Произвели впечатление на Женю и профессора: они никогда не заставляли своих подопечных учиться. Они воспринимали возможность получать знания как высшую из всех существующих благодатей. Человека, желающего от нее отказаться, считали заблудшей овцой, но не пытались переубедить и вернуть на путь истинный. Учеба – дело добровольное, но требующее усилий, и если ты не проявил должного рвения, не посещал занятий и не подготовился к экзаменам, никто не будет натягивать тебе оценок и давать вторых шансов, тем более никто не станет учить тебя уму-разуму, тратить свои нервы и напрягать голосовые связки, чтобы показать, как ты не прав. Жене такое отношение наставников казалось странным, диковинным, а оттого и интересным, и заслуживающим положительной оценки. Тогда такой подход к лентяям и халтурщикам казался ей единственно правильным. «Возможно, они занимают чье-то место», – считала она и была не так уж не права. Но все же потом Женя осознала, что существовать там, где за тебя ратуют и переживают, гораздо приятнее, вольготнее и, наверное, намного легче, чем там, где никому, в сущности, нет до тебя никакого дела.

Но это все будет потом, через много лет, когда на смену жадному юношескому пылу постигать и безоглядно принимать все неожиданное и неизвестное придут умеренный консерватизм и понимание того, что подчас старые, уже изрядно надоевшие привычки, обстоятельства, люди оказываются гораздо милее, чем новые. А в свои двадцать три года только что выпущенная из-под родительского крыла Женя упивалась свободой, которую щедро дарил ей Дижон. Впервые никто не рисовал ей никаких планов, не говорил, куда идти, что делать, чем любоваться, и не указывал, с кем общаться, а кого игнорировать.

Может быть, именно из-за того, что теперь не требовалось материнского одобрения для того, чтобы проводить время с симпатичными ей людьми, компания, ставшая ее ближайшим французским окружением, оказалась весьма разношерстной. В лаборатории, где Женя проводила основное время, работая над собранным материалом для своих исследований, трудились такие же одержимые своими идеями ученые, как она. И если вдруг девушка забывалась и начинала превозносить при коллегах своих обожаемых бриаров, ее, как правило, перебивали и принимались торопливо восхвалять бульдогов, кротов, муравьев или морских свинок – в общем, ту самую живность, что занимала умы остальных членов коллектива. Кроме того, все эти люди были гораздо старше Жени и если и не являлись коренными дижонцами, то жили здесь настолько давно, что успели обрасти кто супругами, кто еще и потомством, а кто – такими способами проведения досуга, которые Женю совершенно не привлекали. У нее не было никакого желания вступать в ряды местных любителей бисероплетения, посещать кружок современного бального танца или тратить выходные на мучительное преодоление горных перевалов, волоча за плечами тридцатикилограммовый рюкзак. В общем, с коллегами девушка могла только обменяться любезностями, выпить чашку кофе в перерыве между опытами и поспорить на тему актуальности изучаемой проблемы, но не более того.

А Жене хотелось близости, родства душ, общих интересов и той милой, легкой бесшабашности, что свойственна преимущественно молодости. Ей необходимы были ровесники, с которыми можно разделить то ощущение восторга и упоения, что переполняло ее от жизни в Дижоне. Она любила бесцельно бродить и по буднично оживленному, и по притихшему, будто вымершему на выходные городу, и на таких прогулках ее всегда с удовольствием сопровождала пара аспирантов из Германии. Эти симпатичные ребята – Клаус и Эрик – со свойственной большинству немцев дотошностью и пунктуальностью каждый раз предлагали Жене новые интересные маршруты для променадов, а поскольку были они будущими архитекторами, такое времяпрепровождение оборачивалось для их спутницы не только увлекательным приключением, но и весьма познавательным мероприятием.

Женя обожала заглядывать в недорогие магазинчики одежды, чтобы перемерить все понравившиеся платья и выйти оттуда через несколько часов окрыленной, прижимая к груди вожделенную маечку, наконец-то уцененную с двадцати до пятнадцати франков. Верной спутницей Жени в этих набегах стала веселая темнокожая бразильянка Кора. Чем конкретно занималась она в университете, казалось совершенно недоступным для понимания. Из обрывков ее незатейливых воспоминаний можно было сделать вывод о том, что жизнь ее в этом храме науки оказалась весьма насыщенной, занимательной и разнообразной. Когда-то она приехала в Дижон, намереваясь посвятить свое будущее дизайну, и целый семестр потратила на изучение текстиля, потом два года числилась на философском факультете, не имея при этом ни малейшего представления о том, чем материализм отличается от экзистенциализма. Какое-то время Кора провела в академическом отпуске, путешествуя по Европе с отцом одного из своих однокурсников, а затем в течение года изучала искусствоведение и теперь умела отличать полотна Пикассо от работ остальных не менее великих художников. Чем занималась бразильянка сейчас, кроме того что делила постель с долговязым соседом Жени по этажу, датчанином Ульриком, оставалось для самой Жени совершенно непостижимым, но она и не старалась понять. Профессиональные пристрастия Коры не несли в себе никакой важности, значительным представлялось только то, что никто другой, кроме нее, не мог так же открыто, от души порадоваться только что приобретенной грошовой вещице, лишнему съеденному куску восхитительного жирного шоколадного торта, ухоженной, благоухающей ароматами весны и любви клумбе на площади Дарси и очаровательному, умиротворяющему виду из окна Жениной комнаты.

Жене нравилось проводить время с Корой, ее датчанином и парой немцев в бестолковой, пустой, ни к чему не обязывающей болтовне. С ними она отдыхала, с ними время летело быстро, с ними дом не казался таким далеким, а Дижон представлялся бесконечно родным. Но Женя приехала во Францию вовсе не для того, чтобы развлекаться. Девушка много трудилась, и ей, как воздух, необходим был кто-то, кто мог оценить ее работу, подтвердить ее исключительную ценность, новизну и важность для современного общества и будущих поколений.

Таким человеком оказалась энергичная тридцатилетняя француженка Сессиль – председатель местного – дижонского – клуба собаководов. Она, следуя просьбе, изложенной в письме из университета, которое Женя принесла с собой на их первую встречу, не только выполнила свои прямые обязанности: снабдила девушку адресами бургундских заводчиков бриаров и позвонила каждому из них, чтобы договориться об интервью и убедить их уделить внимание русской девушке, подробно отвечая на все ее вопросы, – но и сама прониклась к новой знакомой неподдельной симпатией и уважением. Сессиль стала той самой отдушиной, которая помогала Жене не лишиться уверенности в том, что изучение поведенческих характеристик бриаров – именно тот необходимый человечеству научный опыт, который ей предназначено привнести в этот мир. Юркая, быстрая, энергичная француженка, всегда озабоченная целым ворохом проблем, умела неожиданно остановиться, замереть и бесконечно долго слушать, не торопя и не перебивая, вникая во все детали, Женины рассуждения о пользе поведенческих тестов для бриар-клубов, об общих и частных оценочных критериях, о популяризации породы среди заводчиков. Но самым главным было то, что Сессиль полностью поддерживала мнение Жени о том, что ее обожаемые бриары – лучшие создания на земле.

Владельцы питомников, с которыми председатель клуба познакомила девушку, бесспорно, любили своих собак, но вовсе не смотрели на них сквозь розовые очки.

– Вот этот дурень – форменный брак. Толку от него никакого, – показал Жене один из заводчиков на симпатягу, который громко залаял и поджал хвост, как только они зашли в загон.

– Почему? – Девушке пес показался очень милым, несмотря на проявленную агрессивность.

– Трус, – коротко констатировал француз. – Бриар должен быть респектабельным, храбрым, совершенно не пугливым. А это что? Теперь даже и не повязать. Ну какие гены он передаст потомству? И что с ним теперь делать?

– Отдайте тем, кто не собирается заниматься разведением.

– Да кому он нужен – двухлетний остолоп?! Я все пытался характер воспитывать, но без толку. Собаки – они ведь как люди: каждая рождается с какой-то своей особенностью, которую можно, конечно, слегка подкорректировать, но так, чтобы полностью искоренить – увы, – мужчина беспомощно развел руками, а Жене почему-то стало жалко этого трусливого пса, поневоле разочаровавшего хозяина.

Девушка пытливо изучала стандарт породы и кропотливо исследовала все недостатки, которые не позволяли тому или иному представителю бриаров заслужить оценку «отлично». Но то, что кропотливо собирал и изучал ее ум, вовсе не мешало сердцу проникаться симпатией ко всем без исключения французским овчаркам. И эту поразительную увлеченность Жени полностью разделяла Сессиль. Именно поэтому, когда с момента пребывания Жени в Дижоне прошло девять месяцев и она собиралась отправиться на каникулы в Москву, предложение Сессиль поехать вместе в Бьяриц, потому что там проводится очередная конференция членов Евробриарсоюза, пенится океан и светит солнце, заставило Женю задержаться во Франции.

Через несколько дней после приезда на побережье Атлантики Женя стала воспринимать это приглашение подруги как подарок судьбы, а через несколько лет переименовала его не во что иное, как в злой рок. Но тогда, в самое первое утро двухнедельного отдыха, она просто валялась на лежаке под зонтиком и рассуждала о том, что жизнь была бы еще прекраснее, если бы тот долговязый детина, стоящий у кромки воды, наконец сдвинулся с места и позволил ей снова любоваться парой чаек, застывших на валуне в сотне метров от пляжа.

– Эй, – в конце концов недовольно окликнула она его, – не могли бы вы отойти немного вправо или влево?

Молодой человек даже не соизволил повернуть голову.

«Хам!» – подумала Женя и решительно поднялась с места. Подойдя вплотную к обидчику, она, пытаясь сохранить вежливость, повторила вопрос. Теперь мужчина удивленно посмотрел на нее и огорченно развел руками:

– Sorry?

«Вот оно что. Иностранец». В отличие от незнакомца, у Жени проблем с языками не было. Конечно, после месяцев, проведенных в Дижоне, французский стал на порядок выше английского, но все же знание языка Шекспира позволяли ей объясняться на бытовом уровне без видимых трудностей. Она мысленно подобрала слова и составила безобидную фразу, что заставила бы молодого человека отойти на несколько метров, и даже подняла руку, намереваясь указать на чаек, но неожиданно передумала. Глядя, как он растерянно и вместе с тем внимательно смотрит на нее, она протянула свою поднятую кисть ему и сказала:

– Джейн.

Он не удивился, скорее обрадовался, сжал ее руку своими ладонями и приветливо ответил:

– Майк.

– Байк! Мой байк! – вопит Жене в приоткрытое окно автомобиля какой-то мальчишка лет пятнадцати. – Ты че, тетя, белены объелась?! Совсем не соображаешь, куда едешь?!

Женя потерянно смотрит в лобовое стекло. Так и есть. Она настолько удалилась от реальности, что, паркуясь, задела велосипед бедолаги. Профессиональным взглядом начальника она мгновенно оценивает нанесенный ущерб: разбитый фонарь, слегка погнутая передняя рама, испорченная камера. Женя быстро достает из кошелька несколько банкнот, отдает возмущенному юноше:

– Этого хватит?

Гнев вспылившего велосипедиста тут же гаснет:

– Ладно. Чего там, тут и на моральный ущерб с лихвой. Нет проблем.

– Если бы нет, – вздыхает женщина, глядя, как юноша увозит свое изувеченное сокровище, – если бы нет, – повторяет она и, прежде чем выйти из машины, еще долго сидит, глядя в пустоту потухшими, словно неживыми глазами.