Распивать кофе в то время, как пожилая женщина чистит картошку, было верхом неприличия. К счастью, в резном буфете нашлась еще одна точно такая же чашечка, и кофе хватило, и точно вспомнилось, что надо сказать:

– Битте, фрау Анна.

– Данке, фрау… Нина.

С каждой минутой сдержанно улыбающаяся хозяйка, которая пила кофе маленькими глоточками, с большими паузами, будто священнодействовала, все меньше походила на бабушку. Кстати сказать, бабушка никогда и не пила кофе. Она любила чай – по-русски горячий, крепкий, из большой фаянсовой чашки. С пряниками или домашним пирогом. Пила с удовольствием, весело, много, до бисеринок пота на полном, румяном лице. В бабушке вообще очень забавно переплелись черты характера ее родителей: в повседневной жизни она была по-немецки экономной и расчетливой, но если ждала гостей, то к столу покупалось все только самое-самое лучшее и, по-русски, в неимоверных количествах. А еще строгая бабушка Эми отличалась невероятной смешливостью. Представить себе фрау Анну сотрясающейся от неудержимого смеха было невозможно при всем желании… Вот ведь как интересно! Увидишь незнакомого человека, и сначала он обязательно напоминает кого-нибудь, а привыкнешь – сходство забывается. Так случилось и с Ленечкой: в первый вечер он показался очень похожим на артиста Столярова из кинокартины «Цирк», однако уже на следующий день стал самим собой – ни на кого не похожим. Лучше всех!

Бесконечный без него день все тянулся и тянулся. Уже и по саду набродилась, и цветами налюбовалась. Можно с ума сойти от безделья! Хорошо, что завтра воскресенье и Леня не уедет на службу.

Несколько красивых каменных домов на тихой, горячей от солнца улице были пустыми, без хозяев, остальные будто спали. Лишь в одном саду мальчик с девочкой играли в мяч и громко ссорились по-русски.

Сонно прозвучали в тишине гостиной и два осторожных аккорда на расстроенном пианино.

Разбудил короткий гудок машины. Через минуту послышались тяжелые шаги по лестнице. Непривычно хмурый, надутый, Леня бросил фуражку на кровать, упал в кресло и закрыл глаза.

– Что с тобой, Ленечка?

Усталые глаза приоткрылись. Если полковник Орлов на кого-то и сердился, то вовсе не свою бездельницу-жену.

– Ну и умотался я нынче! – Расстегнув китель, Леня долго, тупо смотрел на свои американские часы, купленные в прошлом году на «рейхстаговке», – должно быть, от усталости никак не мог сосредоточиться. Вздохнул и снова обессиленно смежил веки. – Собирайся, Нин, в гости поедем. Познакомлю тебя с нашими. У Иващенки, у жены, деньрожденье. Только поживей, люди ждут.

– А что мне надеть?

– Да чего хочешь!..

Вот тебе и «чего хочешь»! Стоило Лене увидеть черную юбку и мамину еще вполне нарядную серую кофточку в «рубчик», как он недовольно сморщился:

– Зачем ты в старье-то опять вырядилась? Чего люди скажут? У полковника Орлова жена ходит как нищенка? – распахнул гардероб и начал с раздражением перебрасывать вещи на «плечиках». – Вот, одевай! Ты просила чего-нибудь потемнее.

Незадачливый Ленечка наверняка очень старался угодить, когда покупал это «шикарное» черное платье, отделанное широким кружевом по подолу, глубокому декольте и рукавам и собранное в талии на тонкую резинку.

– Ты только, пожалуйста, не сердись, милый, но, по-моему, это пеньюар.

Леня не понял, тем не менее посмотрел на черные кружева уже с некоторым подозрением:

– Какой такой пеньюар?

– Ну… пеньюар – это попросту ночная рубашка.

– Не может быть! – бедный Ленечка прямо оторопел. Сообразив, что к чему, хлопнул себя по лбу и расхохотался. – Ах, я дурак деревенский! Хороши бы мы были, в ночной рубахе-то! Ладно, Ниночка, иди уж в чем собралась, в другой раз разоденемся!

За окном автомобиля снова потянулись цветущие сады, лужайки, спрятанные за светло-зелеными деревьями и кустарниками двух- и трехэтажные виллы. Поглядывать по сторонам было одно удовольствие. И на Ленечку – тоже. Он с легкостью управлял своим трофейным «опель-адмиралом» и за рулем был просто великолепен. По сравнению с необыкновенно интересным в новеньком мундире полковника мужем жена, и правда, наверное, выглядела непрезентабельно.

– Как ты считаешь, Лень, можно мне заказать платье у портнихи? Если можно, то я бы съездила с Галей Балашовой к ее портнихе.

– Чего спрашивать-то? Конечно, заказывай! – Милый Ленечка как будто бы даже обиделся: дернул за какую-то ручку, машина качнулась и поехала значительно быстрее. – А ты, я смотрю, уже с Галиной познакомилась? Ничего бабенка, шустренькая!

– Лень, что значит «бабенка»? Зачем ты так говоришь? Галя – такая интересная женщина…

– Я чего, спорю? Интересная баба! Только это… набалованная очень. Мужик-то у нее уже в годах, вот Галина им и командует. Налево, шагом марш, ать-два! Прям смех разбирает… – Леня собрался добавить что-то, но передумал и этим заинтриговал только еще больше.

– А кто у Гали муж?

– Балашов-то? Он на Норманнштрассе работает. В Управлении информации. Идеологической работой они там занимаются. Вышибают из немчуры геббельсовскую дурь. Между нами, Нин, работенка у них не бей лежачего. Непыльная. Но Балашов – мужик работящий, толковый. Хороший мужик. Только подкаблучник и совсем непьющий.

Улица Фридрихштрассе, казалось, не имеет конца. Так же, как не имели конца изумление и огорчение: побежденных немцев и сравнить нельзя было с пешеходами на московских улицах! В холодной, слякотной Москве все серое, черное: сапоги, платки, гимнастерки, телогрейки, а здесь весело цокали каблучками изящные девушки в модных платьях и шляпках, прогуливались с газетой под мышкой в ожидании трамвая очень неплохо одетые мужчины. Не безногие, пьяненькие инвалиды на тележках с подшипниками и похожими на утюги деревянными «колотушками», которыми несчастные калеки отталкиваются от грязных тротуаров и мостовых, а высокие, статные, бодрые мужчины. Поразило и то, что у фашистов были вполне приличные, отнюдь не зверские лица. В Москве с каждым годом, и особенно после войны, хороших мужских лиц становится все меньше.

Дом, где жили Ленечкины сослуживцы, стоял среди мрачных руин, искореженного, обожженного камня, черных воронок от бомб. В одной из воронок, далеко внизу, бродил безумного вида, длинноволосый, седой старик с палкой – должно быть, пытался отыскать память о близких, погибших под развалинами, о прошлой жизни. Поэтому громкий смех, вырывавшийся из открытых на втором этаже окон, показался абсурдным, неуместным, кощунственным.

– Давай-ка, Ниночка, поживей, опаздываем!

С двумя бутылками водки в руках Леня поспешно устремился в парадное. Очевидно, он часто бывал здесь в гостях, потому что на втором этаже уверенно нажал кнопку звонка на ближайшей к лестнице двери.

Открыла некрасивая, худая женщина. Она сердито стряхивала крошки с платья, однако, увидев Леню, сразу же заулыбалась, прикрывая рот рукой:

– Шибко припозднилися, Лексей Иваныч! Мы вас прям заждалися!

– Поздравляем тебя, Валечка! – Вручив хозяйке бутылки, Леня зачем-то крепко расцеловал ее в густо напудренные щеки.

– Милости просим, Лексей Иванович! – Малиновые губы «бантиком» расплылись в улыбке, и на передних зубах обнажились металлические коронки. Хозяйка подхватила Леню под руку и потащила за собой, словно и не заметив, что он не один.

Обстановка большущей комнаты, где за длинным столом собралась шумная, веселая компания – человек десять военных и пестро разодетых женщин, удивительно похожих одна на другую, – потрясла бы любого. Бронзовая, с бесчисленными хрустальными подвесками люстра, инкрустированная мебель, бархатные стулья с позолоченными ножками-лапами, маленький клавесин – все было старинным, бесценным, уникальным. Если бы не безвкусные, дешевые литографии в сусальных рамах, то вполне можно было подумать, что дружеская пирушка происходит в зале какого-нибудь музея.

– Штрафную Орлову! Штрафную!

Маленький полковник в расстегнутом мундире и с красным, потным лицом, перевалившись через стол, налил Лене полный-преполный бокал водки и потянулся с бутылкой к другому бокалу.

– Нет-нет! Спасибо, я не пью водку.

Полковник был искренне удивлен – застыл с бутылкой в руке и вдруг очень добродушно сощурился:

– Тогда, може, винца? Эй, Магда, вина тащи! – выхватил бутылку у вбежавшей в комнату белокурой девушки, наполнил бокал до края и тяжело опустился на стул. – Теперь давай, товарищ Орлов, тост за мою жинку!

Страшно и подумать было, что Леня выпьет такое количество водки, однако он ничуть не сопротивлялся: уже приготовил кусок черного хлеба и наколол вилкой селедку.

– Товарищи, предлагаю поднять тост за здоровье нашей многоуважаемой Валентины Егоровны! Пожелаем ей крепкого здоровья, большого личного счастья и любви…

– Иван Саввич, уж вы расстарайтеся нынче насчет любови! – визгливо выкрикнула похожая на старую куклу женщина с красным бантом в рыжих волосах. Все почему-то покатились со смеху, а Леня игриво погрозил ей пальцем:

– Чего ж ты меня перебиваешь-то, Шурочка? Нехорошо! Ладно. Короче говоря, поздравляю нашу дорогую Валю! Самую красивую девушку в Берлине и верную боевую подругу Ивана Саввича! – Леня чокнулся с хозяйкой, низко склонившись к ней, – наверное, опять поцеловал – и выпил весь бокал залпом, до дна. Занюхал хлебом, закусил селедкой и лишь тогда уселся рядом и обнял за плечо: – А это, вот, моя супруга Нина. Прошу любить и жаловать!

Оживленные, раскрасневшиеся гости чокались, пили, ели, смеялись. Никто и головы не повернул в сторону «супруги» полковника Орлова. Скромненько одетая, она не вызвала у этих немолодых, занятых своими разговорами людей ни малейшего интереса.

Плеча коснулась чья-то рука. За спиной сидящего справа хмурого подполковника по-дружески моргнули добрые глаза под пушистыми бровями.

– Здравствуйте, Ниночка.

– Ой, Лева! Здравствуйте.

– Не грустите.

– Я и не грущу. Все хорошо.

Ничего хорошего не было. Совсем позабыв о жене, Леня опять что-то шептал на ухо хохочущей Валентине Егоровне, а молчаливый сосед справа опрокидывал в рот одну рюмку за другой и беспрерывно курил, гася папиросы о прекрасную фарфоровую тарелку.

Сказочной красоты саксонский сервиз ни у кого из гостей не вызывал ни восторга, ни даже простого удивления. Между тем невозможно было отвести глаза от фарфоровой посуды в стиле рококо с галантными сценами – изящные, исполненные грации дамы в париках и кринолинах, кавалеры в камзолах и с треугольными шляпами, и, кажется, ни один сюжет не повторял другой. Такой сервиз мог бы украсить любой музей и никак не сочетался с винегретом, селедкой, солеными огурцами и особенно с окурками.

Пунцовый Леня все наливал и пил, однако делать ему замечание при всех было неловко, тем более что его сослуживцы пили отнюдь не меньше – проворная немка в белом переднике только успевала подносить бутылки. Сквозь звон стаканов и бокалов, хохот, взвизгивания доносились обрывки фраз: женщины с увлечением рассказывали друг другу, как выгодно они где-то что-то купили, обменяли, а мужчины обсуждали свои служебные дела.

– Вань, хватить вам все об работе да об работе! Плясать давайтя! – Подскочившая хозяйка расправила юбку панбархатного платья безумного цвета электрик и ухватила за рукав жующего студень Леню. – Лексей Иваныч, пошли!

– Королеве бала отказать нельзя!

С пластинки, заведенной в нетерпении приплясывающей Валентиной Егоровной, зазвучало незнакомое танго. Пела девушка по-немецки, хорошо пела. Немецкие слова в ее устах звучали не отрывисто и резко, как у страшных фрицев в кинокартинах о войне, а мелодично, завораживая своим мягким, чуть стертым «р».

– Ниночка, можно вас пригласить? – Лева, как всегда, угадывал желания.

Его узкая рука с длинными пальцами была на удивление прохладной, и вел Лева в ритме страстного танго бережно, вовсе не стремясь подчинить себе партнершу.

– Лева, а где же Лия? Почему она не пришла?

– Официальная версия – сильная мигрень. Но вам, Ниночка, я по секрету скажу… – Высокий майор Левитес наклонился и зашептал: – Моя серьезная и очень умная жена не выносит подобных мероприятий.

– А вы?

– Я? Мне нравится. Что может быть лучше застолья с друзьями? Только вы не думайте, Ниночка, что мы все такие уж горькие, беспробудные пьяницы. Просто русские люди обязательно должны напиться, иначе праздник не праздник!

– Что вы, Лева? Я ничего такого и не подумала.

– Ну-ну, не обманывайте! – Лева лукаво заглянул в глаза, чуть закружил и опять тихонько засмеялся над ухом. – Считаю своим долгом предупредить вас, Ниночка. Через час весь наш командный состав окажется под столом. Чтобы избежать излишне сильных впечатлений, советую вам уйти пораньше. Если, конечно, вы не жаждете прослушать «Шумел камыш» в исполнении наших дам или сплясать с Иваном Саввичем «камаринского».

– Я бы ушла, но…

– Да, боюсь, Алексея Ивановича сегодня увести будет непросто! – Лева иронически хмыкнул, и стало неловко: не следовало обсуждать Леню.

Хотя он вел себя нехорошо. Пытался танцевать танго по всем правилам – с резкими переходами, быстрыми шагами и страстными объятиями, – а получалось неприлично. Хихикающая Валентина Егоровна висела на нем, еле-еле перебирая ногами на высоких каблуках. Леня все не унимался – запрокинув через руку отнюдь не грациозную «королеву бала», едва не уронил ее, захохотал и снова чересчур уж крепко прижал к себе.

Так часто читавший мысли Лева догадался, о чем подумала покрасневшая от смущения за мужа жена.

– Не волнуйтесь, Ниночка! Ну, немножко разгулялся наш Алексей Иванович. С кем не бывает? Учтите на будущее, мы все тут, в Германии, слегка сошли с ума. Эйфория победителей… – Танго кончилось, галантный Лева шутливо щелкнул каблуками, кивнул, как бравый гусар, и склонился к руке. – Вы не сочтете меня невозможным нахалом, если я приглашу вас и на следующий танец?

Майор Левитес безусловно заслужил кокетливую улыбку: «Не сочту!» – ведь если бы не Лева, чье внимание позволяло не чувствовать себя брошенной, она расплакалась бы сейчас: нетвердо державшаяся на ногах Валентина Егоровна снова поставила танго и ухватила за рукав устремившегося к столу Леню:

– Леша, как хочете, я вас не отпущу!

Хорошо еще, что для нее он был «Лешей»!

– Ниночка, так потанцуем?

– Да-да.

Вряд ли майор Левитес так настойчиво ухаживал только потому, что считал своим долгом, из вежливости, танцевать танго и развлекать светской беседой жену друга и начальника. В блестящих черных глазах угадывалось нечто больше похожее на нежные чувства, чем на вежливый интерес. Лева словно бы догадался, о чем подумала его смутившаяся партнерша, – перевел пламенный взор в потолок:

– Хороша люстра у Иващенко, правда?

– Да, необыкновенная. Скажите, Лева, откуда вся эта роскошь? Золоченая мебель, музейный сервиз.

– Достоверно сие мне неизвестно, но думаю, Иван Саввич не поленился и реквизировал из какого-нибудь замка.

– Из замка?

– Чему вы так удивлены? Обычное дело. Прошлой весной богатые немцы драпали на запад со всех ног и побросали все свое добро. У кого из наших офицеров был транспорт, захватили по дороге кое-что.

– И вы тоже?

Славный Лева, который, конечно же, не мог никого ограбить, весело расхохотался:

– Ниночка, разве я похож на любителя пышного ампира и сладкого рококо? Нам, печальным поэтам, чужда помпезность быта… Посмотрите-ка, наш дорогой антиквар решил слегка вздремнуть. Эх, жаль, не дождемся мы сегодня «камаринского»!

Склонив круглую голову на руки, полковник Иващенко сладко похрапывал за столом. А где же Леня? Только что он танцевал рядом и вдруг исчез, причем вместе с Валентиной Егоровной.

– Не волнуйтесь, Ниночка, я сейчас же найду Алексея Ивановича! Садитесь пока за стол, по-моему, за весь вечер вы так ничего и не поели.

Хмурый подполковник все курил – с закрытыми глазами, покачиваясь из стороны в сторону и стряхивая пепел в глубокую тарелку с остатками винегрета. …Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра, – выводили срывающимися, дребезжащими голосами три сильно хмельные тетеньки. Громко подпевала отдельные слова рыжая Шура, со съехавшим на бок бантом. Шура то и дело требовательно трясла своего мужа, неприметного, курносого майора, но маленький осоловевший майор не хотел ее целовать, уворачивался и тянулся через стол, чтобы чокнуться со своими сослуживцами. Те зло отмахивались от него, употребляя нецензурные выражения, и что-то с жаром доказывали друг другу. Шура скосила глаза, и во взгляде ее глубоко посаженных глаз была язвительная насмешка.

Даже не извинившись за неприличное отсутствие, Леня упал на стул и опять потянулся за бутылкой:

– Иван Саввич! Товарищ полковник! Да будет тебе спать-то! Давай-ка лучше выпьем!

– Ленечка, не пора ли нам домой?

– Рано еще… И-ва-щен-ко! Проснись, говорю. Полковник Иващенко, па-дъем!

– Хватит, Ленечка, я прошу тебя.

– Ладно, последнюю – и уходим.

На беду, пробудился Иван Саввич. За «последней» была выпита «самая последняя», потом «ну еще сто грамм наркомовских», затем три раза «на посошок».

Розовел кусочек черного неба над безмолвными руинами, знобило от предрассветного ветра и подступивших к горлу слез: Лева и молоденький солдатик-шофер никак не могли затолкать пьяного полковника Орлова на заднее сиденье его «опеля». Леня упирался мощными руками, раскачивал автомобиль, и его безобразные крики разносились далеко по ночному Берлину:

– Мать вашу, уберите руки, я сказал! Где Иван Саввич? Где Ванька, я вас спрашиваю? Да отцепитесь вы… вашу мать!

– Леня, успокойся, умоляю тебя, садись, поедем!

– Алексей Иванович, поехали домой. Иван Саввич спит давным-давно.

– Спит? Брешешь ты все, Левка! Не может Ванька дрыхнуть! Мы с ним еще на посошок не выпили! Пусти, говорю! Прочь руки! – Свирепо оттолкнув терпеливого Леву, Леня все-таки влез в автомобиль и, кажется, только тут заметил сгорающую от стыда жену. – Надо же! Ниночка моя! Это ты, моя ненагляд..? – громко икнул, повалился на плечо и захрапел.

4

От окна, распахнутого в радостный весенний сад, до плотно закрытой двери было десять шагов, и она прошагала их раз по десять туда и обратно, про себя повторяя слова, накопившиеся в душе, которые следовало высказать Лене, как только он проснется. После бессонной ночи, проведенной на диване в гостиной, мысли все время путались.

Леня открыл глаза, обезоруживающе улыбнулся, и все приготовленные гневные фразы вылетели из головы.

– Доброе утро, Ленечка. Уже почти одиннадцать часов.

– И ладно! Поди-ка давай ко мне.

Запах перегара вновь вызвал впервые испытанное сегодня ночью пугающее чувство брезгливости. С трудом вырвавшись из горячих рук, она отбежала подальше и на всякий случай, чтобы хозяйка не услышала ссорящихся голосов, захлопнула окно.

– Я очень обижена на тебя, Леня! Вчера ты вел себя безобразно. Мне было очень стыдно. Если водка тебе дороже меня, тогда отправь меня, пожалуйста, обратно в Москву!

Надежды на то, что Леня сразу же попросит прощения, не оправдались: он, напротив, набычился:

– Ты чего говоришь-то? Чего такого страшного я совершил? Ну, выпил лишнего. Ты ж видела, какой я был уставший. Голодный. А там закуска какая-то поганая была. Хватит тебе, Нин, поди давай ко мне!

Обычно, когда Леня начинал сердиться, она терялась, но сейчас, ни капельки не сомневаясь в своей правоте, не собиралась сдаваться.

– Не пойду! Ты не только напился, ты некрасиво вел себя по отношению ко мне! Не подошел ни разу, слова не сказал, весь вечер танцевал с Валентиной Егоровной.

Быть может, не стоило так жестко говорить с ним? Строптивость всегда покладистой, нежной жены раздражила возлежащего на подушках, как барин, Леню только еще больше:

– А ты чего хотела, чтоб я весь вечер за твою юбку держался? Я не из тех мужиков, которые со своими женами на людях милуются. Не люблю я этого, поняла?

– Поняла. Ты предпочитаешь миловаться с чужими женами! – Кажется, опять получилось излишне резко, однако на этот раз Леня громоподобно расхохотался:

– Да будет тебе, Нин, ерунду-то молоть! Неужто ты меня к этой страхолюдине приревновала?