///

Алексей покинул больницу, когда стрелки часов перевалили за семь. Вечер был тихим. Город, окутанный мягким пред закатным светом, лениво нежился в теплом дыхание лета. Даже время, казалось, текло медленнее.

Время…

В последнее время Алексей все чаще думал о времени. Какова его природа? Почему оно течет для нас именно так, а не иначе? По какой причине оно неразрывно связано с пространством и замедляется вблизи массивных объектов? А при скоростях, близких к световым вообще ведет себя неадекватно – то сокращается, то замедляется, то удлиняется?

С точки зрения философии и метафизики, – время циклично. Время неоднородно. Оно представляет собой неизменное повторение уже бывшего, а единицами своей меры служит пространству и определяет расстояния…

На практике же, кроме банальных часов у нас нет иного инструмента соприкоснуться со временем. Его нельзя взвесить, потрогать, рассмотреть в микроскоп, разложить на составляющие… эти опыты не проходят.

Зато оно проходит. Легко. Бескомпромиссно. Насмешливо. Из прошлого в будущее. Где прошлое служит образцом для настоящего, а будущее является его повторением. Где минута назад – это уже прошлое. И оно уже исчезло, – куда-то… А будущее еще не наступило, – и сейчас его также нет. Есть только настоящее. Сиюминутное настоящее. Этот вечно исчезающий рубеж между бесконечным уже не существующим прошлым и бесконечным еще не существующим будущим. И ты – в нем, – стоишь в перманентной растерянности. И не понимаешь куда дальше двигаться. И для чего…

Алексей растерянно осмотрелся по сторонам. Погруженный в свои мысли он не заметил, как оказался в малознакомом районе с плохим освещением, а на улицах уже порядком стемнело. В попытке сориентироваться по картам в телефоне гаджет предательски брякнул о низком заряде и скоропостижно потух. Алексей тихо выругался и достал из кармана неизменный фонарик, болтающийся вместо брелка на связке ключей. Он направил свет в узкий проулок между домами и последовал за ярким пятном.

«Так мы и ступаем по буеракам настоящего в границах собственного восприятия», – думал он, перешагивая через обгрызанный край тротуара не обремененного знаками ремонта дороги. «Все течение времени, отмеренное человеку, – это блуждание по прямой в темноте с фонариком: То пространство, которое лежит перед границей света – будущее. Оно не видно и неизведанно, пока на него не упадет освещение. То пространство, которое лежит позади – прошлое. Оно уже не видно, а потому беспомощно. Оно – всего лишь отголосок памяти и, чаще всего не актуальный, а лишь отвлекающий фактор. Пространство под светом фонарика – настоящее. Непрерывно меняющееся настоящее, в котором непременно нужно сохранять стопроцентную концентрацию, чтоб ориентироваться, чтоб своевременно реагировать и не свернуть себе внезапно лодыжку или еще что повыше. И идти. Продолжать идти. Настоящее ждать не будет, а прошлое легко наставит холодный ствол пистолета в спину, – едва зазеваешься»

Алексей непроизвольно поежился, скидывая пробежавший холодок по спине, и большим шагом переступил кучу рассыпанного песка на пути.

В последнее время он все чаще проваливался в прошлое. В свои детские и юношеские годы. Вот он несется по проселочной дороге велике, и счастье переполняет его. Лешке 10 лет и дедушка только что подарил ему свои Командирские часы… с какой гордостью он нацепил их на щуплое запястье и, к слову, стал гораздо бережнее относиться ко времени. Вот его первая линейка, первый класс, неизведанное и что-то магическое смотрит на него из будущего. Это, кажется, чувствуют все на пороге школы – приятное волнение витает в уже слегка прохладном сентябрьском воздух… Вот успехи и неудачи в школе, вот первая драка с сильным и злым старшеклассником, первая влюбленность… потом нагрянула перестройка, развал страны – все закрутилось как в плохом детективе. И сквозь все эти бусины разномасштабных событий тянулась прочной зайлоновой ниткой его неизменная тяга к авиации. С малых лет он знал, куда ему направляться по жизни. Он пер туда, изводя всех окружающих и себя самого. Он спотыкался, он падал, он разбивал нос и колени, он даже, случалось, отклонялся от курса… Но жизнь так устроена: ты можешь повернуть не туда, куда планировал – но всё равно окажетесь точно там, где нужен, если не придавать суть своего пути, свою суть. Алексей знал, что такое предательство. Он наелся его сполна, и даже проваливался в отчаяние и растерянность безысходности, но незримой поддержкой находил в себе силы оставаться верным и не предавать себя.

Сейчас он смотрел на себя отсюда, с высоты уже прожитого и явно понимал – в некоторые моменты жизни словно невидимая рука останавливала его и направляла, чтоб избежать непоправимого. Будто кто-то незримый незаметно, но очень действенно выводил его из глубоких тупиков и неприятностей. Или водил за нос по кругу, чтоб он сам отыскал выход. Или сталкивал с опасностями вплоть до серьезной угрозы жизни…

Внезапность. Сбитое дыхание. Мгновение на раздумья. Этот миг становится вечностью. И кто-то невидимый будто железной хваткой сжимает его руку, предотвращая непоправимое, а в иной раз берет ее – и направляет к действиям…

«Что стало бы со мной, соверши я этот или иной шаг иначе?» – думал он, выходя, наконец, на знакомые улицы. «Ясно, что стало бы что-то… Ничего хорошего. Или ничего плохого.

Но стало как стало.

Сейчас я – здесь.

Из того, что стало».

///

– Стало быть, вы отказываетесь прокомментировать возможную причастность личностного характера к минувшему авиаинциденту с участием Плужникова Александра ? – спросил следователь, не поднимая глаз от бумаг.

– Я отказываюсь давать информацию, которую не имеет отношения к происшествию и может быть умело переформулирована в пользу третьих лиц, – спокойным тоном уточнил Алексей. – Комментарии о возможных причинах аварии я уже пояснил ранее.

– Эти данные мы уже зафиксировали, – буркнул следователь, не переставая перелистывать сшивную папку. – Хотелось бы услышать, как вы прокомментируете это. Найдено в личных вещах при извлечении пострадавшего с места крушения.

С этими словами следователь извлек из папки отдельный лист, разложил перед собой и зачитал вслух письмо:

Леха, я вынужден написать тебе это письмо, – ручкой по бумаге – по старинке. Потому что иначе с тобой не связаться – телефон не отвечает, сообщения не проходят, видимо, я заблокирован в твоих контактах, а от личных встреч ты уклоняешься. С первого дня как мы встретились, ты был для меня одним из лучших людей, которых я знал. Было в тебе что-то от грузового вертолета с винтом на холостом ходу. Мощное, гудящее, непоколебимое. Во всех твоих проявлениях. Ты мог отдать последнюю рубаху товарищу. И было это для тебя – не жестом бравады, а так же естественно, как правила хорошего тона. Долг обществу. «Если ты хочешь быть частью этого общества, нужно выполнять некие правила, – выполнять свой долг», – любил повторять ты. Долг перед родиной, долг перед товарищами и своим словом. Ты говорил и выполнял. Демонстрировал своим примером. Так, что ж стало с тобой сейчас, Леха? Неужели власть бабской плоти стала для тебя сильнее власти мужской дружбы? Если так, то…

Алексей прервал голос следователя резким и громким ударом ладонью по столу.

– Что ж ты делаешь, старая чернильница?! – тихо выругался он и поднялся с места.

Алексей почувствовал, как потянуло поясницу. Слишком долго он сидел в одном положение. Он обошел стол чиновника, встал у его кресла максимально близко и взялся пальцами за рукописный документ поверх разбросанной кипы и потянул к себе. Чиновник безучастно отодвинул его руку, придавливая пальцем бумагу, и придвинул ее на прежнее место и продолжил что-то заполнять в журнале.

– А бумагу оставьте, – заговорил чиновник все тем же тоном. – Бумага в дело пойдет.

Алексей ничего не ответил. Его волевое и напряженное лицо не выражало ни единой эмоции, хотя внутри он ревел как атомоход.

Не дожидаясь взрыва Алексей вышел из кабинета и широким шагом двинулся по коридору, спустился по лестнице, минул еще один коридор и замер.

На встречу ему шла женщина. Эфемерное существо с походкой Сильфиды. Она перемещалась размеренной, чуть ускоренной походкой и с будто в маской на лице, – явно из воска, и неизменно спекулировала ей на любопытстве окружающих. Обычно, глядя на подобные маски, люди думают о лице, которое скрывается за маской, когда на деле важнее сама маска. Стоит задаваться вопросом: почему она такая, а не иная? Найдешь ответ – узнаешь и истинное лицо.

Это лицо Алексей узнал бы под любой маской.

“Оля. Глициния…”, – подумал он и, уголки губ его едва уловимо дернулись. “Твоя улыбка даже спустя столько лет имеет в себе что-то от этого таинственного растения”.

Неизменный лиловый цвет помады с белым оттенком, тонкий шарф, повязанный на шею, – настолько легкий, что кажется, будто он висит в воздухе, и улыбка… как истина твоей истины, незаметно отделившись от тебя, она проникает внутрь, соединяется с химическим составом крови, начинает перемещать по организму и… травит его. Клиническая картина проявляется примерно через пару часов после проглатывания: головная боль, тошнота, сонливость. Летальных исходов не отмечалось, а вот лейкоцитоз случается… как защитная реакция организма на инфекцию. В больших дозах, да, с непривычки.

Алексей непривычно медленными шагами направился навстречу женщине.

“Не знаю, почему я вспомнил о том сиреневом шарфе, который ты любила носить на шее”, – думал он, приближаясь к женщине. “Наверное, потому что смерть имеет привычку что-то забыть по неловкости – предмет, образ, запах… куда сразу устремляется жизнь и сохраняется там, безмерно”.

“Я умер, Оля. Я умер тогда…”, – продолжал Алексей, проходя мимо женщины. “Я столько раз умирал, но смерть всегда что-то, – да, забывала. Но научила со временем расставаться с ненужными предметами, отжившими свой функционал, а вместе с ним и значение. В них не было больше жизни для меня. Как не осталось ее в этом тонком твоем сиреневом шарфе. Как и в тебе”.

Женщина прошла мимо, не придав его присутствию никакого внимания. Алексей остановился и не оборачивался. Он знал, что она направляется в кабинет следователя, вызванная по делу авиаинцидента с участием Плужникова Александра Валерьевича. Она имела близкую связь с потерпевшим долгое время, но после того, как сменила фамилию Садакина снова на девичью, официально близкой с ним так и не стала.

///

– Евгенич, чтоб я сдох! – крикнул невысокий мужчина с мясистым лицом, широко раскинув руки по сторонам.

– Умереть легко, когда ты совершенно здоров и молод, – приветливо ответил Алексей, покидая территории перрона. – Просто лег на траву весенним утром в приятном расположении духа, – и отошел в мир иной. Это уже явно не наш с тобой случай, Валерьяныч! Так что, поживи еще!

– Ты – все такой же! – парировал тот, крепко хлопнув товарища по плечу.

– Ты какими судьбами здесь? – спросил Алексей, рассцепив, наконец, крепкие дружеские объятия.

– Ветрами попутными, новостями насущными, – ответил товарищ, еще больше, – ответил тот и как-то неестественно усмехнулся.

– С курса сбился, выходит? – уточнил Алексей, разглядывая лицо товарища.

– Отклонился, скорее, – ответил тот и посмотрел куда-то вниз… на траву… сквозь трещины асфальта.

– И что за новости? – поинтересовался Алексей спустя затяжную бесформенную паузу.

– Закуришь? – вместо ответа сказал Слава и протянул сигарету.

– Бросил, – отмахнулся Алексей.

– Сердечко? – уточнил товарищ, неспешно закуривая.

Алексей не ответил, лишь уперся тяжелым взглядом в межбровье собеседника.

Славка. Верещагин Вячеслав Валерьянович. Курсант Ульяновского ВАУЛ выпустившийся годом позже Алексея. Особой дружбы они не имели в период обучения, но были знакомы по ряду заданий и задач. С первых дней знакомства Слава не отличался какими-то особыми качествами. Не быстр и не медлителен, не высок и не низок. Угодливый, бледный, без навязчивых каких-то особенных мыслей в общение. С лицом, которое не запоминается, которое похоже сразу на тысячи лиц. Три года назад он появился в компании “Сердце Сибири” на рядовой позиции, но после ряда сокращений он словно набрался силы и вырос на этих «трупах». Цепкий и беспощадный в своей посредственности. Он – неоткуда, он – никто. Не могучий ум стратега-мыслителя, не сила бойца-завоевателя, не раб наживы, готовый на все ради денег, не конченый тщеславец, убивающий ради власти и властвующий, чтобы убивать. Серединка на половинку во всем. Он крутился будто пытался перекрутить самого себя и вечно колебался в решениях. Колебания его жизнь гасила резкими прерывистыми движениями. И все чаще – по голове. От каких-то ударов он уворачивался – с присущим кручением, от тех, что пропускал – отлетал с хорошей амплитудой, восстанавливался какое-то время и снова возвращался на круги своя. Алексей не сильно доверялся в подобные амплитуды, – все больше в последовательность. Вот, и сейчас он последовательно наблюдал за жестами собеседника, все больше отмечая в нем приобретенную с годами медлительность.

– Переводят к вам в группу. На место Плужникова, – заговорил Вячеслав, затушив сигарету. – Из головного офиса – сразу сюда направили. Обживаться, принимать распорядки, входить в строй. Жду старшего по группе вашего, не нашел в кабинете. Отлучился, наверное. Или опаздывает.

– Задерживается, – поправил его Алексей. – Начальство задерживается.

– Это на военном поприще есть иерархия с присущими доктринами, – уточнил Слава, как-то ядовито хмыкнув. – А здесь – сплошь коллективизм, равноправие, адаптивность… Бесконечный процесс тимбилдинга в компании. Поэтому прибытие с превышением назначенного времени считается опозданием, кем бы оно не проявлялось. А опоздание – оно и есть опоздание.

«А хорошо держится», – подумал Алексей, продолжая изучать лицо собеседника. «Потеряв все после громкого увольнения по причине недельного запоя на фоне личностных переживаний, он не потерял себя. Свое достоинство. Мы гибнем, когда вступил в сделку с самим собой. Не оступиться в себе самом, в своем собственном я – вот истинная победа».

– Главное, что ты – вовремя, – заговорил Алексей, Очень вовремя. Мы как раз головы ломали как нам полетную схему менять без выбывшей единицы.

– Слетаемся. Куда денемся, – ответил Слава с присущей небрежностью. Легкое подобие усмешки поразило его лицо и, стало оно грустным и… пронзительно красивым.

Красота мужчины – не в правильности форм и пропорций. Шарм и магнетизм мужским чертам придает сила, внутренняя воля. Некая доля жестокости… куда без нее? Утратив жестокость, ты утратишь свою силу. Человек по природе слаб. Любой человек. Каждый волевой вояка изначально сопливый мальчишка. Сильным он становится, когда рядом нет никого сильнее его в сложившихся условиях. На долю Вячеслава выпало немало условий и ситуаций. Будучи мягким и податливым мальчиком по природе, с годами он становился все более сильным, волевым, жестоким. «Лучше свободное падение, чем принудительный полет», – любил повторять он в период учебы и активной пилотажной деятельности. Однако время изменило и этот постулат, – стоило лишь поставить его перед выбором: летать принудительно или не летать вообще…

У каждой личности есть предел качества, переступив который он становится сам себе противен. И находится он – этот предел, как правило, без особых натуг и стяжательств, в обычной рядовой ситуации, условия которой предполагают лишь подавить гордыню разумом. Рациональным, разумно обоснованным решением – по существу и по делу. Искренне полагая, что как только закончит дело – обязательно найдется вариант свести счеты и со своим самолюбием. Но дело не заканчивается. Или заканчивается, но тут же переходит в логическое продолжение проявленных действий, прекратить которые означает собственно ручно развалить все, что создавалось изначально, при решение пойти на это дело…

Отсюда и грусть в глазах. Отсюда и заломы морщинами.

Слава снова закурил. Движения его были размеренные исполненные нарочитой медлительностью. Серые глаза смотрели спокойно – перед собой, лишь борозды морщин на лбу выдавали движение мысли и, казалось, стали значительно глубже.

«При чрезмерных обстоятельствах действенны только чрезмерные меры», – думал он, выдыхая в атмосферу плотную струю дыма. За этим дымом в глубине морщин он просаживал свой предел, он старался утопить недосказанность.