Илья поднял глаза на Любу, та стояла вся в напряжении, стараясь уловить локаторами, о чем шла речь.

– Буду ждать тебя в девять около ботанического сада на остановке. Да, и научи вежливости свою жену.

Теперь понял, почему его ненаглядная такая злющая: нафантазировала в своей тупой башке черт знает что. Ну, пусть пеняет на себя.

– Ты что, совсем охренела? – накинулся он на жену, ведь лучшая защита – нападение. – Какого орешь? Хоть бы трубку прикрыла!

– Что за блядь тебе звонила? – спросила Люба елейно, Илью всегда тошнит, когда она выдает такую тональность. – Уже твои сучки домой звонят?

Илья схватился за голову:

– Что ты несешь?! Что несешь! Дура! Знаешь, мне надоело! Твоя ревность… (Не нашел слов.) Что о тебе подумают? Ты оскорбляешь людей в моем доме!

– Это мой дом! – взвизгнула Люба. – Забыл, кем ты был? Всему ты обязан мне и моему отцу, который вытащил тебя из твоих ремонтных мастерских вшивых!

– Заткнись!

– Я сижу дома, – не заткнулась, – стираю твои носки-трусы, готовлю тебе и твоим детям, подаю-прибираю, а он (это она о муже) по банкетам, совещаниям, деловым свиданиям (очень язвительно) заседает! Знаю я твои дела! По шлюхам шатаешься!

– Не ори, дети спят! – Илья сжал кулаки.

– Скажите, пожалуйста, о детях забеспокоился! Редко же ты о них вспоминаешь! За сучками некогда. Сколько ты издеваться надо мной будешь?

Наконец Люба сделала паузу, лицо ее сморщилось, скривилось в несчастную гримасу, по розовым щекам быстро-быстро потекли слезы.

– Ты… Тебе лечиться надо. (Люба хотела опять выпустить тираду, но ее душили рыдания.) Ты даже рта не даешь мне раскрыть! Хоть бы подумала куриными мозгами – я что, на идиота похож, чтоб давать домашний телефон, как ты говоришь, своим сучкам? (Люба прислушалась, можно продолжать.) Ну, хоть чуть-чуть подумай! Если мне звонят домой, значит, я дал телефон! Потому что мне необходимо! Значит, по делу! ПО – ДЕ – ЛУ! Срочно надо.

Тут Илья сделал паузу, так как рыдания замедлялись, плавно переходя от громких к тихим.

– Я думала, на прием записываются у твоих секретарей.

– Правильно. Но есть исключения. И вообще, если хочешь знать, это старая тетка.

Люба замерла, перестала всхлипывать и:

– А почему у нее молодой голос?

Вот это дал маху! А ведь дело шло к миру.

– А я почем знаю? Природа, – нашелся Илья и посмотрел на жену честно-честно, как только мог.

Люба вцепилась в него маленькими глазками, изучая, врет или не врет. Илья выдержал, не моргнув. Не выдержала она: опустила голову, достала из кармана халата носовой платочек, стала вытирать нос и лицо, обиженно всхлипывая и поглядывая на мужа исподлобья. Илья победил. Теперь можно отчитать ее, а самому обиженным прикинуться:

– Ну, правда, Люб, ну нельзя же так… Я прихожу домой, устал как собака, а ты… бляди, сучки. Можешь завтра поехать со мной на работу посмотреть на эту «сучку», если хочешь. Как ты могла подумать?

Никуда она не поедет. Знал, что не поедет, поэтому предлагал.

– А что мне прикажешь думать? Со мной ты не разговариваешь, только «подай-принеси». Ты почти не спишь со мной. (Это она про секс. Да, сексом с ней занимается редко. Но спит регулярно – в одной кровати.) Так что же мне думать?

– Люба, у меня сейчас столько проблем… к концу дня еле на ногах стою. Если бы я с кем-то спал, то и тебя не забывал, чтобы не заподозрила, сама взвесь… Я думал, моя жена меня понимает…

Люба уже виновато смотрела, постепенно успокаиваясь. Поверила. Поверила потому, что хотела верить. Нечто похожее на жалость шевельнулось внутри Ильи, иногда такое с ним бывает.

– Знаешь, Любаша, нам надо отдохнуть. Давай-ка махнем куда-нибудь… в Эмираты, что ли? Вдвоем? А?

В глазах Любы засветился огонек счастья, она улыбнулась, и взору Ильи снова бросились черненькие усики.

– Только не сейчас, – поспешил охладить надежду он, так как жалость в единый миг улетучилась. – Ближе к зиме. Сейчас невозможно, куча работы. А вот зимой, думаю, смогу вырваться на недельку. Угу?

Вот и все. Пусть мечтает о жарких странах, он туда поедет, мысль хорошая, но не с ней. Единственное, что мог подарить ей еще, – это секс. Но сначала подвел Любашу к извинениям за оскорбления и великодушно простил ее. Потом повел в спальню, раздел, уложил на огромную кровать, нежно гладил все части большого тела, целовал грудь…

Люба, закрыв глаза, трепетала, страстно дыша. Он лег на нее, его объятия становились все жарче, поцелуи крепче. Вот уже Люба билась под ним с такой силой, что, казалось, развалится тяжелая дубовая кровать, и стонала…

Он тоже готов был стонать в экстазе, только обнимал совсем другую. Ласкал и целовал другую. С другой занимался любовью, а не сексом. Поэтому глаз не открывал, чтобы не исчез мираж в его бурных фантазиях. А когда Люба мирно похрапывала рядом, удовлетворив свое тело, он долго лежал и думал… думал о другой. Вера…

Тетя Паша не была пьяньчужкой, но выпить любила, этот ее грешок часто подвергался шуткам со стороны сотрудников бюро. Про нее ходили анекдоты, многие доходили до нее, она хохотала до слез и совсем не обижалась. Остряки прозвали сторожиху Армянское Радио, так как ответить она могла на любой вопрос из любой сферы. Сидеть бы ей дома перед телевизором, да пенсии – всего ничего, вот и приходится служить по ночам сторожем.

В каптерке для сторожей тетя Паша налила в чайные чашки самогона. На одной тарелке разложена тюлька, которой Вера отрывала головки с внутренностями и аккуратно укладывала хвостиками к краю, а остальное бросала на кусок газеты для бездомных кошек. На другой – нарезанный хлеб, петрушка и мясистые помидоры, яйца. Тетя Паша чистила картошку в «мундире» под свои рассуждения:

– Вот спроси, чего хорошего я видала? А ничего. Не помню ни одной настоящей радости.

– А дети? – спросила Вера, моя руки.

– А шо дети? Радость, да. А кормить-одевать, шить-стирать? Веришь, не помню ни одного дня, шоб я отдыхала. Даже в праздники. Ну, давай.

Выпили. Картошка теплая, помидоры сладкие, а тюлечка… Вера, оказывается, страшно хотела есть.

– Жизнь моя тока и была: дом та работа, – делилась тетя Паша. – Отмантулишь на заводе, еле ноги тащишь, а дома еще больше работы. Нечего вспомнить. Ни одного красивого платья не носила. Не, были, конечно, платья, тока не такие. Теперь одна живу. Муж сдох, прости Господи… Дети черт-те где, даже не звонят. Свободная… А платье и щас не могу купить, да оно уж и без надобности.

– Ой, я пьяненькая.

– А ты кушай. Выпить граммульку та покушать – это ж здоровье. Шо ты лыбишься? Врачи советуют: сто грамм в день для сердца полезно. Ну, давай. Чокаться не будем, помянем моего мужа, раз припомнился, шоб ему в гробу икнулось. Ох, и скотина был… царство ему небесное. Смешно тебе?

– За что вы его так ругаете? – хихикала Вера.

– Яичко бери… Худючая ты, Верка, одни кости. А мужа разве ж я ругаю? Шо ты! Десять лет как сдох, спасибо ему, на старости лет дал пожить спокойно. Прямо у калитки замерз пьяный, а зима… Веришь, я так плакала, так плакала… от радости. И как его пережила? Гонял – страшно, босиком от него убегала по снегу. А теперь я – кум королю, шо хочу, то и делаю. Сватались ко мне, тока на шо они мне сдались. А ты как?

– Да так, – Вера раскраснелась, ее клонило в сон.

– Растакалась. Скрытная ты, Верка. Шо ты все молчишь? Плохо без матери?

– Привыкла… Теть Паша, вы меня не возьмете на квартиру?

Та удивленно откинулась на спинку стула. Молчаливая и вежливая Верка ей нравилась. Слухи-то разные ходили, будто у нее кто-то был (как не быть у такой красавицы), будто сделала она аборт (дело-то житейское), будто ничего с тем хахалем не сладилось (кобель, что взять), и мать умерла недавно. Но одни слухи. Пробовала тетя Паша у Лидки-вертихвостки вызнать, так та так налетела, что всякая охота утолить любопытство отпала: сто слов в минуту и угрозы, что она, Лидка, разберется, кто тут сплетни сеет. С другой стороны, хорошая у Верки подруга, тетя Паша в глубине души зауважала Лидку, хотя обидела ее эта дамочка.

– Ты же местная, у тебя должна быть жилплощадь, – наконец задумчиво произнесла она.

– Так получилось, – развела Вера руками.

Она еще и беззубая, эта Верка. Какая ж сволота у нее жилплощадь оттяпала? Тетя Паша, как всегда, делала собственные выводы, стоило ей узнать самую малость, как вступала в силу теория догадок.

– Ладно, – сказала. – Переезжай. Тока удобства во дворе (Вера махнула рукой, мол, ерунда). А так у меня – рай. Домик, флигель, четыре сотки… Слушай, я тебя у флигель поселю, там тепленько, если натопишь. Ты мне мозолить глаза не будешь, а я тебе. От за то и выпьем.

– Теть Паша, спасибо. – Вера кинулась обнимать ее.

– Брось… – Она шумно вдохнула носом воздух после глотка самогонки, потянулась за куском помидора. – Ну и крепкая! Разве ж сравнить с магазинной! Переезжай, Вера, хочь завтра, раз у тебя не сложилось. Бог сказал, шо надо делиться, когда у тебя все есть.

Спустя пять минут Вера шла по улице. По вечерам уже прохладно, к тому же целый день стояла пасмурная погода. Она застегнула пуговицы пиджака и шла, не торопясь, к парку. Улица казалась одинокой, как Вера, иногда мимо проходили быстрым шагом прохожие. Около банка стояла милицейская машина с выключенными фарами и темными окнами. Пусто, тихо…

А вот и парк. Вера слилась с оградой, растворившись в ветках сирени, с едва шевелившимися от ветерка крупными листьями. Отсюда ей видна площадка перед парком, освещаемая несколькими фонарями, которые и горели-то не в полную мощь, а так тускло, так тоскливо…

Около двери лежал Филя, существо непомерно огромное, с головы до ног темно-серый с одним седым клочком на шее. Завидев хозяина, Филя нетерпеливо замяукал. Кота Сергей нашел возле подъезда маленьким, несчастным и беспомощным. Взял домой вроде не из жалости и не из любви к животным, взял и взял. За четыре года между ними установились нормальные отношения: друг другу не мешают. Впрочем, Филя считает себя хозяином и требует внимания, но если внимание ограничивается едой и кошачьим туалетом, можно сказать, каждый живет сам по себе.

– Ну, заходи, бабник бесстыжий.

Филя вошел первым, проскользнув между ног хозяина, и, громко мяукая, направился в кухню к своей миске. Сергей, не обращая на него внимания, быстро прошел к телевизору, лихорадочно искал пульт, нашел.

Еще не появилось изображение, а голос перечислял приметы. Высветилось фото. Сергей всматривался. Черты все больше и больше оформлялись… Это она! Родинка на подбородке в форме восьмерки. Это она, нет никакого сомнения!

– …была в оранжевое платье…

Оранжевое? Помнится, платье такого цвета он ей дарил. Но платья не показали, может, на ней и не его подарок.

– …темно-коричневые туфли…

Эта скандальная девица обожала немыслимо яркие цвета, напялить могла такое – во сне не приснится. Но что удивительно, ей шли яркие, кричащие шмотки, подчеркивающие оригинальность натуры. Натуру, правда, выдержать было тяжело, в конце концов, Сергей сделал ручкой: пока и навсегда.

– …шейный шарф из легкой ткани коричневого цвета…

Когда дарил платье, она визжала от восторга, забыв о ссоре… Вот, еще подробность припомнил: они поссорились с Лорой. Инициатором была она, как, впрочем, и всегда. Из-за чего возникла ссора, не помнил, но всплыла еще деталь: съездил ей по физиономии (пьян был). Эта чертова кукла могла вывести из себя ангела небесного.

– …обнаружена зеленая сумка из натуральной кожи…

А при ком ударил? Кто был с ними в… Забыл даже, где пили. Потом ездил в Москву, там и купил платье. Честно говоря, не собирался мириться, только хотел компенсировать синяк. «Синяки проходят – шмотки остаются», – так она сказала и затащила Сергея в постель. Лора не желала прерывать связь: отдать такой жирный кусок? Еще чего! Строила отношения однозначно: спишь – плати, вцепилась в него когтями, но достала. Так при ком же он ударил ее?

– …всех, кто знает что-либо о…

Они встречались полтора месяца. Разрыв Лора приняла, мягко говоря, неохотно. Плакала, угрожала, звонила, караулила. Он не мог ни с одной девушкой встречаться – Лора выпрыгивала как черт из ада и закатывала сцену. Выручил Вадим. Поговорил, пригрозил, дал денег, что, собственно, и надо было.

– …просим сообщить по телефону…

Сергей смотрел на экран не отрываясь. Почему показан лишь овал лица? Стоп! Хозяин кафе, где Сергей покупал сигареты… Не он ли Лору обнаружил? Полуотрезанная голова… фотография одного лица… По спине пробежали мурашки. Да, есть о чем беспокоиться. Личность установят, будет следствие, всех ее знакомых переберут, дойдет очередь до него…

Давно шел фильм, в котором летали и взрывались машины. Филипп требовательно терся о ноги, мяукая противным голосом – есть просил, а Сергей сидел как пришибленный. Собственно, чего ему бояться? И кто такая Лора? Искала богатых мужиков, чтобы доить их, проще – дорогая шлюха. У нее таких бойфрендов перебывало ого-го сколько, и, наверняка не один оставил оттиск кулаков на ее лице. Так чего паниковать? Не должен он отвечать за каждую девку, с которой спал. Или ко всем бывшим любовницам охрану приставить? Абсурд! Сергей ушел на кухню, выпил водки и тут только заметил кота.

– Прости, Филипп, я скотина… Сегодня мне об этом уже говорили.

Достал банку сардин (кошачьей еды не оказалось), вывалил в миску. Филя набросился на еду, урча и чавкая, а Сергей присел рядом. И вдруг он подумал о самой Лоре, до этого его волновало лишь, какие неудобства причинит ему ее смерть. Отчетливо представил жуткую фотографию, словно опять видел на телеэкране… Какой же ужас и боль она испытала! Жалость к девушке стала выворачивать душу.

– До чего ж ты прожорлив, Филя, – сказал коту, когда тот снова требовал еды, мяукая и трогая Сергея за ногу лапой.

Рыбных консервов не было, он достал из холодильника копченую колбасу, оторвал кусок и кинул коту. Еще выпил водки, выкурил несколько сигарет, ушел в комнату и лег на диван.

Смерть не только примиряет, но и все негативное постепенно приобретает другие черты. Уже Лора ему виделась экстравагантной девушкой, всколыхнувшей его спокойную и размеренную жизнь на целых полтора месяца. С тем и провалился в никуда.