ГЛАВА 3

Олеся Нестерова, притиснутая родителями к стеклу маршрутки, пыльному как снаружи, так и изнутри, смотрела сквозь него на бодро проносящиеся мимо высушенно-жаркие крымские пейзажи и ждала, когда начнутся хоть какие-нибудь горы. Пока что на всем пути от Симферопольского аэропорта местность была ровной: по краям узкой дороги сидели ряды серых свечек-тополей, за ними мелькали бесконечные поля пыльных подсолнухов. Маршрутка, привычно лавируя между ухабами в асфальте и ловко обгоняя еле плетущиеся грузовики доисторического вида, держала довольно высокую скорость, так что Олеся лишь мельком успевала рассмотреть продавцов винограда, арбузов и дынь на обочинах и приземистые деревенские домики, в основном из коричневатого и серого камня либо беленые. Некоторые домики были длинные, как колбасы, и Олеся прикидывала, несколько семей живут в такой колбасе или все-таки одна. Родители, к счастью, почти перестали ругаться между собой и теперь беседовали с сочувствующей им противной прилизанной дамой в темных очках о том, в какую дыру они едут. Это был привычный разговор, и настроение Олеси сразу же исправилось, а все вокруг стало казаться ей ярким и интересным. Она вообще обладала неустойчивым характером и умела переходить из состояния полного отчаяния в полное счастье за считанные секунды. Впрочем, поведение ее при этом не слишком менялось: в обоих состояниях она чересчур много болтала, заглядывая собеседникам в глаза с нервно-заискивающим видом. Никому из нормальных людей это не нравилось, поэтому Олеся окончила школу, так и не приобретя толком дружеского круга. В художественной школе, где она училась почти столько же лет, сколько в обычной, пара странноватых молчаливых девчонок, которые могли спокойно рисовать под ее болтовню, были назначены Олесей друзьями и званы на дни рождения и другие семейные праздники. Сейчас она закончила уже первый курс художественной Академии на отделении станковой живописи, и мастерство ее несколько возросло, чего нельзя было сказать о круге общения: хотя Олеся уже успела прославиться среди однокурсников как человек, охотно рисующий бесплатные портреты и всегда готовый понять любого и оказать услугу, самыми частыми ее собеседниками до сих пор оставались родители. Но и с ними беседы проходили одинаково: Олесю укоряли, что при ее таланте, благодаря которому она с детства побеждала во всяких художественных конкурсах, у нее совершенно нет честолюбия.

«Она все время всем довольна, – сокрушалась мама. – Это, наверное, в тебя: у вас там все семейство такие же увальни». «Ничего подобного! – взвивался папа. – У нас все пробивные, это ваши ничего не достигли!» «Олеся, надо уметь себя подать, надо уметь себя поставить», – заключали они уже хором, поворачиваясь к дочери. Олеся отвечала взрывом своей обычной нервной болтовни, обещая исправиться, но, как только родители успокаивались, тут же забывала о разговоре. Ей не хотелось прославляться – ей хотелось рисовать.

Вот и сейчас она жадно разглядывала серые ряды тополей и даже пыталась снять их на мобильник через грязное стекло. Ей уже представилась картина: длинный беленый дом-колбаса, три тополя возле него, загорелая женщина в платке, продающая дыни у обочины, а позади зеленое с желтыми пятнами подсолнуховое поле… Лучше бы сделать в масле, а пока что можно обойтись наброском в темпере… Ой, кажется, вдали появились горы! Точно, горы! Тогда лучше сначала попробовать нарисовать их, например, вон ту, с круглой верхушкой… А эта гора со ступеньками-террасами! А вокруг сосны!

Олеся плотно прилипла к окну, спохватилась, отпрянула, вытерла пыльное лицо рукой, а пыльную руку – сначала о желтую футболку, а потом – о розовые шорты, и напоследок ей же провела по прямым русым волосам длиной до лопаток, явно недавно подстриженным, судя по толстеньким закругленным концам. За этой стрижкой Олеся впервые в жизни сходила в парикмахерскую, и чересчур аккуратные волосы странно обрамляли ее бледное лицо с розовыми пятнами нервного румянца на круглых внизу щеках, с темными прямыми бровями, маленьким ртом и большими, выпуклыми светло-серыми глазами, один из которых был прикрыт чуть больше, чем другой: возможно, из-за привычки постоянно прищуриваться во время рисования.

Когда маршрутка приехала к мягким зеленым горам Севастопольского района, счет потенциальных картин в Олесиной голове пошел на сотни. Она хотела было прикинуть пару идей в рисовальной программе, поставленной на мобильнике, но тут раздался дружный вопль облегчения от пассажиров маршрутки:

– Романовка! Слава богу, приехали!

– Почти, – поспешно уточнила девушка Лена, сидящая рядом с водителем. – Еще немножко надо к морю спуститься…

Маршрутка нырнула с шоссе вниз, под тень больших голубоватых сосен и запыленных дубов. Промелькнул указатель «Романовка» на ржавой табличке. Узкая, но асфальтовая и явно недавно проложенная, судя по темному цвету, дорога, извиваясь, как змея, сходила с довольно крутой горы. Маршрутка шарахалась от периодически вырастающих по сторонам каменных заборов и каким-то непонятным образом разъезжалась со встречными машинами, среди которых попадались громадные автобусы.

– Вы знаете, наша Романовка – город небольшой, но это популярное место для экскурсий, – сказала Лена таким тоном, будто хотела кого-то в чем-то уверить. – У нас тут и пещеры есть недалеко, недавно открыли, и развалины греко-римские даже, и мальчишки черепки всякие находят, монетки…

– Черепки! – заржали вдруг сидящие впереди Катя и Таня, которые выглядели для Олеси какими-то ненастоящими, будто их уже кто-то нарисовал. – Черепки! Ха-ха-ха!

– Ой, Тань, кончай ржать!

– Ка-а-ать, я не могу, черепки, черепочки! Скелетюлечки! Ха-а-а!

– Да нет, вы неправильно поняли, черепки – это же осколки такие, от ваз, например, ну, знаете, как иногда пишут, горшок разбился на черепки, это значит из глины было сделано, и когда разбилось, черепки остались… – принялась Олеся торопливо объяснять девушкам, чувствуя какую-то неловкость за них.

Девушки только молча на нее покосились и продолжили ржать, только уже не в голос, а прыская в кулаки, а мать одернула ее:

– Олеся, перестань. Все уже про черепки давно поняли.

– Черепки! – всхлипнула Таня, которой, видимо, было все равно, отчего смеяться. Чистоплюйское семейство, которое все вокруг протирало влажными салфеточками, поджав губы, осматривало проезжающие мимо маленькие каменные и глиняные домики, иногда больше похожие на многоэтажные сарайчики: все, кроме первых этажей, было построено явно с расчетом на хорошую погоду и состояло из обрезков досок, тоненьких фанерок и каких-то пластмассовых панелей, прикрученных проволокой.

– Да, приехали, – зловеще сказала зализанная Ирина и скрестила на груди полные руки. Ее отец, неприятный масленый старик, покашляв, согласился:

– Мда, такска-ать, не пять звезд.

– Так это мы еще не доехали же… – сказала Олеся хором с девушкой Леной. Маршрутка ехидно рассмеялась.

– Олеся! – шикнула покрасневшая мать. – Кончай болтать! Что ты как ненормальная!

Лена, однако, поглядела в Олесину сторону с благодарностью и договорила сама:

– Да-да, это у нас частный сектор, а в гостинице все условия есть: и вода, и территория, и столовая у нас очень хорошая, и повара… Белье каждый день меняем, до моря совсем близко, пляж у нас прекрасный…

Ирина откинулась на спинку сиденья и сдвинула на лоб свои огромные очки, открыв маленькие, густо накрашенные сыпучей синей тушью глаза:

– У вас, девушка, все прекрасно, как мы смотрим.

– А что ж плохого? – подала голос старушка в цветастом платье. – Мы в свое время знаете, как отдыхали? В палатках. Да, удобств не было. А очень приятно до сих пор вспомнить, да, Иван?

Дед, ее муж, подтверждающе кивнул и сказал добродушно:

– Главное – это чтобы настроение. Тогда везде хорошо отдыхается.

– Ну и какое должно быть настроение у людей, поездивших по Европе, когда вот такие сараи? – поинтересовалась Ирина. – Когда свои деньги заплатил и видишь такое… Так, ну все понятно. Вот она, ваша гостиница.

– Приехали, пацаны! – оживились винно-водочные парни на задних сиденьях и принялись собирать свои звенящие сумки.

Маршрутка лихо зарулила в распахнутые для нее ворота на зеленую территорию перед белым пятиэтажным зданием с очень неразборчивой надписью. Олесе сразу же захотелось нарисовать и гостиницу, а объединение недовольных отдыхающих еще больше скисло, видимо, посчитав, что оправдываются их самые худшие опасения. Благодушные старик и старушка уже вышли и что-то говорили про свежий сосновый воздух, две девчонки-студентки с рюкзаками тоже проползли мимо к двери, с улыбками поглядев на Олесю. Тут и ее собственные родители собрались на выход.

Олеся спрыгнула на землю, покрытую слоем рыжих длинных игл, и нетерпеливо оглядела стриженые можжевеловые кусты, в которых надрывались цикады, прикидывая, как можно нарисовать текстуру их мелких листочков. Нечаянно оглянувшись на мать и отца, она сразу поняла по их уксусным лицам, что сейчас опять начнется ругань, и сердце у нее упало куда-то в желудок. Она быстро отвернулась и, опустив голову, поспешно зашагала к большому крыльцу, бессознательно пытаясь оттянуть момент, когда все опять станет плохо. В конце концов, она еще успеет послушать, какое здесь ужасное место, когда окажется в номере…

Олеся с большим трудом оттянула тяжелую дверь, в чем ей помог подоспевший благодушный старик, и вошла в гостиницу «Камелия».

Перед ней открылся неожиданно приветливый холл, освещенный полосами желтого солнечного света от квадратных окон, находящихся в дальнем конце. На стенах висели большие гипсовые барельефы, изображающие животных и птиц на фоне высоких гор, а у самого лифта – большущий неумелый морской пейзаж, который Олесе сразу же захотелось перерисовать, и это ее развеселило.

Вдоль другой стены шла стойка, за которой сидела пожилая женщина с желтыми от краски волосами, в наброшенном на плечи платке.

– Проходите-проходите! – гулко сказала она, приподнимаясь. – Девочка, иди сюда. С приездом вас! Вот сюда подходите, только чуть меня дождитесь, что-то с утра продуло, не разогнусь…

– Продуло? А я думала, тут у вас должно быть тепло, ведь море, и, мы когда погоду смотрели, все время было тридцать, – затараторила Олеся, обрадованная приветливым приемом.

– Так сквозняки бывают вечерами, свежо, – пояснила женщина. – Ты одна приехала?

– Не-ет, я с родителями, они задержались, наверное, вещи берут, мне бы тоже надо вещи взять, я тогда сейчас отойду, ладно? – начала было метаться Олеся, но тут в холл гостиницы вошли ее родители.

Олеся изумленно уставилась на них и в первый момент, несмотря на свой привыкший схватывать детали взгляд, не сразу узнала. Одеты они были все в то же, несли такие же сумки, а выглядели как-то неправильно… Только потом она поняла, в чем дело: у них было довольное выражение лиц.

– Ой, а тут так миленько, оказывается! – протянула мама, оглядываясь. – Смотри, как уютно, да, Дим?

Олеся вздрогнула. Ей почему-то показалось, что мама назвала папу не Димой, а как-то по-другому. Мама перевела на нее взгляд и удивилась:

– Ты чего, Олеся?

Теперь уже ее собственное имя прозвучало как-то не так. Но как оно могло звучать, если она своими ушами слышала «Олеся»?

Девушка нервно отбросила волосы и помотала головой:

– А, да я так, я не знаю, у меня немножко уши, наверное, заложило, пока ехала…

– Устала с дороги, – решила мама и весело обратилась к женщине за стойкой:

– Ну, где наши ключики?

– А вот, тридцать четвертый номер, и хороший, и вид на море… Пожалуйста.

– Большое спасибо! – весело кивнула мама, подхватила ключ и двинулась к лифту вместе с папой. Следом поспешила довольная такими неожиданными переменами Олеся. Главное, родителям понравилось! Значит, все будет хорошо.