ЛАУРА УСТРОИЛАСЬ СПАТЬ рядом с мужем. С тем же успехом можно было лежать рядом с кем угодно, так же соприкасаясь, но вовсе не спать вместе. “Это уже вошло в привычку”, – подумала Лаура. Вероятно, все становится более обыденным, когда теряешь веру. В данном случае муж был настолько далеко, что весь район, город и мужчины всего мира были ближе, чем этот, такой знакомый, мужчина; их Лауре было нетрудно представить хотя бы в виде большой поленницы на другом краю кровати. Рука мужа лежала ровно в пяти сантиметрах от подушки Лауры, и регулярно поднимающееся одеяло свидетельствовало о том, что он дышит. Возможно, Лаура и сама была где-то далеко, да, именно так: ее мысли занимали огород и садовые растения, а также вопрос, почему сил стало меньше, еще она думала о своем стрессе из-за исследовательских грантов, представляла флаг на корабле в первый день летнего отпуска, скучала по племяннику. На самом деле существовал единственный способ отстранения от мужа: ее нуждавшаяся в покое физическая оболочка размещалась каждый вечер на левой стороне двуспальной кровати, поворачивалась к мужу спиной и блуждала в собственных мыслях и снах. “Могло быть и хуже”, – говорила она сама себе много раз, находя силы, чтобы закончить день и начать новый, да и просто чтобы убедить себя, что человек в состоянии выдержать и бо́льшие трудности. Все-таки в их паре не было ни алкоголизма, ни насилия – одно только замогильное глубокое одиночество в отношениях.

Этим вечером сон не шел. Одна забредшая мысль мешала заснуть и постоянно крутилась в голове. Она была связана с прошедшими в выходные похоронами двоюродной бабушки, с тем, что жизнь имеет свой предел, что наша жизнь здесь – единственная и с каждым днем становится короче, что все скорбные образы, которые вновь соединили родных друг с другом, узы приятельства и дружбы, ведут, в свою очередь, к очереди с цветочными корзинами в руках, которые ставят их у гроба. Вот ведь! Лауру тревожила мысль о мгновении смерти. Не о том, что она умрет, а о том, что именно в момент смерти рядом с нею будет находиться этот посторонний мужчина, которого позовут к ней, когда придет ее час, и она будет слишком слаба, чтобы воспротивиться и сказать: хочу быть рядом с тем, кому могу отдать свое сердце. Да, хотелось бы оказаться рядом с тем, кого знаешь, кто просто живет рядом с тобой, здесь и сейчас. Вот она, вся жизнь Лауры, как на ладони, и смерть с сарказмом подтвердит, что не принесла никакой особой разницы по сравнению с прошедшей жизнью, ведь прожита она Лаурой как в коме. Медсестра улыбнется: “Не волнуйтесь”, а этот посторонний человек будет сидеть у ее одра, совсем близко! Эта холодная и неутешительная картина не давала сейчас заснуть, не отпускала, становясь все отчетливее и открывая широкие, до горизонта, отвратительные в своей реалистичности сцены.

Внезапно Лауру охватил приступ активности, которого она не ощущала уже многие годы. Она встала, включила тусклую настольную лампу, нацепила очки и посмотрела на то, что лежало в ее постели.

Да, там кто-то был, не все ли равно, кто. Мужчина казался живым, но Лаура не решилась до него дотронуться – ей внезапно пришла в голову абсурдная мысль, что ее рука могла бы пройти сквозь воздух. “Если его здесь нет, значит, его нет, и поскольку я не знаю, где он есть на самом деле, то, когда его нет со мной, его и на самом деле здесь нет”, – решила Лаура. И мужчина исчез! Озноб пронзил Лауру до кончиков пальцев, как если бы она увидела привидение и оно обдало ее ноги смертельным холодом.

В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ЛАУРА стояла у кровати, глядя на спящего мужчину, произошло то, что обычно бывает, когда приходит озарение и мозг регистрирует: точка зрения кардинально изменилась. Никогда уже Лаура не могла бы увидеть этого человека таким, как прежде, – да и не хотела. В момент подобного озарения мы думаем, что наши глаза наконец открылись, что раньше мы были просто слепы. То же произошло и с Лаурой. Она почувствовала, что ее глаза раскрылись так широко, что еще чуть-чуть и лопнут. Она поняла, что слишком долго жила как слепая в кромешной тьме. Он почувствовала себя немного неловко, однако ее озарение было столь драгоценным, что новая жизнь за пределами этой тьмы начала неумолимо влечь ее к себе. Наблюдений и вопросов все прибавлялось, они начали теснить друг друга. Неужели все они были следствием похорон? Энергия их семейных отношений двигалась в едином направлении, пока не возник дисбаланс. Несмотря на мужа, Лаура была одинока. Она была одинока так долго, что больше не хотела даже думать об этом. Сосуществование, по правде говоря, не заключает в себе автоматически присутствия. Строились ли их отношения полностью на механической основе? Муж перемещался между работой и домом как исправный метроном, без озабоченности, без заметных эмоций, день за днем запертый сам в себе. Он был исполнителем.

В этом заключалась философская дилемма: если человек вообще ничего не говорит – неважно, слушает его кто-то или нет, – существует ли он вне зависимости от этого? Существует ли его речь? А его мысли? Существуют ли эти мысли? Лаура пыталась понять: можно ли быть настолько самодостаточным, чтобы никогда не чувствовать одиночества? Может ли полный уход в себя расцениваться как насилие над другим и самим собой?

Лаура была одинока по-иному. Ее одиночество было сначала огромной тяжестью, но с течением времени переносить его становилось все легче. Это была тоска одиночества, грусть ребенка, необъяснимое, но сильное ощущение того, что где-то в этом мире или даже за его пределами есть маленький человечек, жизнь которого должна была бы переплестись с историей Лауры, и в этой истории Лаура была бы матерью. Я одинока вдвойне.

Мысли в голове Лауры опережали друг друга, в новом свете все представлялось ей наглядно, но утомляло. Все, что случилось за многие годы, мало-помалу образовало у нее в голове затор, подобно весеннему льду в середине стремительной реки. Теперь запруда зашевелилась. Как же все шло? Ясные первые дни совместной жизни: было ли в них что-то иное, чем обычная бесконфликтность? Усиливающийся стресс, ползучая тоска, незаметное затухание интереса к жизни, неподъемный груз ухудшения здоровья. Что же произошло, после чего у нее открылись глаза и возникла возможность переоценить свою жизнь, снова сделать собственный выбор? Во всяком случае, ребенок всегда присутствовал в ее мыслях, гораздо более реальный и близкий Лауре, чем муж. Ребенок вошел в ее реальность, как если бы существовал в действительности.

Не было ничего прекраснее, чем маленький ребеночек. Он спал и видел красивые сны и не мог даже представить, какой огромной драгоценностью является. Ручки и ножки были крошечные, но наполненные жизненной силой, и с закрытыми во сне глазами дитя наблюдало. Клетки его мозга кишели выдумками, и никто, никто еще не мог их уничтожить!

“Кто утешит Кнютта?” – начала Лаура. – Автор Туве Янссон, перевод на финский Кирси Куннас”.

“Это Кирсикуннас”, – ребенок спрятался. Он показал на черное, ушастое и длиннохвостое чудище на обложке.

Я читаю, находясь совсем близко от него. Так близко, что могу почти коснуться и даже обнять.

РЕБЕНОК СТАРАЛСЯ ОТКОПАТЬ ЧЕРВЕЙ, хотя земля была еще промерзшей. Упорный малыш, он-таки нашел червяка, хотя и не знал, что с ним делать. По крайней мере червяк не умер на крючке! Ребенок попытался поговорить с червяком. Рассказал ему о зиме и о новом компосте. Червь неохотно извивался – то от лени, то ли застыв от холода – в маленькой ладошке, ничего не отвечая.

“Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот! Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот, мама, он не хочет говорить со мной!”

“Может быть, он не умеет, – ответила Лаура. – Даже если у него есть рот”.

Лаура начала экспериментировать. Она проверяла, как мужчина будет реагировать, если она почти перестанет отвечать и говорить с ним, реагируя как бы про себя:

МУЖЧИНА: Льет как из ведра.

ЛАУРА: Угу.

МУЖЧИНА: Нужно здесь пропылесосить?

ЛАУРА: Мм-м…

Лаура похолодела, когда мужчина не улыбнулся, ни о чем не спросил, не удивился. Он, кажется, просто не заметил никакой разницы между происходящим и тем, как Лаура раньше говорила, делилась, общалась, комментировала, спрашивала.

Ему абсолютно наплевать, нахожусь ли я здесь, говорю ли что-то. Было понятно, что мужчина ее не слушал. Более того, он не приоткрывал для нее и щелочки в собственные мысли, как не проявлял ни малейшего интереса к мыслям Лауры. Она не знала, что лучше. Он никогда не слушает меня. В конце концов это было уже не забавно.

В результате этого пустякового теста Лаура посмотрела широко открытыми глазами на свою длящуюся годами псевдожизнь, которая шаг за шагом становилось все более ложной. Лаура разговаривала в одиночку многие, многие годы. Она отдала свою жизненную энергию, себя, все, что у нее было, этой тени, которая представляла ее мужа и была наполнена нормативными ожиданиями. Отсутствие ребенка было черной дырой. Из-за этого и еще потому, что муж не произносил ни слова, Лаура и была одинокой вдвойне и поддерживала себя сама. Внезапно бо́льшая часть жизни Лауры оказалась дурацкой декорацией, которая не стоила даже юмора висельника. Однако ложь не была добровольной, не так ли, если она даже не подозревала о ней?

Друзья же, казалось, не слушали Лауру. Трудностей не могло быть или по крайней мере с ними стоило мириться.

Лаура говорила: “Я обескуражена. Муж подолгу не произносит ни слова”.

Друзья говорили: “Это нормально. Финские мужчины не разговаривают”.

Лаура говорила: “Такое отношение отнимает у меня здоровье”.

Друзья говорили: “Ты не можешь обвинять мужа в собственной депрессии!”

Как бы доходчиво Лаура ни объясняла, они не слушали, – или слышали что-то другое, более желанное, более легко перевариваемое, то, что сами хотели услышать.

“Будь довольна, что муж не болтает без перерыва”, – уклончиво говорили они.

“Разве вы не видите, – думала Лаура, – что я совершенно одна на этой сцене в домашних декорациях? А мужу сунули в руку только техническую инструкцию!”

Крайне редко муж что-то говорил Лауре и ничего никогда с ней не обсуждал.

Его ничто не трогало. Ничто не уличало его в проявлении чувств. “Это ненормально”, – думала Лаура, погружаясь в отчаяние и разочарование.

Она стала записывать все, что говорил муж:

ПН.

Еда готова.

ВТ.

Машинного масла, машинного масла, машинного масла.

СР.

Пять часов.

Календарь, дарь-дарьдарь.

ЧТ.

Кайенский перец приправа черный розовый белый зеленый кайенский перец приправа черный

ПТ.

Тряпка не на месте.

Спасибо.

СБ.

.......

ВС.

А завтра снова понедельник.

Скудная запись была эмпирической истиной, и от этого невозможно было отмахнуться. Лаура уставилась на записанные реплики и почувствовала озноб, когда до нее дошло, что список в том же виде можно умножить на пятьдесят две недели и на много-много лет. В пробелах между строк была пустота: ни мнений, ни точек зрения, ни эмоций. “Календарь, дарь-дарь-дарь” был, по правде говоря, исключительно остроумной репликой, однако Лаура пришла к выводу, что это был скорее рефлекс, чем проявление чувств. Лаура показала записи друзьям. Друзья развели руками: ты что, чокнутая, записывать чьи-то фразы?

Но для Лауры эти листочки были всего лишь одним этапом в бесконечном поиске выхода и проверки своих решений. Тридцать слов в неделю, одна тысяча пятьсот шестьдесят слов в год. “Если говоришь так мало, стоит, по крайней мере, знать, что вкладываешь в эти несколько слов что-то значимое, – сердито думала Лаура. – Я схожу с ума”. И было ведь от чего сойти с ума.

Я сойду с ума, если ты не начнешь говорить со мной! Уф…