Владимирским собором русские люди той эпохи гордились так, как современники Рафаэля и Микеланджело могли гордиться фресками обоих мастеров в Ватикане.
А. Бенуа
Торопливо прикоснувшись ладонью к каменной ступеньке, Маша неуклюже перекрестилась и вошла в огромное, завешенное полотнищами теней нутро Свято-Владимирского собора.
Истинная вера не входила в число Машиных добродетелей. Но с тех пор как перед вступительными в педагогический университет (коий Маша без уважения именовала по-прежнему – институтом) школьная учительница посоветовала ей поставить свечу, этот предэкзаменационный ритуал прочно вошел в ее жизнь и зацементировался в ней. Хоть дело было отнюдь не в экзаменах, а в том, что этот повод раз и навсегда легализировал Машины встречи с самым прекрасным в мире Владимирским собором.
Конечно, теоретически Маша Ковалева точно знала: в мире есть великое множество храмов, намного красивее его. Но сие абстрактное знание нимало не мешало ее огромной, как сам собор, вере, что на всем белом свете нет и не будет ничего прекраснее ее Владимирского, сотворенного Виктором Васнецовым (Билет № 14. Вопрос 1. Культура Украины конца XIX – начала XX), расписанного, как диковинная золото-сусальная писанка, от мраморных панелей до купола центрального «барабана».
Согласно многолетней, с самого детства сложившейся традиции, Маша сделала ровно пять шагов и резко развернулась кругом, чтобы встретиться взглядом с огромными темными глазами ангела «Страшного суда» – узколицего, с суровым ртом и сильными крылами, глядящего пред собой из-под нахмуренных бровей. Его глаза были самой энергетической точкой Патриаршего собора, притягивающей Машу словно магнит. Его черная фигура стояла на фоне полощущегося красного пламени, раз и навсегда разделяя сметенных апокалипсисом грешников и извивающегося меж них краснокожего, совратившего Еву Змея, – по левую руку от него, и сонм надеющихся праведников – по правую.
И Маша вдруг знобливо дернула плечом, зажмурилась и затрясла головой, потому что, быть может, от усталости, измученных полуночным чтением книг глаз, ей померещилось, что левая чаша уравновешенных весов в левой руке Васнецовского ангела покачнулась вниз.
«А вдруг?! Да нет, конечно…»
Она привычно переметнулась вправо-влево по Машиной руке, где над аркою лестницы на хоры великий просветитель Руси православной верой Владимир-князь крестил киевлян, и, вытянув набухшие от неизбывного восторга губы, проревизировала взглядом узорно-золотую порфиру, и золотой венец, и упрямые полные губы двадцатишестилетнего крестителя. И его сложившую на животе робкие руки жену – царицу Анну, в головном уборе византийских императриц, из-за любви к которой (по одной из версий – Билет № 4. Вопрос № 2. Принятие христианства на Руси) Владимир и принял крещение («Кто ж теперь узнает»). И большебородого, немолодого боярина с мечом, ищущим встревоженными и угрюмыми глазами ответ на некую неведомую ей заковыку («Он же уже крещеный, иначе б стоял в Почайне, а не на берегу. Что ж его так терзает?»).
Маша решительно развернулась лицом к центральному нефу с увитыми роскошным сплетением растительно-геометрических узоров восемнадцатью древнерусскими святителями на пилонах и в основаниях арок, евангелистами на высоких «парусах» «корабля», гробом с тысячесемисотлетним нетленным телом семнадцатилетней Святой Варвары, давшей имя далекой Санта-Барбаре, – и с гордостью погладила глазами надпрестольную Владимирскую Богоматерь в золотом полукружии центральной апсиды, шествующую по бездонному золотому небу в окружении восьми шестикрылых серафимов.
Лицо Марии, в которую был влюблен семилетний Саша Вертинский, носивший на свидания с ней цветы и завидовавший мальчишкам, певшим для нее на хорах, и мечтавший, что когда-нибудь тоже будет носить свечу по Владимирскому храму, – было скрыто от Маши дневными тенями. И смутный облик Богородицы в красных туфлях оставался тайною для нее, избегавшей бесконечно длинных, торжественных, ярко освещенных четырьмя бронзовыми люстрами церковных служб.
«Боже мой, как здесь хорошо!»
Студентка счастливо и сладко втянула воздух, наслаждаясь всем телом мгновением небытия между домом и институтом.
Ей нравилось «не быть» в огромном, зачехленном тенями дневном Владимирском. Сейчас собор был ничьим и покорно принадлежал ей одной. И даже если бы полногубый и кареглазый Владимир, свергавший фигуры языческих идолов, – Владимир, чей памятник на Владимирской горке митрополит Филарет Амфитеатров счел новой фигурой идола, порочащей имя боровшегося с идолами князя-крестителя, и наотрез отказался освятить его и призвал построить в пику «языческому» памятнику правоверный Владимирский собор, – отвел карие глаза от нарисованного Васнецовым неба и возмущенно взглянул на новоявленную идолопоклонницу слишком красивых стен кафедрального храма Филарета нынешнего, Маша ответила бы князю: «Ты ничего не понимаешь!»
Она так и не продвинулась дальше пяти шагов и, закатив глаза, приоткрыв вдохновенный рот, представила вдруг столь головокружительно глубоко, словно разрезала собой поперек столетние пласты времени, что по этой точке, где стоит сейчас она, проходили – не могли не проходить! – делая пять шагов от входа: последний император России Николай, приехавший на освящение соборного храма 20 августа 1896, и сотворившие освященный Васнецов, Нестеров и Врубель, и Параджанов, творивший здесь сценарий для своего фильма о Врубеле сто лет спустя. Ахматова и Куприн, Белый и Блок, Маяковский и Мандельштам, Бердяев и Таиров, Вертинский и Михаил Афанасьевич Булгаков! И почувствовала, поджав вибрирующий восторгом живот, как тени проходивших здесь проходят сейчас сквозь нее, и подумала, воспарив, что все экзаменационные билеты пишутся чересчур поверхностно и общо и киевским студентам исторического факультета стоило бы сдавать исключительно вопросы вроде:
«История одной мраморной плиты, в пяти шагах от входа в центральный неф самого прекрасного в мире Владимирского собора!»
«Ой, лишенько, экзамен…» – спохватилась Маша.
Хотя, сугубо между нами, мой дорогой читатель, приходить на экзамен по истории вовремя Маше Ковалевой особой необходимости не было.
В отличие от других преподавателей, историчка Василиса Андреевна запускала студентов не скопом, а партиями – по пять голов, чтобы иметь возможность контролировать мыслительный процесс каждой во время подготовки к ответу. Она славилась тем, что списать на ее экзамене было практически невозможно, да и утруждать себя списыванием – бессмысленно. И те, которые, легкомысленно пропуская ее лекции, старались наверстать упущенное за счет книг, – заученных или перекатанных в шпоры, – могли рассчитывать в лучшем случае на «уд». Василиса Премудрая, именуемая также Васей, относилась к подвиду особо трудных педагогов, страдавших обилием оригинальных взглядов, расходящихся со всеми известными учебниками, и знанием немыслимого объема дополнительной, нигде не опубликованной информации. Васю боялись до истерики. И ее единственной «ахиллесовой пятой» была законная гордость. А студент, пойманный на подглядывании с полным конспектом ее лекций, вполне мог надеяться на «хор». «Во всяком случае, – любила говаривать она, – у тебя есть базис, к которому ты всегда можешь обратиться. Если не в башке, то хотя бы на бумаге».
Тем не менее, Маша Ковалева появилась у назначенной аудитории минута в минуту и, с облегчением скинув на пол плотно набитый библиотечными книгами рюкзак (Маша упрямо читала всю, даже категорически не рекомендованную Васей литературу), стала ждать чего-то ведомого ей одной и, похоже, не имеющего отношения к истории Украины. Во всяком случае, попытки затесаться в первую партию экзаменуемых Маша не предприняла.
Пять добровольных великомучеников скрылись за дверью. Мандраж ожидающих скакнул на десять градусов вверх, – гильотина была приведена в действие, и стоявшие в очереди на эшафот судорожно отсчитывали последние минуты перед казнью.
Девушка в короткой клетчатой юбке неожиданно больно ударила своего парня кулаком в плечо.
– Это все ты виноват! – чуть не со слезами сказала она. – Это из-за тебя я к экзамену не подготовилась. Мы же договорились, что будем всю ночь заниматься. А ты со своей любовью… Никогда подождать не можешь. Вечно нетерплячка! Если сегодня я из-за тебя экзамен не сдам, то…
– Я на тебе женюсь, – уверенно объявил нетерпеливый.
Клетчатая юбка притихла и потрясенно посмотрела на него. Тот серьезно кивнул в подтверждение нешуточности своих слов. А невольная свидетельница их хэппи-энда, скуксившись, подхватила за ручку свой рюкзак и грустно поплелась к окну в конце коридора.
Маша никогда не боялась экзаменов, и ей никто никогда не объяснялся в любви. В школе ее часто дразнили, в институте – просто не замечали в упор. Здесь она была лишь бесполым привидением, которое грустно смотрит на жизнь со стороны…
«Но именно так и должен смотреть на мир настоящий историк!» – великоразумно утешила себя она, дабы заглушить иное, крайне неразумное чувство, закопошившееся у нее под грудью при виде счастливой кульминации чужого романа.
На другом краю подоконника громко сходили с ума три неразлучные подружки их группы – Рита, Лида и Женя, – заядлые красавицы и тусовщицы. Рита даже мелькнула пару раз на страницах глянцевых журналов, повествующих о всевозможных модных мероприятиях, безгрудая Лида посещала школу моделей, Женя же была просто хорошенькой, как херувим, и столь же очаровательно шаловливой…
– Ох, чувствую, Василиса Премудрая меня уроет! – жалобно просипела Женя. – Я вчера и голову специально не мыла. Дурная примета – мыть голову перед экзаменом.
– Тут на грязной голове не проскочишь, – нервно оскалилась Лида. – Это тебе не Марковна. Та ставит «хорошо» каждой телке, которая выглядит как Леся Украинка в гробу. А наша Вася каждую дату спросит. Всю ночь, как дура, ее басни учила. Лешик мне свой конспект отксерил. Господи, и кому это сейчас надо! Кстати, – неожиданно взбодрилась она. – Вы знаете, какую он мне записку туда сунул? «Чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями, два сосца твои – как два козленка…» Он, оказывается, на меня дрочит с первого курса!
Женя в ответ коротко хохотнула, – от страха ее обычно безудержный смех примерз к губам.
– Что, опять ты? – даже не разозлилась на подругу Лида. – Вечно ты со своими розыгрышами дурными! Ну на хрена?!
– Помните, – подала величественный голос Рита. – Вечером отмечаем сдачу экзамена в клубе «О-е-ей»?
О проекте
О подписке
Другие проекты