Блаженство

Несмотря на то что Берте Янг уже исполнилось тридцать, у нее все еще случались такие моменты, когда хотелось помчаться вприпрыжку, начать пританцовывать по тротуару, катать обруч, подбрасывать что-нибудь в воздух и снова ловить или стоять и смеяться – ни над чем, совершенно ни над чем – просто так.

Что делать, если вам тридцать, но сто́ит свернуть за угол собственной улицы, как вас вдруг охватывает чувство блаженства – абсолютного блаженства! Вы словно проглотили яркий кусочек позднего полуденного солнца, и оно горит в груди, рассыпаясь искрами по каждой вашей частичке, вплоть до кончиков пальцев…

Неужели нет иного способа выразить это, кроме как будучи «пьяной и неприличной»? До чего же глупа цивилизация! Зачем же тогда тело, если его нужно держать взаперти в футляре, как ценную скрипку?

«Нет, со скрипкой я не то имела в виду, – подумала Берта, взбегая по ступенькам и пытаясь нащупать в сумке ключ (она, как обычно, забыла его) и хлопая крышкой почтового ящика. – Это не то, что я имела в виду, потому что…»

– Спасибо, Мэри. – Она вошла в переднюю. – Няня уже вернулась?

– Да, мэм.

– И фрукты доставили?

– Да, мэм. Все на месте.

– Принесите фрукты в столовую. Я разберусь с ними, прежде чем подняться к себе.

В столовой было темно и довольно прохладно. Но Берта все равно сбросила пальто: она не могла больше терпеть его тугую застежку. Холодный воздух окутал руки. Но в ее груди все еще горело то яркое пламя, из которого летели маленькие искры. Это было почти невыносимо. Она едва осмеливалась дышать, боясь раздуть его еще сильнее, но все же дышала – глубоко-глубоко. Она едва осмелилась взглянуть в холодное зеркало, но все же взглянула, и в нем отразилась женщина, сияющая, с улыбающимися дрожащими губами, с большими темными глазами, в которых читалось ожидание чего-то… чудесного, что должно произойти… что, как она знала, должно произойти… непременно.

Мэри принесла поднос с фруктами, а еще – стеклянную чашу и голубое блюдо, очень милое, с необычным блеском, словно его окунули в молоко.

– Включить свет, мэм?

– Нет, спасибо. Мне хорошо видно.

Перед ней лежали мандарины и яблоки клубнично-розового цвета, парочка желтых груш, гладких, как шелк, чуть-чуть белого винограда, покрытого серебристым налетом, и большая гроздь фиолетового, выбранного в тон новому ковру в столовой. Да, это звучало довольно надуманно и нелепо, но именно поэтому Берта его и купила. В лавке ей пришла в голову мысль: «Нужно взять фиолетового винограда, чтобы ковер перекликался со столом». И тогда это показалось вполне логичным.

Когда она разделалась с фруктами, возведя две пирамидки из ярких круглых предметов, то отошла подальше от стола, чтобы оценить эффект: он действительно оказался очень любопытным. Темный стол словно растворился в сумрачном свете, стеклянная чаша и голубое блюдо, казалось, парили в воздухе. Конечно, в ее нынешнем настроении это выглядело особенно красиво… Она залилась смехом.

– Нет, нет. Это уже похоже на истерику. – Она схватила сумку и пальто и взбежала по ступенькам в детскую комнату.

Няня за низким столиком кормила Малышку Би после ванной. На крохе было белое фланелевое платьице и голубая шерстяная кофточка. Темные нежные волосы убраны в смешной пучок. Подняв голову и завидев маму, малышка принялась подпрыгивать.

– Милая, сначала доешь, как полагается хорошей девочке, – сказала няня, скорчив уже знакомую Берте гримасу: мать снова пришла в неподходящий момент.

– Как она себя вела, Нэнни?

– Она была очень послушной весь день, – почему-то шепотом сказала Нэнни. – Мы ходили в парк, там я села на скамью и достала малышку из коляски, к нам подошел огромный пес и положил голову мне на колени, а она дергала его за уши. Видели бы вы!

Берта хотела поинтересоваться, не опасно ли позволять ребенку хватать чужую собаку за уши. Но ей не хватило смелости спросить. Она молча наблюдала за ними, держа руки по швам, словно маленькая бедная девочка перед богатой подругой с куклой в руках.

Малышка снова подняла на нее взгляд и не отводила его, после чего улыбнулась так обворожительно, что Берта не сдержала слез:

– Ох, Нэнни, позвольте мне докормить ее, пока вы будете наводить порядок после купания.

– Мэм, не стоит передавать ее из рук в руки, пока она ест, – снова прошептала Нэнни. – Это обеспокоит ее и, скорее всего, расстроит.

Какой абсурд! Почему малышку нужно держать пусть и не в футляре, как в случае с редкой скрипкой, но в руках другой женщины?

– Но мне это очень нужно, – сказала она.

Явно обидевшись, Нэнни уступила ребенка.

– Но не веселите ее после ужина. Вы всегда так делаете, мэм. А мне потом с ней мучиться!

Слава богу! Нэнни вышла из комнаты с полотенцами.

– Наконец-то мы с тобой наедине, моя дорогая малышка, – сказала Берта, когда ребенок прижался к ней.

Девочка с удовольствием ела, тянула губки к ложке, размахивала ручками. Иногда она не выпускала ложку, а иногда, едва Берта наполняла ее, отмахивалась.

Когда суп был доеден, Берта перебралась поближе к камину.

– Ты такая сладкая! – сказала она, целуя свою теплую малышку. – Как же я тебя обожаю. Просто души в тебе не чаю.

И действительно, она так любила Малышку Би – ее шейку, когда та наклонялась вперед, ее изящные пальчики на ножках, когда они прозрачно блестели в свете камина, – и к ней снова возвращалось чувство блаженства, и она снова не знала, как его выразить и что с ним делать.

– Вас просят к телефону, – сообщила Нэнни, с триумфом выхватив у нее из рук Малышку Би.

Берта бросилась вниз. Это Гарри.

– Ох, это ты, Бер? Послушай, я буду поздно. Возьму такси и приеду, как только смогу, но, пожалуйста, отложи ужин минут на десять. Хорошо?

– Да, конечно. Ох, Гарри!

– Да?

Что она должна была сказать? Ей было нечего сказать. Она всего лишь хотела прикоснуться к нему на мгновение. Не могла же она нелепо закричать: «Сегодня был чудесный день, не правда ли»

– Что? – повторил негромкий голос.

– Ничего. Entendu^[3], – ответила Берта и повесила трубку, вновь подумав о том, как глупа цивилизация.

К ужину ожидались гости. Были приглашены супруги Норман Найт – очень солидная пара (он собирался открыть театр, а она страстно увлекалась оформлением интерьеров), молодой человек Эдди Уоррен, который только что опубликовал небольшой сборник стихов и которого все мечтали заполучить на ужин, и одна «находка» Берты по имени Перл Фултон. Чем занималась мисс Фултон, Берта не знала. Они познакомились в клубе, и Берта просто влюбилась в нее, как всегда влюблялась в красивых женщин, в которых было нечто странное.

Но кое-что досаждало: несмотря на то, что они проводили вместе время, несколько раз встречались и вели глубокие беседы, Берта никак не могла ее разгадать. До определенного предела мисс Фултон была на редкость откровенна, но существовал этот определенный предел, и дальше него она не пускала.

Скрывалось ли что-нибудь за этим? Гарри говорил, что нет. Он считал ее глупой и «бесчувственной, как это свойственно блондинкам, возможно с признаками анемии мозга». Но Берта с ним не соглашалась, во всяком случае пока.

– За этой манерой сидеть слегка склонив голову набок и улыбаться точно что-то кроется, Гарри, и я должна выяснить, что именно.

– Скорее всего, хороший аппетит, – отвечал Гарри.

Он тут же подхватывал ее размышления, добавляя что-нибудь вроде «печень, моя дорогая девочка», или «чистый метеоризм», или «болезнь почек»… и так далее. По какой-то странной причине Берте это нравилось и даже вызывало восхищение.

Она прошла в гостиную и разожгла огонь в камине, а затем собрала одну за другой подушки, которые так тщательно разложила Мэри, и принялась бросать их обратно на кресла и диваны. Это все изменило: комната сразу преобразилась. Она собиралась бросить последнюю подушку, но, к своему удивлению, прижала ее к себе крепко-накрепко. Хотя и это не погасило пламя в ее груди. Напротив!

С балкона гостиной открывался вид на сад. В дальнем конце, у ограды, росла высокая стройная груша; сейчас она была в пышном цвету и казалась идеальной, словно застывшей на фоне нефритово-зеленого неба. Берта даже издалека чувствовала, что на дереве нет ни одного бутона или увядшего лепестка. Внизу, на клумбах, красные и желтые тюльпаны с приближением сумерек склоняли к земле свои тяжелые головки. По лужайке, волоча брюхо, ползла серая кошка, а за ней – черная, как ее тень. Вид этих зверей, целеустремленных и быстрых, вызвал у Берты странную дрожь.

– Какие гадкие существа эти кошки! – пробормотала она и, отвернувшись от окна, принялась расхаживать по комнате.

Запах нарциссов заполнял теплую комнату. Слишком сильный аромат? Ох, нет. И вот, словно побежденная, она рухнула на диван, прикрыв глаза руками.

– Я слишком счастлива, слишком! – прошептала она.

Под ее веками словно отпечаталось изображение прекрасного грушевого дерева в полном цвету – символ ее собственной жизни.

У нее действительно было все. Она была молода. Гарри и она любили друг друга как никогда, прекрасно ладили и были хорошими друзьями. У нее была очаровательная малышка. Им не нужно было беспокоиться о деньгах. Они владели великолепным домом с садом. Их друзья – современные, интересные личности – писатели, художники и поэты, люди, не остающиеся в стороне от социальных вопросов, – именно такие, какие им были нужны. А еще были книги и музыка, и она нашла замечательную портниху, и летом они ездили за границу, а их новая кухарка готовила самые превосходные омлеты…

– Я – нелепа. Нелепа! – Она села, почувствовав вдруг головокружение, некое опьянение. Должно быть, все из-за весны.

Да-да, из-за весны. Она ощутила такую усталость, что с трудом смогла заставить себя подняться наверх и переодеться.

Белое платье, нить нефритовых бус, зеленые туфли и чулки. Это был экспромт, пришел в голову за несколько часов до того, как она оказалась у окна гостиной.

Ее платье, как лепестки, мягко шелестело во время ходьбы. В передней она поцеловала миссис Норман Найт, которая снимала причудливое оранжевое пальто с вереницей черных обезьян по подолу и вверх по груди.

– …Почему, ну почему средний класс так чопорен и совершенно лишен чувства юмора? Дорогая моя, я добралась сюда по счастливой случайности – Норман стал этой случайностью, защитив меня. Мои дорогие обезьянки так расстроили пассажиров поезда, что один из них поднялся с места и просто пожирал меня взглядом. Он не смеялся – ему было не до этого, хотя я бы не возражала. Нет, он просто таращился на меня, и это вызвало у меня скуку, смертельную скуку.

– Но соль этой истории в другом, – сказал Норман, вставляя в глаз большой монокль в черепаховой оправе. – Ты ведь не возражаешь, если я расскажу об этом, Личико? – (Дома и в кругу друзей они называли друг друга Личиком и Мордочкой.) – Соль в том, что, когда ей это надоело, она повернулась к женщине рядом и спросила: «Вы тоже никогда не видели обезьяну?»

– Ах да! – залилась смехом миссис Норман Найт. – Разве это не бесподобно?

И еще забавнее было то, что теперь, когда она сняла пальто, то действительно выглядела как очень умная обезьяна, которая сама сшила это желтое шелковое платье из банановой кожуры. А ее янтарные серьги болтались в ушах как маленькие орешки.

– «Эта грустная, грустная осень! – сказал Мордочка, остановившись перед коляской с Малышкой Би. – Когда коляска заезжает в зал…» – Он не стал продолжать цитату.

Раздался звонок. Это пришел худой и бледный Эдди Уоррен в состоянии острого тревожного расстройства (как обычно).

– Я ведь по адресу, не так ли? – спросил он.

– Думаю, да, надеюсь, что да, – живо нашлась Берта.

– У меня случилась такая ужасная история с шофером. Он был очень зловещим. Я не мог заставить его остановиться. Чем громче я стучал и звал на помощь, тем быстрее он ехал. А в лунном свете его несуразная фигура с приплюснутой головой, склонившаяся над небольшим рулем…

Он вздрогнул, снимая огромный белый шелковый шарф. Берта заметила, что носки у него тоже белые – просто очаровательно.

– Как ужасно! – воскликнула она.

– Да, было действительно ужасно, – вторил Эдди, следуя за ней в гостиную. – Я чувствовал, что путешествую сквозь вечность на вневременном такси.

Он был знаком с семейством Норман Найт. На самом деле он даже должен был написать пьесу для них, когда все сложится с театром.

– Ну что, Уоррен, как там пьеса? – спросил Норман Найт, опустив монокль, чтобы дать глазу на короткое мгновение вынырнуть на поверхность, прежде чем снова прикрыть его.

И миссис Норман Найт добавила:

– Ах, Уоррен, что за прелестные носки!

– Я рад, что они вам понравились, – сказал он, уставившись на свои ноги. – Кажется, они сильно побелели с тех пор, как взошла луна. – И он обратил свое худощавое грустное лицо к Берте. – Знаете, луна взошла.

Ей захотелось прокричать в ответ:

– Конечно же взошла и делает это часто-часто!