– Вы слишком хорошо читаете в моём сердце, чтобы задавать мне этот вопрос, – ответил я. – Если считаете меня гонцом достойным, я готов.

Рассул вынул из кармана своего плаща объемистую пачку писем, перевязанную тонкой лентой из пальмовых волокон, вложил её в красивый мешочек, сплетённый как циновка, и подал мне, говоря:

– Все эти письма я прошу вас передать лично людям, которым они адресованы. Но не сразу передавайте их. Сначала вам надо познакомиться с каждым из тех лиц, кому я прошу вас отдать письмо. Важно в этом случае общение со строптивцами, чтобы гонец знал и помнил не только о любви и заботах тех, милосердие и дары которых он вообще несёт в серые дни земной жизни. Но важно, чтобы его собственная активная сила доброты жила и, действуя в гармонии с их любовью, сумела внести мир в сердце строптивца, хотя бы на тот краткий миг, пока будет совершаться передача вести. Гонец должен найти в себе то истинное самообладание, от которого затухает раздражение во встречном. Вы сами прошли мучительный путь постоянной раздражительности, и ваша верность помогла вам взойти на ступень неизменной доброты. Ваш новый путь бдительного внимания к каждой встрече даёт вам возможность подниматься выше к ступени гармонии Учителя. Не каждый ученик может продвигаться в высоту тех путей, где действует Учитель. Туда проходит только тот, кто сумел дойти до самообладания как действенной силы, помогающей встречному освобождаться от подавляющих его страстей.

По внешности, по мнению людей недалёких и нечутких, ученик может обладать большим темпераментом, чем им бы это казалось уместным для ученика. И, по неразумию своему, они считают такого ученика раздражительным или плохо воспитанным. Не раз в жизни вам придётся столкнуться с этим. Но на суд людей вы никогда не обращайте внимания. Они судят по степени своего ума, а Учитель судит о вас по действию вашего сердца, культуру которого может видеть лишь тот, чьё сердце бьётся в ритме Вселенной. Таких сердец на земле не так много, и отсюда идёт некоторая внешняя обособленность учеников. Этим смущаться нельзя. Надо решительнее убирать внутренние перегородки между собой и людьми и вводить в каждое общение силу энергии Тех, Кто ведёт вас, никогда не давая вам чувствовать огромной пропасти между Их и вашим духовным миром.

Познакомьтесь лично с каждым из моих адресатов. Научитесь овладевать их эманациями себялюбия и самоуверенности. Научитесь тушить огни их чрезмерно развитого астрала^[2]. Научитесь вводить в действие в каждой встрече с ними энергию вашего высокого друга Флорентийца как такт и обаяние. И только тогда передайте каждому его письмо. Вас поражает, что Франциск, также давший вам письма к строптивцам в дальней Общине, ни о чём вас не предупреждал, а просто велел вам передать их его адресатам, неся Его чашу в руках. Вы молоды, мой друг. Вы ещё не можете ни воспринять, ни охватить полностью мощь и высоту Любви Франциска. Его освобождённая Любовь несёт всем такую непобедимую силу, что рука, подающая Его весть, может быть только чиста. Сила Франциска, его Радость сокрушают всё условное в людях сами по себе, не нуждаясь в содействии гонца. Если гонец может передать Его весть, значит, он чист сердцем. Если бы гонец вздумал кого-либо обмануть, он сгорел бы мгновенно, превратившись в груду пепла. Или же стал бы безумным, если бы его преступление было легче обмана, но всё же несло встречным себялюбие, а не Человеколюбие.

Закончив этими словами свою речь, Рассул обнял меня и велел своим двум внукам подать мне ряд посылок, предназначенных тем же людям, для которых он передал мне письма.

Я был глубоко взволнован словами Рассула и его доверием к моим силам. Я мысленно не расставался с моим великим покровителем Флорентийцем и молил Его помочь моим рукам сохранить чистоту и держать чашу Франциска, ставя Его прекрасный образ между собой и каждым встречным, пока я буду в дальней Общине.

Едва я справился со своим волнением, как увидел Бронского, подходившего к нам в большой группе молодых мужчин и женщин. По виду Станислава, излучавшего необычный энтузиазм, я понял, что он пережил и ещё переживает момент творческого вдохновения. Из долетавших к нам отдельных слов его речи можно было понять, что он даёт наставления относительно какой-то театральной пьесы.

Когда вся группа приблизилась к нам, артист остановился, как бы слетел с неба на землю, сразу же, как в сказке, лицо его приняло обычное выражение, и он с беспокойством сказал:

– Неужели я опоздал и задержал вас, Лёвушка? И вы один ждёте меня здесь?

– Не беспокойтесь, – ответил ему за меня Дартан. – Учитель Иллофиллион распорядился дать вам время осмотреть наш театр и продекламировать моим артистам несколько бессмертных произведений. Караван ушёл вперёд, а Иллофиллион по обыкновению не потерял ни одной минуты времени. Я же приношу вам мою благодарность за то, что вы помогли моим внукам и внучкам понять, как выйти из тупика в занятиях искусством. Конечно, ваши советы, как молния, помогли им увидеть, что такое истинное искусство. Но… одно дело понять, а другое дело – суметь. На вашем языке, как вы сказали мне вчера, знать – значит уметь. Не откажите нам в более длительной помощи, поживите с нами и поучите нас, если такая самоотверженная задача не кажется вам слишком низкой для вашего гения.

– Я опускаю ваши последние слова, считая их просто одной из форм и фраз восточной вежливости, с которой я не раз уже сталкивался в жизни, не будучи настолько находчивым, чтобы найти подходящий ответ. Не допускаю мысли, что вы не видите, как глубоко я поражён достигнутыми в пустыне успехами, пониманием и преданностью искусству; я хочу пожить у вас и поработать с вашим театром. У меня есть и блестящий режиссёр, мой ученик Игоро, преданность делу которого, пожалуй, превосходит даже мою. Но в эту минуту перед нами обоими стоит иная задача. Мы не можем оставить нашего великого друга, Учителя Иллофиллиона, за которым мы сейчас следуем. Но если он разрешит нам, то на обратном пути мы останемся у вас в оазисе и поработаем столько времени, на сколько сам Учитель Иллофиллион найдёт нужным нас здесь оставить.

Ясса подал знак к отъезду, и мы, сопровождаемые целой толпой людей, смотревших на Бронского, как на Бога, отправились к мехари. Здесь мы увидели, что Иллофиллион и мистер Ольденкотт уже уехали. Станислав, который должен был ехать рядом с Иллофиллионом, растерялся, увидев своего мехари одиноко стоявшим в тени пальм.

– Не волнуйтесь, друг, – ласково сказал Дартан. – Иллофиллион распорядился, чтобы я помог вам догнать его. Я велел оседлать вам моего, особенно быстроходного мехари и сам довезу вас до Иллофиллиона. Не пройдёт и часа, как вы будете с Иллофиллионом, а я возвращусь обратно. Мехари же мой, имя которого Отчаянный, пусть станет вашим. Он назван так по некоторым своим озорным качествам. Но если он понял, что ему вручается забота о жизни того, кого он несёт на себе, он верностью своей будет стоек и твёрд, до последнего дыхания отстаивая всадника в опасности, и доставит порученного ему в нужное место. Сейчас Отчаянный понял свою задачу. Он принесёт вас целым и невредимым к нам обратно, хотя бы самому ему пришлось пасть мёртвым у моих ног. Садитесь, друг. На прощание прочтите ещё что-нибудь вашей будущей пастве.

Бронский сел на подведённого ему огромного мехари, Ясса набросил ему белый плащ – и я увидел ожившей картину Беаты. Лицо артиста сияло сейчас таким же блеском энтузиазма, каким она изобразила его на своём полотне. На мгновение он как бы призадумался, а затем… я даже не сразу понял, что он декламирует прощание римского вождя с народом перед дальним и опасным походом. Речь его была так проста и естественна, обращение к отдельным лицам и заветные прощальные слова звучали так подходяще к случаю, что меня вернули к действительности только последние слова: «Римляне, вернусь ли я, или весть о гибели моей дойдёт до вас – помните одно: я был верен вам, и не мне, но вам, отечеству, будет принадлежать вся слава, если я вернусь покрытый ею. Вы же живите без меня так, как будто каждый день вы приносите богам клятву верности охранять мир внутри отечества, как я иду завоёвывать ему славу вовне. Прощайте, мир вам».

Это были последние слова Бронского. И как они были сказаны! Передо мной вырастал образ Рима, я забыл, кто я, и что я только «Лёвушка – лови ворон»; я был римским гражданином, я возвращал клятву верности своему вождю… О, сила искусства, сила сердца человека и его таланта, где же предел твоей мощи?!

Ясса тормошил меня, говоря, что пора ехать, что «остроглазая» совсем рассердится. Я не мог сразу перескочить какой-то границы, с большим трудом пришёл в себя, увидел вдали облако пыли, скрывавшее Бронского и Дартана, и подошёл к своему мехари, рядом с Андреевой.

Я приготовился выслушать её недовольный выговор и был крайне поражён, встретившись с её огромными глазами, в которых ещё сверкали слёзы и выражение которых было кротким, умилённым, точно ей было пять лет.

– Понимаю вас, Лёвушка, – ласково сказала она мне. – Как часто в жизни я понимала своё ничтожество, встречаясь с силой истинного гения. Если бы я навеки запомнила эти дни, этот миг особенно, я научилась бы действенному самообладанию. Когда Иллофиллион уехал, я разрывалась от нетерпения и досады на вас и Бронского, на ваше промедление. Сейчас я благословляю артиста. Сказанные им слова, сотни лет назад написанные, мёртвые при обычном чтении, ожили. Они разрезали на мне верёвки, сотканные моими же страстями, и помогли мне раскрыть крылья – единственные крылья ученика, если он хочет двигаться вперёд: безоговорочное послушание.

Ничего больше не прибавила Наталия Владимировна, но я понял, что пламя гениальности Станислава освободило в ней что-то, мешавшее ей достичь в себе гармонии. Ещё раз я поразился тому, как разнообразны и неожиданны поводы, ведущие нас к раскрепощению. И как неповторимы и долги пути каждого до того момента, когда борьба в самом себе подведёт сознание к той степени гармонии, при которой в сердце человека может снизойти озарение.

Мы двинулись в путь не одни. Довольно большая группа всадников и всадниц, обитателей оазиса, на маленьких хорошеньких лошадках арабской породы окружила нас, заявив, что проводят нас так далеко, как позволит «дедушка», то есть пока они не встретят его возвращающимся после встречи Бронского с Иллофиллионом.

Мне было забавно наблюдать, как мчались лёгкие лошадки, казавшиеся игрушечными рядом с нашими мехари, как они отфыркивались от пыли и были к ней, казалось, гораздо более восприимчивыми, чем сидевшие на них дамы, перекидывавшиеся словами с нами и между собой.

Мы весело ехали версту за верстой. Я не ощущал усталости и немало удивлялся, что всегда весёлая и остроумная в каждом обществе Наталия Владимировна была на этот раз очень серьёзна, задумчива и молчалива. Не могу сказать, как долго мы ехали по пустыне, но думаю, что проехали уже более трёх часов. Я уже начал было уставать и чувствовать жажду, но тут с нескольких сторон сразу раздались возгласы: «Дедушка!»

Я положительно не видел ничего такого, что можно было бы принять за дедушку, особенно учитывая рост великана. Я видел лишь один однородно блестевший песок. Но ехавшая возле меня дама указала мне на горизонте маленькое облачко пыли, которого без её указания я бы и не приметил. Я отнёсся с недоверием к её дальнозоркости, но через некоторое время и сам стал различать в центре пыльного облачка, становившегося всё больше, смутный силуэт всадника. Мы ускорили аллюр и через непродолжительное время окружили Рассула.

Он сказал, что в получасе езды Иллофиллион ждёт нас у одного кочующего бедуинского племени в крошечном оазисе, и после этого ещё раз попрощался с нами. Послав благословение нашему пути, Дартан, окружённый своей семьёй, продолжил свой путь домой.

Действительно, минут через сорок мы увидели маленький оазис и вскоре благополучно соединились с Иллофиллионом и его спутниками.

Снова волна новых впечатлений охватила меня. Я понимал речь этого полудикого племени, чему очень обрадовался, впервые имея возможность применить к жизни один из языков, выученных в Общине. Меня поразили бедность, грязь и полная некультурность этого небольшого племени. Попав сразу в оазис Дартана, очутившись в кусочке почти европейской цивилизации среди пустыни, я ожидал, что всё, встречаемое в ней, будет похоже на этот оазис. Сейчас мне стало ясно, сколько труда должен был положить на своё дело Дартан и какую огромную поддержку и помощь он, несомненно, получал от Али. Мне было странно, как возможна в нескольких часах езды от Дартана такая тьма, в какой жило это полудикое племя.

Увидев Иллофиллиона, разговаривавшего с кем-то, я подошёл и прислушался к его разговору с несколькими стариками, очевидно, вождями племени. Сначала мне показалось, что они на что-то жалуются и в чём-то стараются оправдаться перед Иллофиллионом. Но затем я понял, что старики дают Иллофиллиону отчёт в сумме израсходованных ими денег, объясняя ему свои неудачи в тех начинаниях, которые он им рекомендовал.

– Неудачи ваши не оттого произошли, что вы применяли новые способы обработки слоновой кости и пальмовых волокон, которые я вам указал. А только оттого, что вы, делая по-новому, не до конца применяли новые способы. Вы всё старались соединить новое и старое; а я вам в самом начале говорил, что надо делать или по-вашему – и тогда оставаться нищим кочевым племенем, – или осесть в оазисе, в той его части, которую отвёл для вас Дартан. Там надо было выстроить себе хижины и маленький завод, и тогда вы стали бы зажиточным племенем. Посмотрите, как вас мало осталось. Неужели вы, старейшие вожди, какими себя считаете, не понимаете, что всё молодое и лучшее у вас вымирает, потому что вы не умеете заботиться о подрастающем поколении, а не потому, что судьба с её неудачами преследует вас. Вы утверждаете, что ваше новое поколение растёт злым, не повинуется вам и разоряет вас, нарушая солидарность вашего народа. А я утверждаю, что вы мало любите свой народ и не заботитесь о его будущем.

Ваша лень заставляет вас искать случаи сбывать одно сырьё, вместо того чтобы обрабатывать кость и делать из неё прекрасные вещи, образцы которых я вам дал. Ваше молодое поколение не может больше жить в той тьме и грязи, к каким привыкли вы. Я ещё раз предупреждаю вас: присоединитесь к оазису Дартана, или вы все вымрете. Когда я разговаривал с вами в последний раз, я вам объяснял, что каждое племя может сохранить жизненность только в том случае, если его члены умеют хранить в своем сердце главное условие для победы: мужество. Вы вялы, и мысль, которая пробуждается у вашего молодого поколения, не находит пути, куда направить энергию. А люди, не знающие, к чему приложить свою энергию, прикладывают её к ссорам и разврату.

Вы говорили мне, что поняли необходимость культуры для вашего племени. Но всё это были одни слова, а реальной заботы о людях вы не проявили. Не думайте, что небеса, молиться которым вы учите своих детей, пошлют вам помощь, а вы будете, ожидая её, бродить по пустыне и равнодушно смотреть, как вымирает ваше юное поколение. Если вы любите свой народ – действуйте, как я вам указал, и запомните: дважды вы получали зов и помощь от меня. Дважды я вам указывал путь к труду и свету, и оба раза вы горячо уверяли меня в своей готовности трудиться. И оба раза, потратив попусту время и деньги, вы возвращались к своей первобытной лени и тьме. В последний раз я предупреждаю вас: нельзя стоять на месте. Вы поняли, что не можете отъединяться от людей, что в отъединении для вас гибель и смерть. Жизнь для вас возможна только в единении с людьми, у которых вы можете научиться труду и найти защиту. Если и на этот раз вы не послушаетесь моего совета, первая же буря в пустыне погребёт вас, так как вы стали слишком малочисленны, чтобы защититься от неё.

Прощайте. Не ищите оправдания себе. Вы взялись вести свой народ, а никакой любви к нему в вас нет. Вы стараетесь только обмануть самих себя, уверяя меня, что новые способы не подходят для жизни в пустыне. Это вы не подходите к новым способам, так как не видите ясно перед собой русла, в которое должна вливаться новая сила вашего потомства. Ответственность за гибель молодых лежит на вас и ни на ком больше. Ответ за них вы будете держать, так как нет Бога, карающего ваше племя, а есть только ваши лень, отсутствие заботы и любви. Не нужна великая наука, чтобы действовать правильно для пользы и счастья своего народа. Но нужна великая любовь, которая учит беречь человека. Не Бог, а вы поставлены беречь своих людей. Не старайтесь переложить ответственность с себя на Бога. Только тот может видеть Бога в небесах, кто научился видеть и любить Его в человеке.

Помните, что я сказал вам сейчас, и не ждите помощи извне. Найдите в себе любовь! Любовь ваша родит энергию, а энергия откроет вам новый путь труда. Трудясь, найдёте вновь здоровье.

Иллофиллион повернулся к своему мехари, велел нам всем садиться, и через несколько минут мы были снова среди пустыни. На этот раз всё моё внимание сосредоточилось внутри меня. Я смотрел в своё сердце и, казалось мне, сам читал в нём свои промахи и видел эпизоды отсутствия внимательности, когда целые отрезки жизни, а не маленькие мгновения её, проходили в пустоте.