Письмо из прошлого Канцлера Промилле

В начале следующей сессии я начинаю было разговор о новом тексте Канцлера, но собеседник прерывает меня:

– Погодите, есть сюжет интереснее. У нас тут электронное письмо. Иные пунктуационные решения в нём удивляют. Хотя на слух они вряд ли заметны. Давайте-ка мы с вами поделимся.

Промилле читает мне следующие строки:

«Привет! Это Оля Иванцова, может быть, ты меня вспомнишь?

Я осмелилась написать тебе, так как думаю поменять работу, суды – это главная сфера моих навыков, а ты мой единственный знакомый, который знает, что тут посоветовать.

Скажи, ты найдешь возможность дать мне совет? Вдруг твои коллеги из других компаний ищут юристов в судебные практики…

Я прошу не о помощи, ты знаешь, я никогда не нуждалась в помощи и не просила ее. Мне нужен именно практический совет, направление движения, новый вектор.

Буду рада, если не станешь зацикливаться на нашей последней беседе, может, вспомнишь что-то хорошее. Я просто-напросто нуждаюсь в полезных сведениях или дружеском совете, а ты специализируешься на судебных спорах и знаешь много контактов в этой области.

Не сочти меня очень дерзкой. Попытка не пытка, а я хороший кандидат! Буду ждать твоего письма».

– Что вас так интересует? – спрашиваю я. – Это кто-то из ваших бывших девушек?

– Лет шесть назад она была студенткой Канцлера, – говорит мой клиент. – У него тогда была любовница из студенток, ее звали Аня. Аня училась в параллельной с Олей группе и была эмоционально нестабильна. Один день радовалась жизни, а на следующий хотела повеситься. Но у Ани была грудь четвертого размера. Мы обожаем этот размер, уж не взыщите за интимные подробности.

Однажды Аня проштрафилась. Мы и не упомним, в чём было дело. Вскоре Канцлер сдался на ухаживания Оли.

– На ухаживания? – переспрашиваю я.

– Не мог же Канцлер ухаживать за Олей, – отвечает Промилле. – Всё же она была студенткой Академии, где Канцлер преподавал. Преподаватель не должен ухаживать за студенткой. Это против субординации. Переспать может, а вот ухаживать – ни-ни. Так вот, про Олю. Она была спокойнее Ани, это и добавило ей вистов. Хотя по части фигуры Оля уступала Ане. В постели Канцлер иногда думал, что она была юношей.

– Юношей? – уточняю я.

– Настолько плоской была Оля, – поясняет мой клиент. – Но их с Промилле знакомство вышло милым. Тем вечером Канцлер был дежурным преподавателем, а Оля искала своего научного руководителя. Промилле назвался его братом. Кажется, Ефремом Валентиновичем. Через неделю Канцлер переспал с Олей. Он быстро заскучал с ней. Понимаете ли, Оля была юна и дурно воспитана. Читала она «Поющих в терновнике» и «Анжелику»…

Мои брови ползут вверх (ведь маленький герой новой повести в восторге от «Анжелики»), и Канцлер говорит:

(Благодаря обилию диалогов и наличию в начале главы образчика эпистолярного жанра любимые рассказчиком скобки не появлялись пару страниц. Так и быть, я прощаю рассказчику очередное проявление математической слабости, но, пожалуй, в последний раз.)

– «Анжелика» хороша для чтения в годы полового созревания. Впоследствии извинительно листать «Анжелику», если только это не определяющая поведение читателя книга. Оля же пыталась вести себя как Анжелика, что бы это ни значило. А ведь она не умела толком использовать столовые приборы. В ресторанах ее поведение было животным. Нарезав стейк, она брала вилку правой рукой. А котлету протыкала и надкусывала. Воспитанница цирка уродов, не иначе.

Не выдерживая потока гадостей в адрес несчастной, я как можно более вежливо интересуюсь, не ошибается ли Промилле периодически с выбором спутниц. Мой клиент отвечает, что продолжительность его романа с Ольгой исчисляется всего-то неделями. Тем не менее, заключаю я про себя, Канцлер до сих пор находится под впечатлением.

Он продолжает поносить девушку:

– С духами у Оли было еще хуже. Всего парфюма мы, к счастью, не упомним. Однако аромат Moschino Cheapandchic не шел ей. Он подошел бы взрослой женщине со здоровенной грудью. На этой плюгавенькой малышке Moschino был оскорблением. А ее увлечение бижутерией? Оля выглядела будто полотно Климта. Кстати, целовалась она из рук вон плохо. И полагала сексуальным отворачиваться в такие моменты. Мотала своей рыжей башкой, как исступленная. Думала, Канцлера возбуждала борьба за ее поцелуи.

Я делаю заметку, что у Промилле есть проблема с высказыванием женщинам претензий, в том числе к их интимному поведению.

– Оля была врушкой, – продолжает мой собеседник, – только неумелой. Рассказывала, что уже пару лет не занималась сексом. А под Канцлера, бывает же такое, легла немедленно.

Худшее в Ольге, по словам Промилле, это ее навыки в постели:

– Оля любила грязные разговоры. Обожала в кинозале рассказывать Промилле, что хотела необузданного безумного секса. Упрашивала взять ее максимально сильно. А когда случалась близость, Оля пищала.

– Почему? – спрашиваю я.

– От боли, – уточняет мой клиент. – И умоляла снизить темп. Извините за подробности. Вообще-то о чувствах Промилле к женщине мы говорим только с ней. Такова черта нашего организма. Но мы ведь должны быть откровенны, правда?

Итак, вагина Оли была неглубокой. Может быть, ее вагина такой и осталась. Тогда допустимо употребить настоящее время. И сказать, что вагина Оли неглубокая. В дебютный раз это позволяло мужчине ощутить себя лидером какой-нибудь африканской народности. Обладателем самого большого мужского достоинства на континенте. Или хотя бы в многоквартирном доме. На постоянной же основе такая вагина утомляла.

Что ни говорите, а роман с Олечкой – это плохой Шекспир. У нее была младшая сестра. Немногим красивее, зато фигуристее. Тогда малышка еще не достигла возраста согласия. А потерпи Канцлер Олю год-другой, мог бы иметь двух сестер за раз. Жаль, девушек звали не Кристина и Вика.

В этот день Промилле распирает от самоуверенности. Письмо бывшей подруги явно придает ему донжуанского веса в собственных глазах.

Я спрашиваю:

– Вы так уверены в согласии младшей сестры?

– Сестры бывают разными, – говорит Канцлер. – И вкусы сестер на мужчин зачастую разнятся. Это не отменяет странного правила. Отчего-то нетрудно соблазнить женщину, предварительно добившись ее родственницы. Мы не знаем, в чём причина, однако это так. У нас есть кое-какой эмпирический опыт.

– Почему вас интересует письмо?

– Нас интересует, что оно значит. Интересует, может ли оно быть проявлением симпатии.

Промилле не кажется мне симпатичным, но я знаю о нём много такого, о чём он вряд ли дает понять в первую пору знакомства. Безусловно, Канцлер умеет производить выгодное впечатление, особенно на тех, кто падок на деньги и не обременен моральной щепетильностью. Допускаю, что он до сих пор нравится кому-то из бывших любовниц. Ольга может хотеть общаться с Промилле и сейчас.

Я высказываю такое предположение.

– Канцлер мерзко расстался с Олей, – говорит мой клиент. – Улетел отдыхать с другой женщиной. Кстати, это была Марина. Ольга писала, звонила – Канцлер игнорировал ее. Вернувшись из отпуска, не соглашался увидеться. Оля переживала, упрашивала найти время. Когда они встретились, ревела и просилась назад. Устроила истерику в кафе. Пришлось назвать ей трудноисполнимое условие возвращения.

– Что это за условие? – интересуюсь я.

– Раздеться в кафе, – отвечает мой собеседник.

– Вы серьезно? – спрашиваю я.

– Было важно придумать такое условие, чтобы эта сумасшедшая отвязалась, – говорит Промилле.

– И? – допытываюсь я.

– Сработало, – признается Канцлер.

Я уточняю:

– А именно?

– Она разделась, – отвечает Промилле.

– Вы шутите? – я пытаюсь уловить иронию в тоне моего клиента.

– И рядом нет, – произносит Канцлер.

(Я вмешиваюсь в текст рассказчика не так часто, как мог бы, но сейчас предлагаю читателю взглянуть на приведенный диалог без утомительных вставок авторской речи.)

– Что это за условие?

– Раздеться в кафе.

– Вы серьезно?

– Было важно придумать такое условие, чтобы эта сумасшедшая отвязалась.

– И?

– Сработало.

– А именно?

– Она разделась.

– Вы шутите?

– И рядом нет.

(Так короче, и взгляд не цепляется за навязчивые ремарки рассказчика. Основная функция последних – не дать читателю запутаться в репликах персонажей. Согласитесь, тяжело запутаться в разговоре, который ведут всего два собеседника.)

Поверить в реальность рассказа Промилле у меня не получается. Тем не менее у него не должно быть повода лгать. Вряд ли Канцлер хочет покрасоваться передо мной, приукрасив брутальность своих мужских побед. Для этого у него есть живущая по соседству отставная модель Playboy.

– Как это возможно? – спрашиваю я.

– Ольга убедила себя, что безумно любила Канцлера. Что он был любовью ее жизни. Или что-то вроде того. Мы всегда скверно понимали устройство эмоциональной части женской натуры. Вероятно, Оля считала Канцлера хорошей партией. Может, она и нынче так думает. Если это предположение верно, мы удивлены. Поразительно, как иные женщины любят, чтобы о них вытирали грязные ботинки.

Интересуюсь, каков же ответ Промилле на письмо.

– Мы не собираемся отвечать, – говорит Канцлер. – Мы же в своем уме. Ни к чему общаться с униженной женщиной. А с настолько униженной и подавно.

Поговорить о повести моего клиента нам удается лишь в следующий раз. К этому времени я получаю еще две главы.

«Геша из Марракеша»: глава вторая

За «Анжеликой» стояли книги, прочитанные Гешей раньше. Следующим томом был «Король птиц». Эту книгу Геше на четырехлетие подарил Митя.

Сперва «Короля птиц» Геше читала мама. Больше всего Геша любил историю о самом короле птиц. Эта легенда была в книге одиннадцатой по счету. Еще не умея читать, Геша знал рассказ про вероломного крапивника от и до. Читая книгу самостоятельно, он даже пропускал эту историю.

Читать Геша захотел накануне пятилетия. Чтение казалось ему солидным взрослым занятием.

Папа раздобыл магнитную доску с буквами. По этим буквам мама учила Гешу. Спустя год он вовсю читал. На праздновании семилетия Геши Митя расхвалил его. Похвала старшего кузена обрадовала Гешу: родители нечасто хвалили его.

Тогда же Митя поинтересовался, кем Геша хотел стать, выросши. Раньше Геша и не думал, что ему предстояло вырасти. Он не знал, кем бы ему стать.

– Я хочу быть писателем, когда повзрослею, – сказал Митя. – Обязательно напишу книгу сказок вроде «Короля птиц». Сам придумаю все сказки. А еще сочиню большой роман. В общем, буду писать книги.

– А что такое «писать книги»? – спросил Геша.

Значение слова «роман» ему тоже было невдомек.

– Писатель пишет истории. Записывает на бумагу. Он сочиняет их, а может брать из жизни или пересказывать когда-то услышанное. Так поступал великий английский писатель Шекспир. Он делал пьесы из древних сказаний.

– Что значит «делал пьесы»?

– Пьеса – это такая книга из одних разговоров. Сценарий для театра. Пьесы пишут драматурги. Но я хочу быть прозаиком.

Геша постеснялся уточнить значение этого слова. Он боялся показаться кузену маленьким и глупым.

– Я посвящу свою первую книгу родителям, – сказал Митя. – А вторую, если хочешь, посвящу тебе.

Геша был согласен, хотя не знал, что такое «посвятить книгу». Накануне Воскресения Христова святили яйца и куличи, это он понимал. Вероятно, новую книгу относили батюшке, и тот святил ее. Причем святил не кое-как, а определенному человеку. Это было почетно и загадочно. Геша представил, что будет, если Митя напишет книгу. Эту книгу в церкви посвятят ему – Геше. Все соберутся и будут радоваться за него. Все будут думать, что Геша оказался молодцом, раз ему посвятили целую книгу.

Когда гости разъехались, он спросил у мамы, что такое прозаик. Мама замешкалась с ответом.

– Прозаик пишет про заек, – сказал отец и расхохотался.

Геша редко понимал, отчего тот смеялся. Он боялся папиного смеха. Папа смеялся нервно, а в его глазах было что-то звериное.

На дне рождения мамы Гешу-первоклассника представили тете Алле. Тетя уверяла Гешу, что знакомились они неоднократно. Их души, рассказывала она, прожили много жизней. Периодически души тети и Геши знакомились в новых обличьях.

Прислушавшийся к разговору отец сказал:

– Алка, не забивай парню голову своей мутью.

Тетя Алла долго и внимательно смотрела на брата, затем поинтересовалась у Геши:

– Геночка, какое у тебя хобби?

– Читать, – без раздумий ответил Геша.

Он ждал тетиной похвалы за любовь к чтению.

– Какое же это хобби? – сказала тетя. – Хобби это когда собирают марки или модельки автомобилей.

Геша почувствовал себя неуютно. Ему даже стало обидно. Впрочем, модельки автомобилей у него были. Геша произнес:

– Тогда собирать машинки.

– А кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?

Тетя оказалась непростым собеседником. Работа шпионом или черепашкой-ниндзя могла не удовлетворить ее в качестве будущего занятия племянника. Геша решил воспользоваться ответом Мити: кузен был старше и знал жизнь. К тому же Митя на дне рождения отсутствовал.

– Писателем, – ответил Геша.

– Вот как? И что ты будешь писать?

– Я напишу книгу сказок и большой-пребольшой роман.

Ответ казался Геше находчивым и взрослым. Правда, о значении слова «роман» Геша так и не догадывался.

– О чём же будет твой роман? Мне просто интересно, что пятилетний несмышленыш может понимать в таких вещах…

Откуда-то из живота к нёбу семилетнего Геши подступила ярость.

– На вашем месте, тетя Алла, – сказал он, – я бы поехал домой.

Тетя закричала, что ее брат воспитывал дьяволенка. Это слово заинтересовало Гешу, но действия взрослых поразили его больше языковых открытий. Мама завопила, чтобы тетя Алла убиралась туда, откуда ее выпустили. Геша не разобрался, откуда выпустили тетю. Обычно молчаливый папа кричал что-то совсем уж бессвязное, и его вопли напугали Гешу до рева. Темная борода папы аж встопорщилась от гнева. Остальные родственники и прочие гости тоже стали верещать.

Шум привел Гешу в окончательное смятение. Он посчитал за благо швырнуть в тетю Аллу сахарницей. Снаряд не долетел, однако припудрил тетю. Не самый удачный бросок вызвал раздражение Геши. Взрослые перекрывали дорогу к ненавистной обидчице, и Геша зло рванул скатерть. Несколько тарелок и приборов упали, раздался звон.

Гешу поставили в угол и неделю запрещали ему смотреть мультфильмы. В углу Геша придумывал способы отомстить тете Алле. Мысленно Геша писал тете в суп. Он ставил тете подножку. И десятки раз попадал в нее сахарницей.

В углу Геша ощутил, что нельзя было противоречить старшим. На равных со взрослыми мог говорить лишь такой же, как они. Геша и раньше чувствовал подобное. Теперь он знал: перечить взрослым было себе дороже.

Через неделю судьба воздала Геше за отсутствие мультфильмов. Вечерами начали показывать сериал «Хроники молодого Индианы Джонса». Мама посмотрела два эпизода. Она решила, что сериал не повредит Геше. Тот был счастлив до одури.

Комиксы об Индиане Геша знал наизусть. Больше он не приносил запретные книжки домой, а читал между уроками. Его мечтой было посмотреть взрослые кинофильмы об Индиане Джонсе с Харрисоном Фордом.

Геша смотрел «Хроники» один. Мама в этот час смотрела «Доктор Куин, женщина-врач» по цветному телевизору. Он стоял в маминой комнате. В распоряжении Геши оказывался маленький черно-белый телевизор на кухне.

Мама заглядывала проверить Гешу, когда ее сериал уходил на рекламу.

Геша старался выказывать родителям максимальное почтение, чтобы «Индиану Джонса» не запретили.

Он посмотрел начальный эпизод. Его повторяли на выходных. Там Джонс-старший подарил сыну внушительных размеров записную книжку.

– Ты уже взрослый, пора вести дневник, – сказал Индиане отец. – Записывай мысли, которые будут тебе интересны.

Геша стал выпрашивать у мамы новенькую записную книжку под дневник. Мама отдала ему книжку, исписанную номерами телефонов. Книжка была маленькой и наполовину чистой. Ее страницы отчего-то были красного цвета. Покупать новую мама отказалась, сказав, что Гешу быстро утомит эта забава. Зато она рассказала, что личный дневник следовало вести ежедневно, как и школьный.

Блюдя наказ Джонса-старшего, Геша стал каждый вечер записывать интересные мысли.

Однажды мама усадила его на диван и произнесла:

– Геночка, а почему ты не рассказываешь мамочке обо всём, что происходит в школе? Почему не рассказываешь, как мальчики ругаются и обижают девочек? В дневничке об этом пишешь, а мамочке не говоришь… Разве можно утаивать что-то от своей мамы? Ведь это я дала тебе книжечку, чтобы ты вел дневничок.

Геша растерялся: он и подумать не мог, будто его дневник читали. Еще Геша почувствовал, что этот разговор угрожал «Хроникам молодого Индианы Джонса». Следом пришло ощущение вины. Геша понял, как нехорошо было огорчать маму – такую щедрую, родную, заботливую.

Беспокоило его и другое чувство – он не мог разобрать какое.

– Мамочка, я буду тебе всё-всё рассказывать! – заговорил Геша, чувствуя наворачивавшиеся слезы. – Я просто забыл сказать тебе о мальчиках, которые ругаются…

– Геночка, а ты у меня ругаешься? – спросила мама, отстранив Гешу. – Ты тоже говоришь гадкие слова?

Геше нравились иные бранные слова, которые произносили мальчики в школе. Сам Геша не ругался, боясь, что мама узнает.

– Мама, честно-пречестно, я не ругаюсь!

– Да? – произнесла мама, и ее глаза стали узкими, злыми. – А мама Тимурчика сказала мне, что ты очень гадко ругаешься при нём. Что ты научил Тимурчика ужасным словам!