Теперь мне открывается перспектива темного, покрытого рябью Ла-Манша, а на фоне белесого неба вырисовывается одинокий силуэт маяка. Когда подхожу ближе, становится ясно, что маяком не пользуются уже много лет: большинство окон разбиты, краска на рамах облезла, повсюду ржавые пятна. На месте двери зияет, словно разинутая беззубая пасть, огромный проход в стене.

Вглядываюсь туда, пытаясь разглядеть детали обстановки. Я бывала здесь раньше, точно бывала.

Рядом с маяком стоит металлический знак:

ВНИМАНИЕ!

УГРОЗА ОПОЛЗНЕЙ

СОБЛЮДАЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ

НЕ ПОДХОДИТЕ К КРАЮ ОБРЫВА!

Стоит под углом, как будто клонится к земле, сознавая всю тщетность своего существования: люди сюда приходили, и, судя по смятым пивным банкам и серым следам от кострищ на траве, совсем недавно.

Я решаю рискнуть и прохожу мимо знака; в нос сразу ударяет соленый запах моря. Ближе к обрыву ветер становится резче, да еще стонет тоненько так, по-девичьи. У меня даже мурашки по спине пробегают.

– Привет, – негромко говорит кто-то у меня за спиной.

Я вздрагиваю от неожиданности и, обернувшись, вижу возле предупреждающего знака миниатюрную молодую женщину из зала прощаний, ту самую, что печально мне улыбалась.

У меня от удивления челюсть отвисает.

– П-привет, – отвечаю я, но мое приветствие скорее похоже на вопрос.

Что, черт возьми, она здесь делает? Маяк больше чем в миле от крематория.

– Вы были на похоронах.

Женщина чуть наклоняет голову и внимательно на меня смотрит. Сейчас ее черед говорить, но она, похоже, этого не понимает.

– Я Беккет.

Она кивает:

– Беккет Диана Райан.

Очень хочется отступить назад, но обрыв слишком уж близко.

– А вас как зовут?

Женщина морщит нос, как будто я сказала что-то смешное.

– Линн. И давайте на «ты».

Я откидываю с глаз влажную челку и внимательнее ее рассматриваю. Растрепанные светлые волосы цвета капучино, глаза выразительные, чуть раскосые, как у лани, черты лица тонкие, эльфийские, кожа нежная, с россыпью малюсеньких, как у ребенка, веснушек. Она симпатичная, но сама этого не сознает.

Я смотрю ей за плечо.

– Ты могла бы остаться, если б захотела. В крикетном клубе – поминки.

– Знаю, – говорит Линн и делает шаг вперед. – Просто хотела убедиться, что ты в порядке.

Сначала я думаю, что это довольно мило, но потом понимаю, что она, скорее всего, появилась со стороны маяка, как будто пришла сюда раньше меня, как будто знала, что я из крематория направлюсь именно сюда.

– Слушай, а как ты узнала, что я приду к маяку? – спрашиваю я, стараясь говорить непринужденно, но получается не очень.

Линн краснеет.

– О, это… ну… это долгая история.

– Что ж, готова послушать, люблю истории.

– Знаю, я прочитала все твои книги.

Я искоса поглядываю на Линн и поднимаю воротник пальто.

– Извини, а мы раньше…

– Встречались ли мы? – заканчивает за меня Линн и не может сдержать улыбку, а потом подходит еще ближе и понижает голос, как будто делится со мной некой тайной за семью печатями: – Конечно мы встречались, Беккет. Я – твоя лучшая подруга.

7

Линн

– Ты… прости, что?

Беккет в шоке. Мы только заговорили, а я уже ляпнула что-то не то.

– П-подожди, ты… ты не поняла. – Я запинаюсь и сжимаю кулаки. – Это, наверное, звучит дико…

Беккет не отвечает.

– Я хотела сказать, что была твоей лучшей подругой, когда мы обе были маленькими.

Она вскидывает брови.

– Да-да, все верно. – Беккет смеется. – Прости, я было подумала, что ты маньячка какая-нибудь.

Я понимаю, что она это не всерьез, но ее слова все равно причиняют мне боль.

– Мы в школе учились в одном классе, – говорю я и убираю волосы за уши. – На всех уроках сидели за одной партой.

Я жду. Она молчит.

– На переменках вместе играли, и ты делилась со мной своим ланчем. Мы решили, что всегда будем держаться вместе, даже если… – Я умолкаю, а она морщится. – Ты не помнишь?

– О, ничего личного, поверь. У меня о жизни в Хэвипорте до школы-интерната остались только обрывочные воспоминания, да и то по пальцам сосчитать.

Главное, не паниковать. Она все вспомнит. Ей просто нужно время.

– А теперь, – Беккет взмахом руки указывает на маяк, – вернемся к твоей длинной истории. Ты знала, что я после похорон пойду именно сюда, так?

– Угу.

– Чтоб меня, Линн, даже как-то жутковато от этого.

А я улыбаюсь, знаю, что не следовало бы, но ничего не могу с собой поделать.

– Я не шучу, – говорит она.

Улыбка тут же слетает с моего лица.

– Нет-нет, прости… я… – У меня начинают дрожать колени; кажется, я действительно все запорола. – Я понимаю, что ты не шутишь. – указываю на маяк. – В детстве он был нашим секретным убежищем. Мы постоянно сюда приходили.

Беккет хмурится и оглядывается по сторонам.

– Мои родители разрешали нам здесь играть?

– Мы говорили им, что идем играть ко мне. А мои родители… ну, им было все равно, где я и чем занимаюсь.

Беккет какое-то время молча смотрит на меня, а потом уточняет:

– То есть этот маяк был… нашим личным девчоночьим клубом?

Я радостно улыбаюсь:

– Да! Это был наш личный клуб, и мы всегда могли здесь ото всех укрыться. – Я снова смотрю на маяк. – Там на самом верху, в старой диспетчерской, есть люк; если закрыть его на засов, до тебя никто не доберется. Это было наше тайное убежище.

Беккет прищуривается, как будто пытается что-то припомнить, а я смотрю на пролив.

– В детстве, когда мы из-за чего-нибудь злились или нам было из-за чего-то грустно, мы прибегали сюда, становились на краю обрыва и кричали во все горло. Нам казалось, если будем кричать достаточно громко, ветер подхватит все плохое, что делает нам больно, унесет далеко в море и бросит там, и это плохое больше никогда не вернется.

Птица, охотясь за рыбой, пикирует в черную воду. Я жду, когда она вынырнет.

– И как? Срабатывало?

– Что? – Я поворачиваюсь к Беккет.

Она слегка улыбается:

– Этот наш ритуал. Срабатывал?

– О… не знаю. Иногда.

Беккет поднимает с земли камешек и трет его большим пальцем.

– Интересно, для взрослых такие ритуалы срабатывают? Или только для детей? – спрашивает саму себя Беккет и забрасывает камешек в воду.

Я слежу за его падением.

– О чем ты?

– Да так, ерунда. – Беккет качает головой. – Тебе не обязательно слушать о моих проблемах.

– А ты расскажи, поделись со мной.

Беккет вроде как собирается поделиться, но в итоге не решается и, проведя рукой по волосам, говорит:

– Брось, Линн, ты же не психотерапевт. И мы с тобой, по сути, чужие люди.

– Нет… мы не чужие.

У меня сжимается сердце. Мы не чужие.

– Я просто устала, вот и все. Не могу спать в этом жутком старом доме.

– Правда? А мне он всегда казался таким красивым.

Мне нравилось приходить играть в Чарнел-хаусе, там были такие просторные комнаты и столько мест, где спрятаться.

– Думаю, когда-то он действительно был красивым, но после того, как отец заболел, за домом перестали следить, и теперь он, что называется, пришел в запустение. – Беккет потерла глаза. – Прежде чем выставить его на продажу, там надо провести очень серьезные работы, а я не могу себе этого позволить.

Я морщу лоб:

– А как же гонорары за все твои книги?

Беккет на секунду замирает и смотрит в сторону города.

– Мне пора идти, – говорит она.

Прикусываю язык – снова напортачила.

– Прости, я не хотела совать нос…

– Да нет, все в порядке. Просто… просто мне надо разобраться с кое-какими бумагами в доме. Родительские дела, ты понимаешь…

Дождь усиливается. Тяжелая капля падает мне на шею и скатывается по позвоночнику. Беккет застегивает пальто.

– И спасибо тебе. – Она смотрит на меня. – Спасибо, что пришла, чтобы посмотреть, как я.

– Да не за что. Мне это ничего не стоило.

Я бы для тебя что угодно сделала.

– А теперь… – Она смотрит мне за плечо. – Интересно, какой самый короткий путь домой. Тот, каким я пришла?..

Я кое-что украла у тебя, Беккет.

– Нет, вряд ли. Я поднялась сюда от линии Шоттс…

Я забрала кое-что твое, когда мы были детьми, а потом так и не вернула.

– …на пути будет старая ферма, ее надо обойти…

Однажды, очень скоро, я расскажу тебе об этом. Но не сейчас. Сначала мне нужно, чтобы ты стала мне доверять.

– После перелаза сверни налево, – говорю я, – так выйдешь на главную дорогу, которая приведет тебя к железнодорожному мосту. Двадцать минут – и ты дома.

– Спасибо. – Беккет кивает вниз по склону. – Ты идешь?

Отчаянно хочу пойти с ней, быть с ней – это все, чего я хочу, но действовать надо осторожно. И так уже успела достать ее своими глупыми вопросами. Чтобы стать подругой Беккет, надо держаться холодно, как она.

– Да нет. Побуду здесь еще немного… понаблюдаю за птицами.

Беккет с любопытством смотрит на меня и выше поднимает воротник пальто.

– Понятно. Ну что, еще увидимся?

– Конечно, – говорю я и, провожая ее взглядом, повторяю: – конечно, мы еще увидимся.

8

Беккет

Я сижу на полу в отцовском кабинете с высоким потолком и обшитыми деревянными панелями стенами, причем сижу, вытянув перед собой широко расставленные ноги, совсем как двух-трехлетний ребенок. Рядом картотечный шкаф, нижняя полка выдвинута, на паркете веером рассыпаны старые банковские выписки, у моего бедра пристроилась украденная из родительского домашнего бара липкая бутылка рома.

Когда поднимаю бутылку, ром замедленно плещется, сразу понятно – не какое-то сухое вино. Подозреваю, в детстве мне не дозволялось входить в эту комнату, но я наверняка частенько пробиралась сюда тайком. Пусть я этого не помню, но обстановка в кабинете кажется мне знакомой: двухтумбовый стол с покрытой пятнами столешницей из зеленой кожи; дымный аромат древесины; щель под дверью, достаточно широкая, чтобы выдать крадущегося мимо человека.

Делаю глоток рома и морщусь.

Видел бы ты меня сейчас, отец. Пью твой ром, копаюсь в твоих банковских бумагах. Это послужило бы достаточным оправданием для того, чтобы выкрутить мою маленькую ручонку, верно? Не сильно, а так, чтобы кожа покраснела. Так сказать, предупредительный выстрел.

Под завалом из банковских бумаг пищит мой телефон.

Зейди: Надеюсь, сегодня все прошло не слишком ужасно. З. х^[3]

Я отъезжаю по полу назад, прислоняюсь к картотечному шкафу и улыбаюсь, глядя на экран телефона. Из Лондона я уехала меньше двух дней назад, а кажется, что прошло уже две недели.

Беккет: Была на худших двойных похоронах. Теперь отпиваюсь ромом.

Зейди печатает ответ, а я тем временем делаю еще один большой глоток рома.

Зейди: Как там родной городок? С тобой еще не провели ритуал «плетеного человека»?

Беккет: Нет пока. Но ты должна знать… у тебя есть конкурентка.

Зейди: Только не говори, что встретила кого-то, кто может поименно перечислить всю десятку из команды «Блейзинг сквод»^[4].

Беккет: Если бы. Но у тебя действительно соперница в департаменте лучших друзей.

Зейди: Объясни.

Поеживаясь возле острого угла шкафа, вспоминаю встречу с Линн на скале у маяка. То, как она неподвижно там стояла и ждала, когда я с ней заговорю. Вспоминаю ее ангельское личико под моросящим дождем.

Беккет: Она пошла за мной после похорон и сказала, что мы с ней в начальной школе были лучшими подружками. Знает мое второе имя и еще много чего. А я ее вообще не помню.

Зейди: Похоже на какой-то подвох.

Беккет: Она действительно… уникум. Чувствуется энергетика сталкера. Вот что происходит, если с детства никуда из Хэвипорта не уезжать.

Вытянув шею, смотрю в эркерное окно на улицу. Припаркованные на ночь машины уже покрылись инеем. В этом городе с наступлением темноты становится очень тихо, я бы сказала – пугающе тихо.

Снова светится экран телефона.

Зейди: Постарайся там, чтобы она тебя не убила. То есть мне, конечно, все равно, но я СЛИШКОМ СТАРА, чтобы искать другую верную собутыльницу.

Беккет: На 70% уверена, что не убьет.

Зейди: Воспользуюсь шансом. Спи спокойно, дорогая. х

Беккет: Доброй ночи х

Закрываю телефон, бросаю его обратно в кучу банковских бумаг и, пока он скользит по счету кредитной карты, вспоминаю, почему вообще сижу в этой комнате. Ситуация моя плохая – об этом я уже несколько месяцев как знаю, – но час, потраченный на изучение финансов Райана, показал, что все еще хуже, чем я думала.

Гарольд и Диана были трудолюбивыми и богобоязненными гражданами. Они, в общем-то, следили за своими финансами, жили по средствам и умудрялись откладывать. Но то, что не было потрачено на лечение деменции отца в домашних условиях, на прошлой неделе было пожертвовано благотворительному фонду по борьбе с домашним насилием в Эксетере, притом что в завещании указано, что, как только Чарнел-хаус будет продан, первые триста пятьдесят тысяч фунтов стерлингов должны быть направлены в среднюю школу Хэвипорта для строительства новой научной лаборатории самого высокого технического уровня.

Тогда, и только тогда будет обеспечено положение завещания, касающееся единственной наследницы покойного.

Думаю о пятнах плесени на стенах, о скрипах и стонах, которые слышу здесь ночью. Дом холодный и запущенный. Рынок недвижимости – не та тема, в которой я разбираюсь, но Хэвипорт вряд ли можно назвать быстро растущим городом, и хотя отцовский дом большой и просторный, все в нем устарело еще десять, а то и двадцать лет назад. Без общего косметического ремонта деньги от его продажи не покроют строительство новой научной лаборатории.

Неуклюже повернувшись на заднице, беру из кучи бумаг потрепанный лист с загнутыми краями и снова заставляю себя прочитать набранный печатными буквами текст. Это не одна из банковских выписок отца, нет, этот документ я привезла с собой.

Вверху страницы жирным красным шрифтом набрано:

ЗАДОЛЖЕННОСТЬ ПО ИПОТЕКЕ ЗАДОЛЖЕННОСТЬ ПО ИПОТЕКЕ

Ref: Беккет Райан, 108 Уолдорф Райз, Лондон, почтовый индекс W11 3VP

Уведомляем вас о том, что, поскольку вы с сентября 2022 года регулярно не погашаете ипотечный кредит, ваша задолженность достигла неприемлемого уровня. С этого момента мы вправе принять меры и в силу этого требуем полного погашения оставшейся задолженности.