«Геша из Марракеша»: глава третья

Вскоре после разговора о бранных словах Геша забросил дневник. Ему больше не доставляло удовольствия записывать случившееся.

Мама укоряла Гешу за то, что он не использовал ее книжку. Геша испытывал угрызения совести. Его сердце щемило при виде лежавшего брошенным дневника. Пришлось вернуться к записям, чтобы не мучиться.

Геша стал умалчивать в дневнике о том, про что не рассказывал маме. Он не писал, что мальчики-одноклассники втихомолку курили. Не упоминал, как сам хотел попробовать, а всё же боялся. Хранил втайне, что начал поругиваться матом. Это случилось после того, как мама еще несколько раз укорила Гешу за брань. Геша уверял, что не ругался, а мама отказывалась верить. Было глупо не материться, понял он, когда его вечно шпыняли за это. К тому же ругаться Геше хотелось больше, чем дымить сигаретами.

С «Хрониками молодого Индианы Джонса» тоже вышло плохо. Как-то папа вернулся домой раньше обычного. Он ужинал на кухне, пока Геша смотрел «Хроники». Как назло, тем вечером показывали эпизод о мучительно-страстной любви героя. Эпизод изобиловал постельными сценами. Дождавшись рекламной паузы, отец кликнул маму.

– Почему Гена смотрит какие-то непонятные постельные сцены? – спросил он.

Слово «непонятный» было его любимым ругательством.

Геше казалось, что в подобных сценах было мало непонятного. Мужчины и женщины целовались в кровати – так уж было заведено.

– Гена, кто тебе разрешил переключить на другой фильм? – сказала мама.

– Я не переключал.

– Не надо обманывать меня!

Тут реклама закончилась, и на экране появился молодой Джонс. Он был в постели с любимой женщиной и целовал ее. Мама посмотрела на экран и вспыхнула.

– Вот опять какая-то непонятная тетка, – сказал папа.

Геша задумался, что же тут могло быть непонятного.

– Гена, я запрещаю тебе смотреть этот сериал, – произнесла мама, выключая телевизор.

Геше было обидно, что папа явился раньше именно в день непонятной ему серии «Хроник». Лежа вечером без сна, Геша фантазировал, что отец задержался на работе. В этих фантазиях родители не оставляли его без сериала.

Он вспомнил недавний разговор с Тимурчиком. Тот рассказывал, что бывало, если зрители переставали смотреть любимые фильмы. Если читатели бросали любимые книги.

Тимурчик заикался, а изо рта у него гадко пахло. Обычно Геша держался подальше, беседуя с Тимурчиком. Тогда же он приблизился, ловя слова заики-вонючки: настолько хотел разобраться в участи героев брошенных фильмов и книг.

Герои выживали, уверял Тимурчик, лишь если их не забывали поклонники. Когда читатели и зрители оставляли любимых персонажей, те умирали. Тимурчику поведал об этом старший брат. А раз Тимурчик прошляпил один-единственный эпизод «Сейлор Мун», и его любимчик-герой Нефрит внезапно умер.

Выходило, Индиана Джонс мог лишиться жизни, пропусти Геша серию-другую. Жизнь-то Индиане Джонсу с молодости выпала полная опасностей. Геше нужно было уговорить маму опять разрешить ему смотреть «Хроники».

Однако на следующий день Геша вновь проштрафился. Он желал понять значение слова «роман». Дождавшись, когда у мамы будет хорошее настроение, Геша задал ей этот вопрос. Маме нравились его заковыристые вопросы. Услышав таковой, мама отвечала и порой хвалила сына. Геша хотел, поговорив на умные темы, спросить об «Индиане Джонсе».

На этот раз мама задумалась и сказала:

– Даже не знаю, как объяснить, Геночка… А кто сказал тебе это слово? Откуда ты его узнал?

Геша почувствовал нотки раздражения в тоне мамы. Он испугался, что слово «роман» значило нечто плохое. Геша пожалел о решении задать вопрос и сослался на Митю.

Мама адресовала вопрос папе.

– Что?! – произнес тот. – В этом возрасте рано интересоваться такими вещами! Ишь чего вздумали! Я тебе на полном серьезе говорю: занимайся воспитанием ребенка нормально. Иначе я сам им займусь, и вам обоим мало не покажется!

– Ну ладно уж, папочка, – сказала мама, – не сердись. Что ты так раскипятился…

– Да я абсолютно спокоен! – глаза папы сделались красными, а лицо – багровым. – Меня ничто не может вывести из себя, понятно?! Размечтались, тоже мне, чтобы я из-за вас кипятился!

– Митя лучше бы учился хорошо, а не глупости тебе рассказывал, – сказала мама Геше.

С «Хрониками» можно было попрощаться окончательно. Впрочем, их смотрел Тимурчик. Благодаря ему Геша знал, что Индиана Джонс пока не умер.

Заика не понимал, что такое роман. Их одноклассникам значение этого слова тоже было невдомек. Спрашивать у Мити казалось неудобным. Как-никак, в первый раз Геша изобразил, будто знал это слово.

Мало-помалу он приучился выдумывать собственные хроники Индианы Джонса. Засыпал Геша, лишь сочинив новую историю. Его Джонс спасал принцесс, разыскивал клады, наказывал злодеев.

Вскоре мама показала Геше фильм о Шерлоке Холмсе. Там Холмс помогал невесте доктора Ватсона отыскать сокровища Агры. Сокровища утонули, зато Ватсон женился.

Геша полюбил Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Мама нашла в их домашней библиотеке книгу рассказов об этих героях. Книга называлась «Его прощальный поклон». Она была трудновата для понимания Геши. Всё же он убрал книгу на свою полку. Она стояла за «Королем птиц».

Листая рассказы, Геша заметил, что Ватсона называли Уотсоном. Он спросил у мамы почему.

– Не знаю, Геночка, – ответила мама.

Геша учил английский язык в школе. Он припомнил, что действие фильма разворачивалось в Англии. Возможно, книга была написана по-английски.

– Может быть, это такой перевод? – сказал Геша.

Его предположение оказало на маму сильное воздействие. Она стала хвалить Гешу и называть умным, догадливым мальчиком. Геша обрадовался маминой похвале.

Вечером мама рассказала эту историю папе.

– Хм! – сказал папа. – Ему рановато читать такое. У Холмса там была история с какой-то непонятной теткой. Это какая-то непонятная книга для восьмилетнего ребенка!

Папа часто ошибался, упоминая возраст Геши. Тогда он перепутал в сторону увеличения. Геша не стал поправлять его.

(Я не могу отнести себя к знатокам художественной литературы. Мне сложно рассуждать о достоинствах и недостатках того или иного литературного произведения. Однако меня занимает вот какой вопрос: зачем начинать повесть с похищения девятилетним героем книги об Анжелике, если последующий текст рассказывает о более раннем этапе его жизни?)

Вопреки реакции папы, мама осталась довольна смекалкой Геши. Вот только «Хроники молодого Индианы Джонса» закончились.

Через неделю Геша, возвращаясь домой из школы, заметил у подъезда симпатичного кота. Тот был упитанным и полосатым. Со зверьком играл одетый в шубу дядя, у которого были разорваны ноздри. Он ходил спиной вперед и заставлял кота делать так же.

– Я бы предложил тебе поиграть с моим питомцем. Гляжу, ты им залюбовался, – произнес дядя, остановившись. – Но разговаривать с незнакомцами вообще-то дурно. Ты это, пожалуйста, запомни.

Он подмигнул Геше. Глаза у него были зелеными.

– Меня зовут великий князь Сент-Анжело, я из Марракеша. Это неподалеку от Аржантёя, там живописные пшеничные поля. Раз пошел такой откровенный разговор, скажу тебе еще кое-что. Когда всё осточертеет, позови мою светлость. Но учти, тебе должно всё осточертеть настолько, что невозможно будет терпеть. Тогда зови меня. Договорились?

– Договорились, – сказал Геша.

– А теперь иди домой и не оборачивайся. Если обернешься, больше не увидишь меня. Я мог бы добавить, что ты превратишься в соляной столб, как жена Лота. Но мы просто не встретимся, если обернешься.

Гешу тянуло обернуться, но пришлось удержаться. Он догадывался, что это было полезное знакомство.

– Мама, кто такая Женалотта? – поинтересовался Геша за ужином.

– Что? Лото? – сказал папа и нахмурился. – Лото – это азартная игра, запомни! Запомни, слышишь?! Тебе рано интересоваться такими вещами! Ты запомнил?!

Расспрашивать о Марракеше Геша поостерегся.

Канцлер о книге,
озаглавленной «69 ± 1 = Ad hoc»

Следующую сессию я начинаю с вопросов о творчестве моего клиента. В первых же главах повести, отмечаю я, рассказывается, как ребенком он изобретает шифры. Очевидно, что это неумелое детское изобретательство – следствие отношений с матерью. Последняя не проявляет сочувствия к влюбленности сына и грубо нарушает личное пространство ребенка, читая его дневник. Поэтому уже в детстве Канцлер стремится делать свои тексты непонятными.

Незадолго до этого он рассказывает мне о реакции Марины на «69 ± 1 = Ad hoc» еще кое-что, помимо описания ее обиды и неприятия. Она делится с мужем ощущением, будто роман рассказывает не о том, что описывает.

– Осознаете ли вы, что словно оберегаете смысл вашего текста от читателей? – спрашиваю я.

Даже через экран ноутбука я замечаю в глазах собеседника интерес и понимание.

– Мы осознаем, что книга допускает варианты толкования, – говорит мой клиент. – Да, она содержит шифры. Это сознательный ход. Может быть, на это повлияло детство, хорошо. Однако мы попросту любим загадки.

Делюсь с Канцлером впечатлениями от его романа. Это одна из самых холодных и бесчувственных книг, что я знаю. Моменты, когда главный герой этого пятисотстраничного фолианта проявляет к кому-либо малейшую симпатию, можно в буквальном смысле пересчитать по пальцам одной руки. На фоне романа первые главы повести удивляют теплотой, с которой автор описывает жизнь и переживания мальчика. Я спрашиваю, что Канцлер чувствует при мысли о своем романе.

– Холодная книга или теплая, мы не разбираемся, – отвечает Канцлер. – Мы не умеем измерять книгам температуру. Книга – это текст. Текст, а не живое существо. Книга не может быть холодной или теплой. Она может быть хорошо или плохо написанной. Так вот, роман Канцлера написан хорошо. По нашему, разумеется, мнению.

Я спрашиваю, испытывает ли Канцлер удовольствие, описывая сцены унижения и сексуальной эксплуатации женщин Акемгонимом Горгоноем. Мой клиент заявляет, что не упомнит особенных унижений женщин в книге. Да и эксплуатация там будто бы обоюдная: секс героя с очередной девушкой всегда происходит по взаимному согласию.

Прошу собеседника рассказать, что для него самое интересное в «69 ± 1 = Ad hoc».

– Разговоры о литературе, пасхалки, аллюзии, – произносит Канцлер.

Выходит, говорю я, он осознает, что роман труден для понимания. В ответ мой клиент утверждает, что читатели смотрят в его книгу и видят фигу. Именно так он выражается. Ему нравится этот эффект. Пасхалки отражают читательский и зрительский багаж автора, рассуждает Канцлер. Не самый внушительный багаж, уточняет он. Мой интеллектуальный багаж скромнее, замечаю я, поскольку мне непонятно, что Канцлер показывает в «69 ± 1 = Ad hoc», помимо сексуальных сцен различной степени откровенности.

Подобного выпада, пусть и вежливого, достаточно, чтобы любой писатель захотел объясниться, полагаю я. Из-под пера моего стародавнего клиента Вениамина Громомужа тоже выходят не самые понятные тексты, хотя роман Канцлера, отдаю ему должное, страннее. В свое время мы с Вениамином тратим не одну сессию на прояснение смысла его книг, ведь практика свидетельствует, что проявление интереса к творчеству человека – это верный путь к установлению доверительных отношений с ним. Наши с Громомужем многочасовые откровенные беседы начинаются именно с моего аккуратно высказываемого сомнения насчет наличия смысла в его текстах.

Канцлер оказывается более толстокожим или ленивым, чем Вениамин, и реагирует на мою провокацию без энтузиазма. Вероятно, дело в том, что он пишет позднее Громомужа и благодаря тематическим литературным сайтам имеет возможность прочитать множество закаляющих негативных отзывов о своем творчестве.

– Может быть, нам лучше перейти к конкретным примерам? – спрашиваю я.

Вопрос восприятия писателем читательской реакции как никакой другой близок к теме мотивации творчества, а недостаточность этой мотивации и является первоначальным запросом Канцлера. Я ожидаю, что он поддержит почин. Все мои клиенты из когорты творческих людей готовы бесконечно говорить о нюансах своих произведений.

– Мы не любим обсуждать роман Канцлера, – произносит мой собеседник. – Особенно конкретные примеры.

– Почему? – интересуюсь я.

– Речь про эмоцию, – отвечает Канцлер. – Или, если точнее, про отсутствие эмоции. Кто знает, чем обусловлены такие вещи? А обсуждать подробности своего творчества – это моветон.

– Скажите хотя бы, о чём для вас эта книга? – спрашиваю я.

– О литературе как форме искусства, – говорит мой клиент. – О том, какой, по нашему мнению, должна быть литература.

(В приведенной части диалога достигла апогея любовь рассказчика к указаниям на то, кому из двух собеседников принадлежит очередная реплика. Это именно реплики – фразы настолько короткие, что читатель вряд ли может успеть забыть, чей теперь черед высказаться. Справедливости ради отмечу, что здесь не повторяются глаголы, а еще всё хорошо с атрибуцией диалога. «Произносит» – «интересуюсь» – «отвечает» – «спрашиваю» – «говорит»: как видите, все пять глаголов разные, нет ни скрипов, ни чихов.

Если убрать подсказки-костыли, текст получится динамичнее.)

– Мы не любим обсуждать роман Канцлера. Особенно конкретные примеры.

– Почему?

– Речь про эмоцию. Или, если точнее, про отсутствие эмоции. Кто знает, чем обусловлены такие вещи? А обсуждать подробности своего творчества – это моветон.

– Скажите хотя бы, о чём для вас эта книга?

– О литературе как форме искусства. О том, какой, по нашему мнению, должна быть литература.

Это кое-что значит: Канцлер несколько лет пишет книгу о форме. Не о чувствах, а о форме. Я так понимаю, для него «69 ± 1 = Ad hoc» – своеобразный манифест. Возможно, роман получается настолько холодным именно поэтому.

– А новая повесть – это книга о вашем детстве?

(К счастью, тут обошлось без уточнения, кто задает вопрос.)

– Юношей Канцлер увлекся историей живописи, – ни к селу, ни к городу произносит мой клиент. – Он тогда жил на ферме. В сельскую библиотеку начали привозить еженедельный журнал «Художественная галерея». Это был чудесный журнал, уж поверьте. Вам не доводилось читать такой? Мы думаем, сейчас он не произведет большого впечатления. Да еще и на взрослого человека. А тогда Канцлер даже не знал о существовании Интернета. Альбомов с репродукциями картин дома не было. Этот журнал стал для Канцлера окном в мир.

(Можно было бы справиться без слов «произносит мой клиент», но они в совокупности с дополнением «ни к селу, ни к городу» передают впечатление рассказчика от речи собеседника.)

Каждый выпуск был посвящен одному художнику, – продолжает Канцлер. – Там содержались биографические факты, описание нескольких шедевров, а еще рассказывалось про музеи. Канцлер старался запомнить побольше. В библиотеку, знаете ли, поступал единственный номер каждого журнала. Его нельзя было взять домой. Канцлеру разрешали посещать библиотеку дважды в месяц. Причем задерживаться там было себе дороже, ведь на ферме ждала работа. И вот он успевал минут десять полистать новые журналы. Это были лучшие минуты за две недели.

(Признаюсь, моим первым желанием после прочтения этого абзаца было убрать слова «продолжает Канцлер». Затем я понял, что благодаря им можно дифференцировать прямую речь и речь рассказчика: он часто передавал высказывания собеседника своими словами, а не приводил точь-в-точь, но в данном случае сделал именно последнее.)