«В один из таких дней праздничных в самом большом балагане с названием «Эльдорадо» вывесили большой плакат: «Сегодня смотрите пантомиму «Лбов»! Цена за вход 10 копеек». У балагана «Эльдорадо» толпились сотни людей. У билетной кассы огромная очередь. Одно слово «Лбов» заставляло останавливаться и становиться в очередь за билетом каждого и даже у кого эти 10 копеек были отложены на питание в этот праздничный день. «Надо посмотреть Лбова – то за нас ведь боролся» – так говорили в народе.

Последним номером декорация менялась на лесную. На сцене стоял огромного роста здоровеннейший человек в черной накидке, из-под накидки торчит рукоятка шпаги. В миг из-за декорации выскакивают пятеро полицейских с обнаженными шашками. Начинается немой бой, ну, и как полагается, Лбов убивает шпагой четырех полицейских, в пятого стреляет из старинного пистолета – тоже убивает, а сам скрывается в лес. Вот и все. Лбов победил. Публика довольна.

На третье воскресенье у «Эльдорадо» вновь собралась огромная толпа, все пришли смотреть Лбова, но его больше не показывали. «Полиция запретила» – говорил клоун Сенька Кривой»^[36].

Именно тотальная борьба органов государственной безопасности Российской империи с преступлениями, посягавшими на государственное устройство, привела к возникновению либеральной оппозиции, принципиальному росту протестных настроений в обществе и даже поддержке террористических актов против представителей царской семьи, имперской власти, рядовых сотрудников Департамента полиции.

Принципиально заметить, что этот процесс самым непосредственным образом отразился на деятельности Департамента полиции. Представители госбезопасности не только получили массированный удар по своей репутации в результате разоблачения Е. Ф. Азефа и своей практической работы в предреволюционные и революционные годы. Процесс над бывшим в 1902–1905 гг. директором ДП А. А. Лопухиным больно ударил по внутренней сплоченности и мобилизованности сотрудников.

Сам же резонансный процесс закончился осуждением Лопухина 1 мая 1909 г. к пяти годам каторжных работ с лишением всех прав состояния и отставкой ряда руководящих полицейских чиновников. После этого, вплоть до развала империи в 1917 г., деятельность сотрудников ДП и секретной агентуры стала более осторожной и осмотрительной, даже при выявлении очевидных фактах антигосударственной деятельности полицейские и жандармские чиновники на местах предпочитали отыгрывать «в стол»^[37]. При этом, в защиту А. А. Лопухина следует отметить, что наравне с борьбой с революционным движением, он в равной мере видел опасность в экономическом развитии страны и пытался активно бороться с религиозно-политическим сепаратизмом, адекватно и комплексно оценивая угрозы национальным интересам России^[38].

На наш взгляд, именно процесс Лопухина привел к росту политической апатичности в структуре, единственно юридически и организационно призванной к борьбе с ним. И это резко повлияло на позиции самодержавия – всего за несколько лет прочно стоявший еще к началу XX в. царский престол рухнул. После дела Лопухина в деятельности многих руководителей Департамента полиции заметно стремление дистанцироваться от образа притеснителя общественных свобод.

Было бы глупо думать, что деятельность жандармских чинов оставалась без контроля. За ними тоже наблюдали. Это были и местные чиновники, и священники. Так, соблюдение православных обрядов жандармами тщательно контролировалось. В частности, 19 марта 1915 г. пунктовый офицер в Усмани А. П. Зобнин докладывал в рапорте: «Удостоверение священника Космо-Дамиановской церкви г. Усмани об исполнении мною обряда говения в сем году при сем представляю»^[39]. Впрочем, взаимоотношения имперских служб государственной безопасности и Синодальной православной церкви заслуживают особого внимания и отдельного разговора.

Особым рефреном в морально-психологическом обеспечении личного состава жандармских структур в начале 1910-х гг. стало отождествление сотрудников с защитниками Родины. Вступление Российской империи в Первую мировую войну облегчило этот процесс и дало жандармам в глазах общественности право на некоторые ограничения в деле их борьбы со внешними врагами царя и Отечества. Нет никакого сомнения в том, что начало Первой мировой войны со многих жандармских чинов сняло определенные внутренние сомнения.

Очень характеристичным для понимания мироощущения жандармов в этот период стало обращение к своим бывшим подчиненным выдающегося государственного деятеля Российской империи, московского губернатора и командующего Отдельным корпусом жандармов В. Ф. Джунковского, последовавшее после его отставки 19 августа 1915 г. после неудачной попытки разоблачить в глазах Николая II Г. Е. Распутина. В приказе по Отдельному корпусу жандармов № 290 от 9 сентября он писал:

«…Оставляя ныне занимаемую мною должность командира Отдельного корпуса жандармов, я невольно оглядываюсь на минувшие два с половиной года со времени вступления в командование корпусом.

Вступая в командование корпусом, я в приказе от 6 февраля 1913 года отметил главнейшие руководящие начала, долженствовавшие лечь в основу нашей общей деятельности. Я особенно настаивал в нем на том, что наш корпус входит в состав доблестной Русской армии, что налагает на каждого из его чинов обязанность строго следить за своими действиями поступками, дабы высокое это звание не было умалено.

Исходя из той мысли, что самоотверженность и преданность корпуса престолу и Родине, доказанная всем его историческим существованием, находится вне сомнения. Я призывал в то же время всех чинов его в борьбе с противогосударственными и противообщественными силами пользоваться с особыми предосторожностями предоставленными им исключительными полномочиями, ибо чем обширнее власть и права, доверенная монархами какому-либо лицу или учреждению, тем бережнее ими следует пользоваться в жизни.

Наступившие военные события, к глубокому моему нравственному удовлетворению, ярко подчеркнули, насколько чины корпуса живо восприняли выдвинутые в моем приказе качества, всегда связанные с высоким званием русского офицера и солдата…»^[40].

Вчитываясь в проникновенные слова Джунковского, становится очевидным, что командующего ОКЖ явно волновали моральные стороны служебной деятельности. Очевидно и то, что подобных моральных высот он требовал и от своих подчиненных, видя в них защитников законности и правопорядка, а не полицейских провокаторов и карьеристов. Трудно сказать, предчувствовал ли он суд истории над деятельностью своих коллег в многовековом общественном процессе, понимал ли неизбежность крушения самодержавия в России в ближайшие годы, но исторически можно говорить, что войти в качестве рыцаря от спецслужб в анналы истории ему удалось.

«Обращаясь к деятельности корпуса внутри страны, вне театра войны, я не могу не высказать также глубочайшей благодарности чинам корпуса, проявившим должную зоркость и строгость в борьбе с преступными силами и в то же время не преступившими пределов необходимости. Мне отрадно видеть, что в этой именно отрасли службы за время моего командования корпусом официальные чины всегда памятовали о том высоком значении мундира, достоинство которого они обязаны всегда поддерживать с честью…

Какие бы невзгоды и испытания не выпадали на вашу долю, никогда не забывайте, что вы члены Русской армии и носите в себе те высокие благородные качества, которыми особенно прославила себя наша геройская армия в настоящую тяжелую жестокую войну…»^[41].

Джунковский прекрасно знал опасность и тяготы службы нижних чинов ОКЖ, которые постоянно могли наткнуться на пулю или попасть под самодельную бомбу, оставив без кормильцев свои семьи. Поэтому он много сделал для поддержки именно нижнего жандармского звена, создал кассу взаимопомощи, льготные условия для поступления детей нижних чинов в военные учебные заведения. Неслучайно в прощальном приказе у него звучат даже нотки извинения перед ними:

«Отметив безупречную деятельность офицерского состава корпуса, я считаю своим долгом обратиться с самой искренней благодарностью и к молодцам нижним чинам корпуса. Об их службе я сохраню самую отрадную память, она проникнута была всегда теми свойствами, которые отличают вообще русского солдата – преданностью престолу, любовью к Родине, честностью исполнения долга, неустрашимостью и неутомимостью в работе»^[42].

Таким образом, Джунковский меняет формулу «Православие, самодержавие, народность» (появившийся как антитезис девизу Великой французской революции «Свобода, равенство, братство») на собственную, джунковскую, формулу: «Защита Родины, законность, корпоративность».

Надо признать, что Владимиру Федоровичу удалось добиться серьезных успехов в изменении общественного сознания в отношении сотрудников Департамента полиции. Да и революционеры это тоже оценили. При этом не надо забывать, что 12 января 1905 г. капитан Джунковский был назначен адъютантом великого князя Сергея Александровича по должности командующего войсками, а 4 февраля 1905 г. московский генерал-губернатор, командующий войсками Московского военного округа и великий князь Сергей Александрович был убит бомбой И. П. Каляева.

Напомним, что, будучи в должности командующего ОКЖ, Джунковский реформировал службу политического сыска, упразднив районные охранные отделения во всех городах Российской империи, кроме Москвы, Санкт-Петербурга и Варшавы. Признавая необходимость агентурной работы среди революционеров, Джунковский пытался поставить ее в определенные рамки, определенные законодательством. В мае 1913 г. им был подписан циркуляр, которым запрещалось вербовать агентов среди учащихся средних учебных заведений. Он запретил институт секретных сотрудников в армии и на флоте. Кроме того, он уволил большое количество жандармских офицеров, нажив себе некоторое число врагов на всю жизнь. Стремясь не допустить нового «дела Лопухина», Джунковский инициировал выведение из Госдумы провокатора из революционеров – члена ЦК РСДРП Р. В. Малиновского, расстрелянного в 1918 г.

Джунковский не стал продолжателем «полицейского социализма» С. В. Зубатова. Он отчетливо понимал, что грань в контактах общества и карательных структур аморфна и где-то (как в случае с криминалом, откровенными террористами без идеи и агентами враждебных государств) компромиссов вообще быть не может. Неслучайно, что именно этот царский генерал-жандарм был приглашен к консультированию советского руководства по вопросам создания собственной службы государственной безопасности Страны Советов^[43].

Общественная ненависть к полицейским и жандармам в ходе войны приобретала повсеместный и действительный характер. Неслучайно в Департаменте полиции появился «совсекретный» приказ о запрете переодеваться в штатское без необходимости. Этот приказ несколько раз повторялся, что свидетельствует о том, что многие жандармские чины явно опасались публично демонстрировать свою принадлежность к самой одиозной, в общественных глазах, категории охранителей.

В частности, 27 декабря 1916 г. начальник Тамбовского губернского жандармского управления дублировал всему личному составу этот имперский приказ: «Вновь подтверждаю к неуклонному соблюдению, что переодевание в статское платье допускается лишь в исключительных случаях розыска и при сношении с секретными сотрудниками. К первому числу каждого месяца предписываю секретно доносить мне, приходилось ли и сколько раз одевать статское платье»^[44].

В другом циркуляре Тамбовского ГЖУ ретранслировался отчетливый страх 1905 г. Всем пунктовым сотрудникам предписывалось вести негласное наблюдение, «не будут ли партийные лица проявлять намерений и делать каких-либо приготовлений, в виде устной агитации или посредством воззваний к ознаменованию чем-либо дня 9-го января года начала революционного движения в 1905 г.»^[45].

Жандармское руководство засыпало региональные управления циркулярами по контролю за любыми проявлениями общественно-политической активности. В частности, на основании циркуляра от 29 октября 1916 г. под контроль брались все родительские комитеты средних учебных заведений со сбором всех сведений о лицах, их возглавлявших и входивших в коллективные органы руководства^[46].

Сравнительный анализ документов Раненнбургского отделения Московского-Камышинского жандармского управления железных дорог свидетельствует, что если в 1907–1911 гг. унтер-офицерские чины активно работали по политическим ориентировкам, то в 1912–1914 гг. эта активность резко сходит на нет. В условиях военного времени, в августе 1914 г. – январе 1917 г. провинциальные пунктовые унтер-офицеры избегают участия в политических расследованиях, явно сторонясь и избегая их. Они преимущественно занимаются борьбой с ворами, охраной целости путей сообщения, исполняют ориентировки контрразведчиков. Но даже на борьбу с выявлением нелегальных прокламаций в воинских эшелонах они реагируют не так чутко и рьяно, как это было в конце XIX – первые годы ХХ вв.

Показательно деятельность по пресечению оскорбительных разговоров о личности правящего императора. Как правило, все эти расследования негласные, а дела эти уходят «в стол» – ведь оскорбления Николая II уже несколько лет имеют устойчивый и неединичный характер.

Декабрь 1916 – январь 1917 г. Россия воюет. В русском обществе растет недовольство. Население нещадно нищает. Русские семьи теряют миллионы своих кормильцев. Начальник Усманского жандармского пункта унтер-офицер Алексей Зобнин, опытный и добросовестный сотрудник Тамбовского губернского жандармского управления, проводит «негласную разведку» об оскорблении его императорского величества Николая Александровича, впоследствии широко известного среди народов бывшей Российской империи как Николай Кровавый.

По доносу доброжелателя из соседней деревни объектом изучения является 72-летний местный житель с. Крутчик Усманского уезда М. Е. Фотиев. Согласно доносу, в присутствии группы крестьян из шести человек он говорил: «Наш государь дурак! Затеял войну с немцем, только людей переводит. Само бы его, е… его мать, туда, лобастого черта. Пусть бы побыкобился». При дознании выяснилось, что ранее он также ругал царя и говорил на пашне: «Затеял войну с немцами и через это мне приходиться самому пахать. Его бы сюда, он бы пахал за меня, е… его мать»^[47].

Заметим, что соседи «честного человека», «дурного слова не кажущего», «поведения одобрительного» М. Фотиева не сдали старика, у которого четыре сына воевали на фронте. Все подтвердили, что это выдумки доносчика. Жандарм поступил мудро – отписал, что информация из доноса не подтвердилась.

Подобные осторожные действия провинциальных жандармов фиксировались в различны регионах империи, но особенно остро он проявлялся в центрально-черноземных губерниях, в местах традиционного многовекового расселения однодворцев. Так, в 1915 г. в Тамбовской губернии был зафиксирован слух о том, что «возвратившиеся с войны солдаты будут завоевывать крестьянам землю и без того не положат оружия»^[48]. Через два дня слух практически реализовался.

О том, что в последние месяцы существования власти Николая II жандармские чины явно дистанцировались от политических репрессий, свидетельствует множество фактов. Так, тот же начальник Тамбовского ГЖУ в циркуляре 26 января 1917 г. категорически напоминал подчиненным, что «дело улаживания возникающих забастовок рабочих на промышленных предприятиях принадлежат фабричным инспекциям, а потому в случае подобных забастовок не иметь никакого со своей стороны вмешательства», только продолжая «негласно наблюдать»^[49].

Затрагивая тему кадров, особенно провинциальных, не следует думать, что все жандармские сотрудники были очень грамотными, смекалистыми и профессионально высокообразованными людьми. С улыбкой можно привести факт, когда генерал-майор, начальник Рязанского губернского жандармского управления, не выдержал того, что унтер-офицер Раненбургского жандармского пункта Чернушкин на протяжении нескольких месяцев отсылал ему вместе с отписками на ориентировки и фотографии разыскиваемых. В именном приказе неуклюжему сотруднику он написал 5 августа 1914 г.: «все фотографические снимки этих лиц хранить при деле, а не представлять вместе с докладами»^[50].

Таких провинциальных сотрудников было предостаточно и относить их к профессионально-умеренному психотипу поведения можно условно – главным мотивом их работы была стабильная заработная плата, выплата командировочных, квартирных денег.

После Февральской революции 1917 г. подавляющее большинство бывших жандармов и других сотрудников МВД были поражены в правах, они не могли устроиться во вновь созданные правоохранительные органы, а в обыденной жизни они предпочитали молчать о прошлой профессиональной деятельности…

Подводя итоги, следует подчеркнуть, что рост протестной активности в обществе и активной террористической революционной деятельности самым непосредственным образом привел к трансформации массовых моделей поведения сотрудников спецслужб Российской империи. Главным основанием в вычленении поведенческих психотипов является очевидная зависимость от роста общественного протеста в 1840-е – 1850-е гг. и революционного движения в стране в 1860-е – 1905 гг.

Парадоксально, но к надлому в психологическом сознании царских правоохранителей привели две внешне взаимоисключающих друг друга тенденции – практически ничем не ограниченная деятельность органов безопасности и активная террористически-боевая деятельность революционных сил, во многом ставшая ответной реакцией на действия политической государственной полиции.

Оценивая деятельность правоохранительных органов Российской империи в период с 1866 по 1917 гг., необходимо констатировать, что именно в этот период сложился действующий и сегодня алгоритм: террористический акт ведет к ужесточению политических репрессий и обоснованию их, в том числе и необоснованных; эти же репрессии, в свою очередь, ведут к новым террористическим акциям, создают благодатную почву для них и меняют отношение общества к действиям власти.

Простого ответа на вопрос, отвечала ли деятельность политической полиции Российской империи национальным интересам страны или она преследовала только интересы правящей элиты, быть не может. Да, Департамент полиции успешно защищал интересы страны во многих сферах; и это не Третье отделение. Но именно борьба в целях сохранения действующего государственного строя и имманентная неспособность государственной элиты этого строя к национально ориентированным реформам, свела все положительные усилия органов безопасности на нет. Не стоит забывать, что элита Российской империи была наполнена агентами различных государств и серьезно влияла на деятельность органов политической полиции.

Массовый психотип умеренно-профессионального поведения жандармских сотрудников, сменивший долгий период абсолютной уверенности в собственных силах и правоте, уже не позволял обеспечить решение специальных служебных задач по защите государственного строя. Судьба Судейкина, Зубатова и Лопухина, известная абсолютно каждому сотруднику полиции и политического сыска, значительно повлияла на трасформацию поведенческого психотипа жандарма.