Голос донёсся из-под козырька, судя по всему обращено это было к нему, потому что кроме него на мосту никаких других прохожих не было, но он не видел лица этого человека, поэтому не был уверен, что обращаются к нему. Он продолжал идти дальше. Те несколько человек, подпиравших перила, резво бросились к нему и в один миг скрутили ему руки за спину. Котомка слетела, лепёшки из раскрывшейся котомки одна за другой гулко покатились по еловым доскам.

Испуганный Эньбо резко дёрнулся и вырвался из множества державших его рук. Он помчался на своих крепких ногах на другую сторону моста. За спиной раздался сухой, резкий стальной звук – он знал, что это звук взводимого ружейного затвора. Эньбо остановился. И, как враги в кинофильмах, поднял обе руки вверх. Сзади раздался взрыв хохота. Звуки хохота и топот бегущих ног как шквал настигли и окружили его, мощный кулак тяжело опустился на его переносицу, и его тяжёлое тело повалилось на доски моста.

Много лиц вплотную надвинулось на него сверху, крича одним голосом:

– Ну, будешь ещё бегать?

Он хотел сказать, что не будет бегать. Но из носа сильно текла кровь и не давала говорить.

Это было в начале пятого дня. На десятый день он вернулся в деревню. Он вдруг открыл дверь в дом, вся семья подняла головы и смотрела на него, на их лицах было выражение испуга. Он смущённо улыбнулся и присел на край кана. Жена спросила:

– Лепёшки все съел?

Он сказал:

– Меня задержали, у меня не было документов, без документов ходить нельзя.

Старая бабушка вдруг спросила:

– А твои лепёшки?

– Все укатились с моста, упали в реку.

– Ты упал в реку?

– Лепёшки. Лепёшки покатились и упали в реку. – Потом тихо добавил: – Глухая.

Старая бабушка сказала:

– Ты, когда маленький был, очень часто падал…

Потом мужчины Счастливой деревни часто говорили в шутку: вот, твою мать, собрался в дальний путь… И тут же кто-нибудь другой подхватывал: куда ты, дерьмо собачье? У тебя нет документов! И вся толпа громко смеялась. Не смеялся один Эньбо.

Обычно так шутили у дверей сельской лавки потребкооперации. То, что называлось «потребкооперацией», была просто комнатка, отгороженная в складе производственной бригады, с двумя деревянными створками окошечка, смотревшего на пятачок перед складом.

Заведовал лавкой ханец, Рябой Ян. Рябой Ян в прошлом был мелкий торговец, шатавшийся по сёлам со своим товаром, он торговал нитками-иголками, закупал лекарственное сырьё и шкурки. У него, как у торговца, всегда были на плече счёты с железными костяшками на железных прутьях. Он тоже был одним из неизвестно откуда пришедших в Счастливую деревню. Люди Счастливой деревни помнили только, что сначала пришёл в деревню он, а следом за ним пришла и Освободительная армия. На этом времена, когда можно было просто так бродить по свету, закончились. Он остался в этой деревне, не ушёл. Не думал, что так и застрянет здесь на вот уже десяток с лишним лет.

Потом коммуна решила сделать в Счастливой деревне потребкооперацию, надо было найти человека, умевшего писать и считать. Сельское начальство склонялось к тому, чтобы назначить вернувшегося к мирской жизни ламу Цзянцунь Гунбу, но тот не хотел. Было два претендента на эту должность. Сначала был имевший единственные на всю деревню весы Чжан Лосан. Это было всем понятно. Тут же появился со своими счётами и Рябой Ян.

В итоге Чжан Лосан проиграл Рябому Яну.

С тех пор каждый месяц Рябой Ян ездил в коммуну на тележке, запряжённой лошадью, возвращался, раскрывались деревянные створки, женщины через окошечко покупали чай, соль, нитки-иголки и всякую всячину. Мужчины сидели кружком и пили водку, которой выдавали по два ляна в месяц.

Раньше люди в селе все сами гнали водку, а теперь всё зерно сдавали в коммуну, собирали на складе, увозили на телегах, а привозили обратно вот только эти по два ляна водки на человека. Столько и домой уносить не имело смысла, поэтому мужики садились здесь же на площади и за один раз всё выпивали.

Вернувшийся в мирскую жизнь бывший монах Эньбо уже нарушил один запрет и женился, так что выпить чуть-чуть, чтобы развеять тоску и взбодриться, было совершенно естественно. После нескольких глотков у него сразу краснело всё лицо, его брови вразлёт поднимались, светлые живые глаза тут же наполнялись красными прожилками и приобретали свирепое выражение. Он становился совсем не похож на последователя Будды. Поначалу этот вид его всех пугал. Но он только бормотал бессмысленные пьяные речи да улыбался ни к тому ни к сему глуповатой улыбкой, и больше ничего.

В этот день как раз был такой пьяный день.

Дожидавшиеся водки мужчины поодиночке приходили, садились наземь и скоро образовали на площади большой круг. Водку налили в эмалированную кружку с нарисованной на ней площадью Тяньаньмэнь, кружка сделала круг и опустела. Счастливая деревня небольшая, всего чуть больше двадцати дворов, то есть получается тридцать-сорок кружек водки. У многих потом вид такой, что им вроде как не хватило. Но для Эньбо десятка глотков уже достаточно, чтобы стать пьяным.

Сидевший раньше по кругу Чжан Лосан, передавая новую кружку ему в руки, предупредил: «Меньше пей, всё равно пьяный будешь». Но он опять улыбнулся во весь рот глупой улыбкой и снова сделал большой глоток.

Чжан Лосан тогда и сказал:

– Вот, твою мать, уже пьяный, а пропустить не можешь?

Эньбо был в тот момент не в духе, тут же согнал с лица улыбку и сказал:

– Ты говори меньше, тогда я меньше выпью.

Чжан Лосан схватил Эньбо за грудки, а Эньбо схватил его.

Кружка прошла по кругу и вернулась, а эти двое так и сидели, оскалив зубы и держа друг друга, глядя друг другу в лицо, не сдвинувшись ни на волосок, только задницами ёрзали, так что углубления в земле образовались. Кругооборот водки остановился, и только тогда все обнаружили, что эти двое выясняют отношения. Но никто не полез их разнимать, потому что если двое действительно хотят подраться, то разнимать их бестолку.

А если не собираются драться, тогда тем более нет нужды их разнимать. Эти двое всё сидели, застыв и напрягшись. И тогда доливавший водку Рябой Ян сказал:

– Ну ладно, ладно. Пейте, пейте. Надо водку пить, веселиться надо…

Рябой Ян был ханец, по-тибетски говорил с забавным акцентом, который у жителей Счастливой деревни был частой темой для шуток.

Чжан Лосан, передразнивая, повторил:

– Лядно-лядно…

А Эньбо тоже, шепелявя, добавил:

– Пити-пити…

Оба разом захохотали и одновременно отпустили друг друга.

Рябой Ян сказал:

– Правильно-правильно, вот это правильно.

Эньбо вдруг округлил глаза:

– Рябой, а почему бы тебе не убраться туда, к себе, откуда пришёл, а?

Рябой как раз мерным черпаком доливал водку по чашкам; услышав это, он замер, рука застыла в воздухе, только что снова начавшие было галдеть мужики снова разом затихли. У Рябого на лице несколько раз дёрнулся мускул, но он быстро взял себя в руки. Он продолжил наливать. Подрагивающими губами он сказал:

– Двадцать восемь цзиней. Нет-нет, двадцать восемь с половиной. Земляки, двадцать восемь с половиной…

Эньбо сам понял, что снова не то сказал, потому что в общем ведь Счастливая деревня гостеприимная, иначе откуда бы в ней были эти не пойми откуда люди.

А Рябой Ян продолжал считать:

– Двадцать девять цзиней, двадцать девять с половиной…

Но все по-прежнему молчали, со всех сторон и так и сяк все глаза удивлённо и напряжённо уставились на сказавшего не то человека. Эньбо чувствовал, что голова его вот-вот лопнет. Если все будут так дальше молча смотреть на него, то он весь лопнет. На самом деле он ещё только начал говорить, и уже пожалел, но всё-таки сказал, словно чёрт какой внутри его так заставил.

Наконец один человек заговорил. Чжан Лосан первый подал голос:

– Сегодня здесь все мужчины Счастливой деревни, вот я и спрашиваю: что, Счастливая деревня больше не принимает тех, кому больше идти некуда? Все знают, мой отец тоже ханец, тоже, как Рябой Ян, пришёл сюда и не захотел уходить…

Все заговорили – нет, нет, к тому же твой отец нам принёс за всю историю Счастливой деревни самые первые и единственные весы…

– Но теперь вот есть люди, которые выгнали Сандан с сыном, а теперь хотят ещё и Рябого Яна прогнать…

Все в один голос сказали: «О-о-о…» Это означало, что сказано было несколько уж слишком.

В этот момент поднялся ветер, закрутил по площади сухую солому и пыль, все засуетились, пригнулись, и каждый сделал движение, как бы прикрывая ладонью чашку в другой руке, хотя на самом деле чашку с водкой держал только один. Все уже были немного пьяны. Ветер стих, и все захохотали, осознав это общее невольное движение. И тут вдруг раздался громкий резкий стук: оказалось, что это в давно нежилом доме Сандан деревянную дверь оторвало от рамы, и она с грохотом упала на землю.

От упавшей двери взлетела пыль, разлетелась солома, людям снова вспомнились давно уже покинувшие Счастливую деревню мать и сын. Вспомнив о них, люди снова все уставились на Эньбо.

Ему захотелось широко раскрыть рот и горько зарыдать. Так зарыдать, чтобы слёзы и сопли лились ручьями, в полный голос, горько прорыдаться, какое было бы облегчение! Но только это ни к чему, все только насмехаться станут. Чашка с водкой дошла до него, он запрокинул голову и всю только что наполненную чашку полностью влил себе в рот. Не успела ещё водка вся упасть в желудок, как Эньбо, словно непрочно стоявший мешок, повалился наземь.

Как только Эньбо свалился, так сразу же не на кого стало сердито смотреть, и тогда вспомнили про совершенно непонятным образом упавшую дверь, а небо уже темнело, солнце село за горы. Вечерний ветер тянул холодком, и кто-то вдруг сказал:

– Это бесы, наверное.

Всем тут же почудилось, что этот холодок пополз по их спинам.

– Эти двое, мать и сын, умерли?

– Их души, что ли, вернулись?

– Тьфу! Умерли, а души сюда вернулись? Потому что мы тут, в Счастливой деревне, их так сильно любили?..

Небо понемногу чернело, на северо-западе, за снежным пиком Аутапи, на нём появилась багровая полоса вечерней зари, но здесь, в горной долине, внизу, ночной сумрак поднимался, словно всё затопляющая вода. Силуэты людей, кружком сидевших на площади, погружались во мрак, и только лица, обращённые вверх, к небу, подсвечивал отблеск далёкого заката. Водку ещё передавали по кругу от одного другому, но эта крепкая жгучая жидкость не могла побороть холод, поднимавшийся вместе с ночным мраком.

А тут ещё кто-то заговорил о бесах. У бесов нет формы, по крайней мере никто из людей никогда их не видел, хотя в этот момент пившие на площади водку мужчины отчётливо почувствовали их присутствие. У этого нет облика, есть только ощущение, будто ледяные когти вместе с холодком медленно ползут вверх по спине.

Рябой Ян разлил последний черпак по чашкам, с шумным грохотом опустил навес над окном лавки сельпо. Потом он сложил руки за спиной и пошёл не спеша прочь, все ещё долго слышали, как позвякивает связка ключей у него в руках.

Чжан Лосан злобно сплюнул наземь:

– Уважаемые, пора по домам, водки больше нет, твою мать, в этой жизни даже водки – и то нет!

Теперь мужчины Счастливой деревни были все не по-обычному серьёзные, медлительные, словно набухшие от воды брёвна. Один за другим они медленно и тяжело подымались, по привычке бросали взгляд на снежный пик и догоравшую за ним на чёрном небе кровавую зарю. Пошатываясь, вразвалку шли по домам.

Чжан Лосан попинал лежавшего на земле Эньбо:

– Малыш, вставай, пора домой!

Но Эньбо спал как убитый и не просыпался, и Чжан Лосан сказал:

– Твою-то мать, ведь выпил чуть-чуть и так пьян, это ж, твою мать, какое счастье…

Он ещё хотел было сказать что-нибудь, но увидел, что все расходятся и некому слушать, а значит, говорить нет смысла, и тоже, шатаясь, пошёл домой.

Эньбо, весь в пыли, по-прежнему крепко спал прямо на земле.