Изгнание из ада

 
И мне сказали: «Уходи!
Тебе сюда пока не надо,
Ступай себе и часа жди!»
И затворили двери ада.
 
 
И я пустыню пересёк,
Хромое солнце утром встретил.
Я понял, срок мой не истёк,
Что поживу ещё на свете.
 
 
Со мной не будет ничего,
Пока живу, пока страдаю,
Пока не встречу я Его,
Пока Его не повидаю.
 
 
И тут мне кто-то говорит:
«Ты потому, наверно, грешен,
Что плакал или делал вид,
И слёзы лил, а был успешен.
 
 
А слёзы превращались в соль,
Их ветер гнал всё дальше в поле.
И доставляли слёзы боль
Тем, кто не видел этой соли.
 
 
Безвкусным хлеб был у детей,
Безвкусною у взрослых рыба.
Щепотка щедрости твоей
Была как каменная глыба.
 
 
Всю жизнь проплакать не дано,
Воды в глазах не так уж много,
Ты семь потов пролей мне, но
Соль собери и дай в дорогу!
 
 
Вон, видишь, юноша идёт,
А он идёт с твоею кровью,
Дай соль ему, он счастья ждёт,
И он расплатится любовью!»
 
 
Я встал, узнав себя в себе,
И улыбнулся солнцу: «Ясно!
Доверюсь Богу и судьбе,
Жизнь коротка, но так прекрасна!»
 
 
Но Он сказал мне, плакал ты,
А, значит, соль дарил кому-то.
А, значит, женщина мечты
Без соли не вставала утром.
 
 
Был хлеб солёный у неё,
Солёной подавалась рыба,
За бескорыстие твоё
Шептала: «Господи! Спасибо!»
 
 
Ты, человек, люби её,
Даруйте вместе жизнь другому!
Шагай себе через жнивьё,
Мир полю твоему и дому!
 

Кабацкий музыкант

Пламену Ставреву

 
Был я молод и сентиментален,
Не скрывал навернувшихся слёз,
И слова золотые слетали
В душу мне с чёрно-белых берёз.
 
 
Я вдруг понял, стихи – это правда,
Если в них непутёвая жизнь,
Но жужжали и слева, и справа,
О своём проповедники лжи.
 
 
Стиснул зубы и больше ни слова
Не промолвил две тысячи лет.
Умер плач мой, но смех свой суровый
Посылал я, как пули, в ответ.
 
 
Я не прав был, что рвал свои тексты,
Сердце часто кричало: «Не рви!»
В кабаке, где пьянели невесты,
Под гитару запел о любви.
 
 
Неиспорченный, в белом костюме
Я входил в этот самый кабак,
Песни пел, но тяжёлые думы
Не хотели оставить никак.
 
 
Ах, какие там женщины были,
И, надеясь на лёгкий успех,
Как любили они, как любили!
Но любили, наверно, не тех!
 
 
Средь веселья рыдала гитара,
И хмелела от выпивших пар,
И тогда я просил кочегара,
Чтобы в топке поддерживал пар.
 
 
Он исправно топил, чтобы в зале,
Разогретые крепко спиртным,
Словно бабочки, вальс танцевали
Незамужние женщины с ним.
 
 
А я пел о любви на потребу,
Над собою смеялся до слёз,
И молился далёкому небу,
И прощенье просил у берёз.
 

Кабачок

 
Вот тут-то вино и запело!
Хрипело, глотало слезу.
Красивое женское тело
Метало не искры, грозу.
 
 
Куда-то оно уводило —
На запад, а после на юг,
Дороги, мосты наводило,
Холмы обходило вокруг.
 
 
Река в меня бурно входила,
И ноги как рыбы, в песок.
Вода же круги разводила,
Делила и луг, и лесок.
 
 
И радуга в небе стояла,
Спустившись до самой травы.
И так она людям сияла
И с речкой общалась на вы!
 
 
А речка опять убегала
От этой земной кутерьмы,
На взгорье себя сберегала,
И там умывала холмы.
 
 
А листья, что с грабов опали,
Вздымали свои плавники,
Мосты разводные вставали
На бурном теченье реки…
 
 
Но вот за кормой свои крылья
Развесил полуночный мрак.
Вино остывает, бессилье
Уйти не желает никак.
 
 
В стаканах вино умолкает,
И песни уже не слышны.
Последняя капля стекает,
Сверкая осколком луны.
 
 
Приходит, как божий посланник,
Исчезнувший официант:
– Ах вы, очарованный странник,
На сон у вас мощный талант!
 
 
Плачу ей за шутку по счёту
И тычусь, как мальчик, в плечо!
И в губы целую кого-то,
И что-то шепчу горячо.
 

Казанлык

 
Август. Полдень. Болгария.
Розы так и кипят.
Раны рваные старые
Разболелись опять.
 
 
Что-то холодно-голодно
И ни капли тепла.
Ты из этого города
Торопливо ушла.
 
 
Я и к этой поспешности
Незаметно привык.
В моей грусти и нежности
Утонул Казанлык.
 

Комета Галлея

 
Ни о чём на свете не жалею,
Если от Земли за пару вёрст
Мчит во мгле безумная Галлея,
Глаз небесный и сестра всех звёзд!
 
 
Как же мы светлы и вдохновенны!
Как горят огнём её глаза!
Друг на друга смотрим откровенно,
И уйти от этого нельзя.
 
 
И стоим под небом, славословим:
– Вот такой и нам бы в души свет!
Может, мы единые по крови,
Просто не видались много лет?
 
 
Тот, кто светел, тот и не заметен,
Больно оступается в пути.
Но комета каждому посветит
И своей дорогой улетит.
 
 
Будем жить и в кровь сбивать колени
И по новой шишки набивать.
Жаль, и людям новых поколений
Без войны на свете не бывать!
 
 
Улетает в облака из серы,
В облака из сказочного льда,
Гордая, горячая без меры,
И не возвратится никогда.
 
 
Пусть потом судачат астрономы,
Сколько там борозд в её ядре,
Как же ей без нас живётся дома,
Как одной ей спится на заре?
 
 
Не вернётся, а могла бы славу
И бессмертье с нами обрести.
Может, астрономы и не правы
В том, что сбилась с нужного пути.
 
 
Да, у нас всегда тепло и чисто,
Не в пример блуждающим во мгле.
Лишь она, безумна, и лучиста,
Жить могла бы с нами на Земле.
 
 
У кометы обгорели руки,
Волосы на лбу опалены.
Как переживёт она разлуку,
Как не побоится тишины!
 
 
Что ей наши улицы и скверы
С именем её? Ей всё равно.
Но комета не живёт без веры,
Без неё пропала бы давно.
 
 
Видно, у неё своя дорога,
И своя счастливая звезда,
И она за пазухой у Бога
В небесах не сгинет никогда.
 
 
Сбережёт и не допустит краха,
Дальше свет в ладонях понесёт.
И слепой какой-нибудь от страха
Вдруг прозреет, встанет и пойдёт.
 
 
И комета с массой многотонной
Станет хоть кому-нибудь судьбой.
И заплачет, как перед иконой,
Счастьем переполненный слепой.
 

Крест

 
Дожил до возраста Христа.
Мой крест и светлый, и зелёный.
А кто-то вновь сошёл с креста
И улыбается влюблённым.
 
 
А на кресте скопленье гнёзд,
Благодарящих небо пташек,
И облепивших на ночь звёзд,
Во тьме дрожащих без рубашек.
 
 
К нему лесник не приходил,
Чтоб, как и дерево, отметить.
Никто креста не повредил,
А, значит, некому ответить…
 
 
Я так привык к своей жене,
К её молчанию глухому,
Что иногда казалось мне,
Что это смерть идёт по дому.
 
 
Почти безвольная, она,
В себе всё чаще замыкалась.
А я не понял, что жена
От прошлой жизни отрекалась.
 
 
Но осознал однажды я,
Из крепости моей сбегая,
Выходит не жена моя,
А женщина совсем другая.
 
 
Так стало в комнате светло!
И всё, что в ней плохого было,
Её лицо в тот миг сожгло,
Весь мрак прошедший ослепило.
 
 
А я стою и невдомёк,
Что я прощён её губами.
Что я уже насквозь промок
Её солёными слезами…
 
 
Я вышиб дверь, побрёл к кресту,
И до того мне было дико,
Что вкусно пахнет за версту
И пламенеет земляника.
 
 
Тропинкой белою бреду,
А почему? И сам не знаю!
Свою последнюю беду
Из сердца с болью выгоняю.
 
 
Я убираю крест в лесу,
Не разоряя птичьи гнёзда.
И на деревья их несу,
Пока сберечь ещё не поздно.
 
 
Всхожу на холм, весь день точу
Топор последний на природе.
– Эй, где вы, плотники? – кричу.
И вот они уже приходят.
 
 
Вот подойдут, и я пойму,
Куда ведёт дорожка эта.
И впрямь не нужен никому
Ещё при жизни крест поэта.
 

Летопись

 
Уже давно всё было это…
Дорога, а за ней село…
Жил летописец там в то лето,
И нам, мальчишкам, повезло.
 
 
Он говорил витиевато
И нас записывал в друзья.
Но мы тогда не знали платы
За то, что можно и нельзя.
 
 
И в кровь истоптанные ноги
К реке тащили каждый раз.
И по какой идти дороге
Тогда отцы учили нас.
 
 
А он – про душу человека
И про высокие дела.
Казалось, боль и радость века
Через судьбу его прошла:
 
 
«За правду многое простится,
Ты ото лжи всегда беги.
Вся жизнь в глазах не уместится,
А, значит, душу береги!»
 
 
Он говорил неоднократно
Мол, жизнь, как яблоня в саду,
Сломал и не поднять обратно.
Учил, как будто на беду.
 
 
Его жена, темна, как камень,
Полола, он скрипел пером.
Жена боролась с сорняками,
А мы с любовью и добром.
 
 
Ломали яблони ребята.
Настала очередь и мне.
Пришёл, сломал и воровато
Исчез в полночной тишине.
 
 
И у него не стало сада,
И сразу, будто жизнь прошла.
И как-то в пору листопада
С женой он вышел из села.
 
 
В осенний дождь: она вся в белом,
А он, ссутулившись слегка,
Прочь уносил сухое тело
От тех, кто предал старика.
 
 
Мы не пошли за ними следом,
Нам это было всё равно,
За нашу подлость, как победу,
Мы пили чёрное вино…
 
 
Мои друзья, одни поэты,
Другие трудятся в саду.
И я пишу кому-то: «В ЛЕТО…»
Уже в двухтысячном году.
 

Литературное чтение

 
Глотающий шпагу – не рыцарь,
Зубрящий стихи – не поэт.
В пуху у них пухлые рыльца
И, сердца, наверное, нет.
 
 
Такие надменны, и лживы,
Расскажут любой анекдот.
И в них от рождения живы
Пороки, что вывел народ.
 
 
Ведут в кабаки малолеток,
Забыв и призванье, и честь,
И бьют своих собственных деток
За то, что они уже есть.
 
 
Поэты блуждают по звёздам,
Кометам поэты сродни,
И солнце, и небо, и воздух
У них от рожденья одни.
 
 
Не верят, что время промчится,
Транжирят на вечность его,
И нет его, чтобы лечиться,
Чтоб не огорчить никого.
 
 
Поэт молчалив и прозрачен,
Ему и поесть не досуг.
Он верит в звезду и удачу,
По золоту ходит в лесу.
 
 
И он совершает промашки,
И он не живёт, не греша.
И он замерзает в рубашке,
И в нём холодеет душа.
 
 
Пытается водкой согреться,
Ладони озябшие трёт,
И знает, готовится сердце
Уже в невозвратный полёт.
 
 
Но в музыку верит, и в слово,
И любит пока ещё сны.
Но он не поднимется снова,
Не скажет, что слышать должны.
 
 
И жаль, что никто не услышит,
О нём никогда, ничего.
Пусть кто-то читает, он пишет,
И в этом призванье его.
 
 
Вот так и живут все поэты:
Кто Богом, кто чёртом храним…
И всё же, кончается лето
И осень приходит за ним.
 

Молитва

 
Пусть будут в торбе хлеб и соль всегда,
Пусть будет свет ему в конце тоннеля.
Ещё пусть будет чистою вода,
Чтоб раны сам он мог омыть на теле.
 
 
Пусть будет блеск в глазах, а не гроза,
Сухим всегда лежит табак в кисете,
И пусть глядят усталые глаза
На все четыре стороны на свете.
 
 
Спасибо, путник, что в дороге есть.
Ты не святой и это – слава Богу.
Ни у кого не просишь пить и есть
И без друзей пускаешься в дорогу.
 
 
Святой сейчас прилёг на грудь жене,
Храпит давно в пижаме полосатой,
И пахнет луком, и грозит во сне
Кому-нибудь совковою лопатой.
 
 
И ты – не мы, какой-то ты другой,
Молчишь как рыба, знаешь жизни цену.
Пусть хлеб не вздрогнет под твоей ногой.
И целый век не знать тебе измену.
 
 
Ты даже с болью будешь рвать сорняк,
В своей душе испытывая муку,
Но не простишь того, кто просто так
Поднять посмеет на ребёнка руку.
 
 
Ты не сорвёшь красивого цветка,
Хотя вполне имеешь это право.
Жил, как пчела, и никогда рука
Не подавала ближнему отравы.
 
 
Любил всем сердцем, но не обнимал
Жену чужую около ограды.
Ты в жизни всё, как надо, понимал,
И никогда не делал, что не надо.
 
 
Застынет ночь, безмолвная от звёзд,
И небо скинет в поле одеяло.
Пусть будут в жизни сотни долгих вёрст,
Но чтоб земля вот на таких стояла.
 
 
Дай Бог тебе и света, и тепла,
Живи и радуй встречного, как брата.
И за любовь, и за твои дела
Придёт с небес когда-нибудь расплата.