3

– Нет, нет, нет, даже не думай! Не гляди на меня так – не разжалобишь! Спускайся! – Артем смотрит вверх, где упрямая Марта, надменно отвернувшись, не собирается не только слушаться его, но категорически отказывается удостоить хотя бы взглядом. Марте тринадцать. Она уже не маленькая и не желает подчиняться. Артем, однако, сдаваться не собирается:

– Марта! Ну давай же, девочка! Семь этажей – это не так уж и много.

Марта и не думает шевелиться.

– Ну как тебе не стыдно! – Артем пытается ее разжалобить. – Я на работу опоздаю. Каждый день одно и то же: пятнадцать минут на уговоры трачу. Знаешь же, что все равно будет по-моему.

Марта и ухом не ведет. Притворяется, что не слышит, а на самом деле красноречиво демонстрирует, что ничего она не знает и знать не желает, а хочет лишь одного: прокатиться на лифте.

– Мартушка, – Артем даже делает несколько шагов вверх, – я бы и сам с удовольствием воспользовался этим замечательным средством перемещения в пространстве, но врач сказал: как можно больше двигаться, а врачей надо слушаться.

Уговоры не действуют. Марта по-прежнему настаивает на том, что в столь почтенном возрасте собакам не пристало прыгать по лестнице целых двенадцать пролетов.

– Мы не будем торопиться, – мужчина уже стоит рядом с упрямицей, – на четвертом постоим, отдохнем, если захочешь. – Это обычная уловка. Артем прекрасно знает, что, как только собака начнет спускаться, медленными и неспешными будут лишь первые шаги, а потом она помчится вперед так, что хозяин едва поспеет за ней.

Овчарка наконец оборачивается и смотрит вызывающе, словно спрашивает: значит, не поедем?

– Нет, – мотает головой Артем, пристегивая поводок к ошейнику и дергая за него. Неповоротливые и очень недовольные тридцать пять килограммов сдвигаются с места и как ни в чем не бывало трусят вниз, набирая скорость с каждой новой ступенькой.

– Стой, Марта! Не так быстро, – Артему снова и снова приходится дергать за поводок, – я же тоже не мальчик!

Собака на окрики не обращает никакого внимания, останавливается лишь у закрытой двери подъезда. Ждет хозяина, в нетерпении виляет хвостом, смотрит на запыхавшегося мужчину лукаво, будто хочет сказать ехидное «так тебе и надо».

– Вредина! – Артем показывает овчарке язык и, ласково потрепав ее за ухом, выпускает из подъезда.

Марта тут же трусит к машине, садится у задней двери и, склонив набок голову, вопросительно смотрит на хозяина.

– Нет, Марта, нет. Ты же знаешь, уже давно «нет», а продолжаешь просить. Пойдем! – Мужчина отстегивает поводок и кивком головы приглашает собаку следовать за ним. Она неохотно подчиняется, трусит рядом с Артемом, то и дело останавливаясь и с тоской оборачиваясь к машине.

Артем перестал брать Марту с собой на работу два года назад. Наступающая старость тогда, конечно, еще не подкосила овчарку так, как это случается с другими собаками в одиннадцатилетнем возрасте, но все же давала о себе знать. Мирный и дружелюбный характер начал портиться, и если людям по-прежнему опасаться было нечего, то задиристые и своенравные собаки могли пострадать. Артем, несомненно, никогда не позволил бы ситуации выйти из-под контроля. Он всегда умел безошибочно определить то роковое мгновение, после которого будет невозможно предотвратить схватку. Он бы никогда не пропустил ту секунду, в которую потребовалось бы остановить Марту и не допустить кровопролития, но Артем ходил на работу не для того, чтобы тратить время на наблюдение за своей собакой и ее усмирение. Он должен дрессировать других. Ревнивая агрессия Марты сбивала и его самого, и его подопечных, поэтому пришлось Артему перевести свою собаку на домашний режим, и хотя она по-прежнему пыталась протестовать, он, памятуя об обязательствах, вынужден был оставаться непреклонным к ее молчаливым мольбам. Конечно, не слишком сведущие в дрессуре друзья неоднократно удивлялись его решению, недоумевали, почему умной и прекрасно обученной собаке отказано в многолетнем удовольствии присутствовать на тренировках. Все они знали Марту исключительно с лучшей стороны и были уверены в том, что овчарка, получившая команду «сидеть», не двинется с места ни при каких обстоятельствах. Друзья Артема – люди образованные, эрудированные, интересующиеся, и в животных разбирались неплохо благодаря многолетнему общению с ним. Но дрессировщиками они не были, а Артем Порошин был, и поэтому считал аксиомой фразу: «Никогда не говори никогда».

Практика давно доказала ему, что поведение животных мало чем отличается от повадок двуногих особей. Если человек каждый день выполняет какое-то действие с удовольствием, это вовсе не означает, что через какое-то время он не захочет изменить своим привычкам. Так как же можно не опасаться того, что собака в один прекрасный день также решит поступить по-другому? Опытные психологи, легко проникающие в сознание пациентов, а на самом деле с блеском исследующие самый призрачный из человеческих органов, именуемый душой, все равно не могут со стопроцентной точностью предсказать поведение каждого индивидуума в конкретной ситуации. Можно предугадывать один, а получить другой, совершенно противоположный результат, и потом долго выстраивать и искать причинно-следственные связи, в конечном итоге спровоцировавшие данный поступок. Если от человека нельзя ожидать схематичного, подчиняющегося определенным законам и рамкам поведения, то и от животных невозможно требовать того же. Многолетнее отсутствие реакции на раздражители вовсе не означает того, что эта реакция будет отсутствовать вечно. И если зрителям на площадке лежащая в стороне овчарка, спокойно наблюдающая, как ее хозяин терпеливо обучает юного кане корсо команде «Рядом!», казалась совершенно безобидной, то от внимания Артема не могли ускользнуть ни обманчивое равнодушие, будто специально нарисованное на морде, ни настороженно шевелящиеся уши, ни замерший на земле хвост. Все эти детали вместе и каждая в отдельности кричали дрессировщику об одном: никогда не вступавшая в бой Марта готова в любую секунду изменить своим привычкам, чтобы показать всем этим четверолапым невеждам, кому на самом деле принадлежат этот прыгающий вокруг них человек и то лакомство, которое он постоянно достает из карманов.

Конечно, Артем мог бы посадить Марту на привязь, и тогда никакая агрессия не позволила бы ей достать «обидчика», но гарантировать, что не до конца обученный молодой и наглый щенок сможет отказать себе в удовольствии ответить на выпад овчарки, дрессировщик не мог. Приходилось опасаться и за безопасность Марты, и за собственное здоровье. Вошедшие в раж бойцовые собаки ничего не видят и не слышат, не чувствуют боли и кусают все, что попадется на зуб, будь это горло противника или рука хозяина, который пытается разнять дерущихся.

Кроме того, посаженная на привязь овчарка лишилась бы свободы передвижения, и если лежание на зеленой травке весной и летом могло оказаться даже полезным, то холодные лужи и промерзшая земля вряд ли оказали бы хорошее воздействие на организм стареющей собаки. Таким образом, непростое решение было единственно правильным. Марту посадили под домашний арест, а практически постоянное пребывание на свежем воздухе заменили двумя часовыми прогулками утром и вечером. И, несмотря на то, что произошло все это два года назад, собака до сих пор не привыкла. Продолжала не понимать, обижаться и не желала принимать изменений. Да и вести себя стала по-другому, словно решила доказать, что, раз ее сочли старой, она будет соответствовать этому образу: Марта перестала играть, не желала подниматься с места, когда Артем приходил с работы, неохотно реагировала на любимую раньше команду «апорт» и за палочкой все больше ходила, а не бегала. Малоподвижный образ жизни не мог не дать о себе знать: собака начала набирать лишний вес, конечности быстро затекали, мышцы слабели, сердечко пошаливало.

– Старайтесь больше ходить, – посоветовал ветеринар.

И Артем старался: теребил собаку, подгонял ее, заставлял бегать за мячиком, играл с ней в салочки, принуждал спускаться и подниматься по лестнице. Марта сопротивлялась каждый раз, но Артем ни разу не позволил себе уступить, ни разу не дал слабины. И знал, что не даст никогда. Здесь сакраментальное «никогда не говори никогда» не работало. Он должен спасти Марту, и он спасал. Спасал, потому что обязан расплачиваться до последнего, обязан спасти ее так же, как десять лет назад эта овчарка спасла его.

4

Рыба, конечно, оказалась несвежей. Но водитель торжествующе размахивает подписанными актами и не желает дискутировать о совести и благородстве. Только обещание совершенно измотанной Жени позвонить в СЭС и пригласить инспектора принять участие в разбирательстве заставило его утихомириться и отправиться-таки восвояси с некачественным товаром.

– Людям, понимаешь, продаем, и ничего, а рыба, видите ли, жрать не будет! – раздраженно выкрикивает он, захлопывая дверь кабины.

– Да где ты у нас рыбу-то нашел? – со слезами в голосе вопит Шурочка вслед отъезжающему грузовику.

Женя брезгливо морщится. Она не выносит пустой ругани и фамильярности. Конечно, нечистоплотный водила до Лотмана не дотягивает, но он годится возмущенной Шурочке в отцы, поэтому тыкать ему девушка права не имеет. Кроме того, брошенные в пустоту экспрессия и негодование просто рассыпались на мелкие кусочки, ни один из которых не достиг цели. Если человек к пятидесяти годам пребывает в уверенности, что дельфины, моржи и тюлени являются разновидностью рыб, нет никакой необходимости его в этом разубеждать.

– Не кричи, Шура! Только воздух сотрясаешь!

Шурочка испуганно замолкает, наверняка думает о том, что директор злится из-за подписанных актов, поэтому и придирается. У Жени нет никакого желания продолжать разговор. Она возвращается в дельфинарий, медленно бредет вдоль загонов, и лишь остановившись у клетки своей любимицы Сары, огорченно спрашивает у моржихи:

– Разве я придираюсь?

– Ты придираешься! – весело кричала двенадцатилетняя Женька отцу. – Я же еду. Еду, смотри!

– Смотрю. И как ты думаешь, что я вижу?

– Меня.

– Если бы... Я вижу какую-то скрючившуюся каракатицу, которая шатается, качается и дрожит, и упадет, кстати, на первой же кочке.

Словно в подтверждение его слов, скейт слегка подпрыгнул на случайном камушке, и не успевшая ойкнуть девочка уже сидела на асфальте, озадаченно разглядывая расцарапанный локоть и разодранную до крови коленку.

– Как ты? Не ушиблась? Дай посмотрю! Эх, Женя, Женя, Женюля... Каждый раз одно и то же. Не слушаешь меня – и вот, пожалуйста.

– Я слушаю, – Женька, поморщившись, поднялась.

– Что-то не похоже, – отец озадаченно смотрел на дочь.

– Нет, пап, слушаю. Просто у меня не получается.

– Ладно, – папа снова поставил перед ней доску, взял Женю за руку, – давай еще раз. Ставь ногу. Да не эту, Женечка, левую. Да. Вот так. А правой отталкивайся, сильнее, еще сильнее, – он уже бежит рядом со скейтом, – разверни корпус, спина прямая, балансируй, держи равновесие, вытяни руки. Нет, Женя, не вперед, по сторонам. Так. Теперь правее. Правее, говорю. Дави пятками назад, отклоняйся. Слишком сильно, Женя! Что ты делаешь?!

Женька не знала, что она делает не так: то ли давит слишком сильно, то ли наклоняется чрезмерно, то ли отвлекается на пробегающую мимо симпатичную дворнягу, которую она вчера тайком подкормила сосиской, то ли неожиданно вспоминает о том, что договаривалась с девчонками сыграть в вышибалы. В общем, происходило это все одновременно или попеременно, сказать трудно. Очевидно только одно: доска каким-то неведомым образом снова ускользнула из-под ног, а сама скейтбордистка, все еще крепко держащая руку отца, кубарем полетела в траву, увлекая его за собой. Через мгновение расстроенный мужчина пытался расправить безнадежно испорченные зеленью светлые брюки, не переставая гладить по голове отчаянно ревущую дочь:

– Ничего, Женечка, ничего. Ну, не получится – и не получится. Не всем же дано.

Слезы высохли мгновенно. Девочка вскочила, решительно вытерла мокрый нос, оставляя на щеках грязные разводы, и тихо, но твердо, о чем свидетельствовали и горящие глаза, и вздернутый нос, и горделивая осанка, и торжественное упрямство в голосе, произнесла:

– У меня получится!

Через неделю Женька каталась на скейтборде не хуже юного Стефана Экессона^[2]. Она так никогда и не узнала, были ли те слова отца случайными, или он специально решил поддразнить дочь, прекрасно зная ее амбициозный характер и желание в любом деле непременно оказаться впереди планеты всей. Подобным образом Женя уже преуспела во многом. Сомнения бабушки заставили ее научиться печь шоколадный торт, недоверие мамы – вызубрить дюжину стихотворений Пушкина, насмешки одноклассников – похудеть на два размера. Нет, Женька никому не завидовала и никому не старалась утереть нос, у нее никогда не возникало изначального маниакального желания приобрести какие-то умения или освоить что-либо лучше другого, чтобы задрать свой и без того немного вздернутый нос. Она достаточно легко могла отказаться от упорного стремления достичь того, что не получалось сразу, если окружающие не обращали внимания на эти попытки, но стоило кому-то произнести: «Брось! Все равно не получится», как девочка тут же с удвоенной энергией бросалась доказывать обратное. И не останавливалась до тех пор, пока результат ее усилий не начинал превосходить все ожидания сомневающихся. Не удалось Женьке преуспеть лишь на музыкальном поприще. Творческое начало вообще не являлось определяющим в ее личности. Девочка больше дружила с логикой, точным расчетом и математическими формулами. Но если живое воображение развивалось под воздействием книг, которые Женя глотала запоем; если некоторые способности к рисованию все же обнаружились после того, как преподаватель кружка, в который девочку записали за компанию с подружкой, поведал ученикам о значении пропорций, то песни и танцы оставались для Женьки миром практически неизведанным. Сколько ни пыталась она повторить понравившуюся мелодию – получалось в основном какое-то монотонное мычание. Сколько ни старалась воспроизвести плавные, уже женственные движения танцующих сверстниц – все поползновения оборачивались неуклюжими перемещениями в пространстве, сочувствующими взглядами, а бывало, и обидным, откровенным хохотом окружающих. Сколько ни билась девочка над струнами чудом выпрошенной у родителей гитары – единственным достижением оказался с трудом угадываемый в неуверенном бренчании «Чижик-пыжик». Музыкальный слух и чувство ритма оставались неподвластными Жениной настойчивости до тех пор, пока...

– Пока с рыбой разбиралась, Данилу, естественно, как ветром сдуло, – жалуется незаметно подошедшая Шурочка.

Женя мельком смотрит на часы: ничего удивительного, в девятом часу вечера в дельфинарии уже может не быть не только звукорежиссера представлений, но и ее самой. Постоянно контролировать работу тренеров и неусыпно следить за строгим соответствием количества желающих поплавать с дельфинами количеству проданных билетов Женя не собирается. Кушать хотят не только звери, но и их дрессировщики. Она это понимает и позволяет себе закрывать глаза на некоторые вольности персонала. Конечно, ей не мешало бы чаще демонстрировать характер. Проявляй она хотя бы иногда излишнюю строгость, Данила не позволил бы себе уйти, даже не предупредив и не продемонстрировав, какую запись смонтировал для нового номера с афалинами. Привык к тому, что директор не слишком доверяет своему музыкальному вкусу, часто полагается на его мнение, редко спорит, – вот и зазнался. Решил, наверное, что она в любом случае одобрит каждую его работу, поэтому тратить время на предварительную демонстрацию не имеет смысла. Нахал, конечно. Молодой и дерзкий. Придется поставить его на место.

– Пойдем в монтажную, – приглашает директор помощницу.

В беспорядочном царстве мелодий и звуков они с трудом находят диск с подписью «Новые афалины», еще какое-то время тратят на то, чтобы музыка наконец зазвучала из динамиков, с удовольствием слушают незатейливую аранжировку Штрауса, живо представляя вальсирующих в воде дельфинов.

– Хорошо получилось, – воодушевленно сообщает Шурочка.

– Хорошо, – соглашается Женя, – но я сделаю лучше.

Шурочка смотрит на начальницу так, будто та сошла с ума. Девушка изумлена и не скрывает этого:

– Вы??? Вы же не...

– Не умею? Умею.

Через два часа директор дельфинария кладет в коробочку с диском болванку с новой записью. Пришлось изрядно повозиться, прежде чем она сумела разобраться во всех многочисленных кнопках, выключателях, усилителях и переходниках аппаратной, но время не было потрачено впустую. Женя почти смеется, запирая дверь в вотчину звукорежиссера и представляя себе его лицо, когда завтра во время представления вместо увертюры к «Летучей мыши» неожиданно зазвучит «Жизнь артиста». За реакцию животных на смену аккомпанемента можно не волноваться: дельфины настроены на игру с человеком, на взаимодействие с тренером: они ждут не конкретного музыкального сопровождения, а следят за командами дрессировщика.