаты в комнату, в конце концов они застряли в спальне, ведь сюда не каждый допускается.

А его пустила, на кровать уложила, себя отдала. Она отдала бы ему хоть весь дом вместе с бабушкиным ночником и статуэтками, лишь бы он остался навсегда. Аля вела насыщенную жизнь: мужчин меняла, по странам ездила, тряпки покупала, не задумываясь о цене. Замуж не вышла потому, что не хотела связывать себя мужем и беби. Какие бебики, когда столько интересного в мире! Пирамиды майя, Ниагарский водопад, Тадж-Махал, горы Формозы, Лондон… Все видела, все попробовала. Так год за годом она откладывала создание семейного очага на потом, тем временем отец свил гнездышко для дочери в надежде, что в нем появятся внучата. И Аля надеялась: успею, еще не вечер.

Не сразу она заметила, что домой возвращается все чаще одна, а когда заметила, удивилась: что за черт, где же обожатели-воздыхатели? Их просто не стало. Не то чтобы мало было, а вообще не стало. Куда это они делись как раз тогда, когда она созрела для замужества и бебиков? А все ушли в личные заботы: карьеру делали, семьями обзавелись, короче, ее бросили. Почему?! Тут-то мамина сестра с жестокостью завистливой гарпии и прошлась по ней катком:

– К твоим годам некоторые успевают развестись парочку раз, а ты еще замужем не была. И в зеркало посмотрись. Твоя любовь к экзотической кухне отложилась во всех частях тела. Не спорю, полных женщин много, это не мешает им иметь мужей, только мужчины любят упругих, а не рыхлых. Ты же в тридцать пять (это было год назад) как подтаявший холодец, к тому же пропиталась насквозь саке, текилой, виски и ленью. Умерь свои запросы, перестань жрать и займись фитнесом.

Тетку живьем на костре сжечь мало, но она выдала горькую правду: да, наступил тот самый вечер, который еще недавно был далеко за горизонтом. Вечер не в смысле старость, просто время ушло. Если и крутились вокруг Альки мужчинки, так это же плебейские блохи, подбирающиеся к папиному карману…

Воспоминания взбудоражили ее, Аля повернулась на бок, подложила под щеку ладонь, чтобы подушка не мешала смотреть на свой, может быть, последний шанс – как это ни противно звучит. Света от ночника было слишком мало, чтобы видеть его целиком, но профиль выделялся, она не столько изучала, сколько его гипнотизировала: будь со мной, будь со мной. Аля поняла, что всю свою сознательную жизнь ждала именно такого человека, способного и умеющего разбудить ее атрофированное тело. Ее не покоробит, что и он может оказаться из серии плебейских блох, ищущих, чем поживиться, – пусть. Допустим, он хочет себя продать, намыкавшись по жизни, но она же не прочь купить, сделка как форма отношений – не самый худший вариант, если честно следовать правилам.

– Который час?