Глава 2. Жизнь

Не думала, что меня постигнет участь влюбившейся с первого взгляда. Минувшая ночь похожа на сон, и лишь слои фатина, брошенные в углу моей спальни, подтверждают реальность произошедшего.

Я спала три часа, но жить хочется больше, чем валяться в постели, об этом свидетельствует и тату на моем запястье: «Una Vida»⁶. Без раздумий сбрасываю одеяло и собираюсь на пробежку. Распахиваю французские двери спальни, ведущие на террасу, и позволяю прохладному ветру пощекотать голый живот, прежде чем сбежать по ступенькам.

Конечно, было бы здорово бегать не по усыпанной хвойными иголками дорожке, а по пляжу, вплотную к кромке воды. Но Холмы Алтеи на то и Холмы, чтобы возвышаться над остальным миром. Мы можем любоваться морем из всех окон своих домов, но до пляжа добраться можно лишь на машине.

Потоки свежего воздуха ласкают разгоряченную кожу, оседая на ней солью и песчинками. Еще пара часов, и ветер стихнет, а солнце вновь прогреет воздух до тридцати с лишним градусов, так что все живое будет плавиться от жары и молить о наступлении вечера.

Лукас догоняет меня на четвертом километре. Его черные кудряшки убраны со лба неоново-желтой резинкой, на смуглой коже поблескивает пот, а круглые карие глаза горят и жаждут новостей. Но поделиться ими я могу, лишь когда мы останавливаемся перед забором из сетки рабица, опоясывающей местный стадион. Формально его закрыли на реставрацию, а конкурс на восстановление еще не провели. Но кого вообще волнуют формальности?

– «Беспамятство» закрыли. Откроют, когда штрафы погасят и наймут охрану, которая будет документы на входе проверять, – сообщает Лукас, протягивая мне руку, чтобы помочь вскарабкаться на каменную плиту и дотянуться до забора. Я досадливо морщусь. Хорошо, что сегодня последний день лета, иначе нам с Карлой пришлось бы искать новое место для ночных развлечений.

Лукас ловко взбирается на самый верх и, оседлав забор, лениво потягивается перед тем, как спрыгнуть в траву.

– Он спрашивал о тебе. Вчерашний парень из клуба. Я шепнул ему твою фамилию.

Хочу сказать, что Фабиану уже известен мой адрес, но решаю сохранить эту новость для Карлы. Улыбаюсь себе под нос и продолжаю карабкаться по металлической сетке. Лукас уже ждет меня с противоположной стороны, нетерпеливо перепрыгивая с ноги на ногу.

– А Карла? С ней все в порядке?

– Да. Написала около пяти утра. Спит.

– Одна? – Лукас ухмыляется.

– За кого ты нас принимаешь? Конечно же одна! – шутливо возмущаюсь я. – К тому же Карла слишком высоко ценит свое испанское достоинство, чтобы отдать его какому-то бельгийцу. Если ты, конечно, понимаешь, о чем я, – лукаво поигрываю бровями я, перекидываю ногу через забор и спрыгиваю в подставленные Лукасом руки. – Спасибо.

– Я чистокровнее Карлы, – важно сообщает он. – Мой предок – Эрнан Кортес!

– Брось, вы просто однофамильцы! – лениво отмахиваюсь я, выбираясь на стоптанную беговую полосу. Лукас еще что-то бурчит, но я уже его не слушаю. Сделав круг по стадиону, шагаю на тускло-зеленый газон футбольного поля, за которым никто не ухаживал уже несколько месяцев. И, пока Лукас отрабатывает удары по воротам старым мячом, я разминаю руки и делаю растяжку.

Вот-вот начнется учеба, а с нею вместе и новый спортивный сезон. В Академии Вергара очень ценят своих спортсменов, хочется соответствовать похвалам и ожиданиям.

Солнце начинает здорово припекать, когда мы вновь штурмуем забор, чтобы двинуться в обратный путь.

– Ты знала, что у устрицы глаза больше, чем мозги? – внезапно спрашивает Лукас. Я в недоумении задираю голову, чтобы проверить, не хватил ли его солнечный удар. – А киты, которые поют фальшиво, теряются и живут в одиночестве.

–Лукас, лучше бы ты травил анекдоты, чем эти глупые… – моя нога срывается, и что-то острое рисует на коже кривую линию, – ф-фак-ты! – вскрикиваю я, заметив кровь, побежавшую в носок. Похоже, кто-то нарушил целостность забора, и я напоролась на торчащую из него металлическую спираль. Лукас помогает мне спуститься и скептически осматривает длинную кровоточащую полосу на лодыжке.

– Ну, кость не торчит, кровь не фонтанирует. Делаю вывод, что от этого ты не умрешь, – с серьезным видом заключает он, средним пальцем поправляя на носу воображаемые очки.

– Какой же ты дурак, Лу-Лу! – хихикаю я.

Он провожает меня до дома, и, едва я ступаю на подъездную дорожку, переходит на бег: хочет обогнать меня в «Страва»⁷, хитрая черноглазая лиса!

– Люци! Лю-ю-юци! – зову я домоправительницу, едва переступив порог виллы. Белоснежные потолки так далеко, что мой голос эхом разносится по всему дому. Скидываю кеды и шлепаю босиком на кухню по прохладным мраморным полам.

– Люци-и-и! – кричу я, забираясь на стерильно чистый кухонный островок из среза каменного дуба. – У нас тут открытое кровотечение и острый дефицит апельсинового сока и яичницы с вялеными томатами! Люци!

– Пресвятые плотники! Что ты кричишь? Синьорина Гарсиа! Пыльная, грязная, с ногами на столе! – она начинает отчитывать меня прямо с порога. – А ну слезай!

Люция – симпатичная женщина средних лет с сурово сдвинутыми тонкими бровями и неизменно добрыми зелеными глазами. У нее осанка королевы и руки шеф-повара со звездой Мишлен, нрав хуже, чем у Гитлера, а душа нежнее шелковой сорочки. Темно-янтарные кудри с едва уловимой сединой убраны в высокий скучный пучок, а поверх простого голубого платья надет неизменный зеленый фартук с дятлом Вуди, который я подарила ей, когда мне было двенадцать.

– Слезай немедленно! – шипит Люция, полотенцем сгоняя меня со стола, точно мушку. – Ты знаешь, где аптечка, встань сама и возьми, тебе же не пять лет!

Выпятив губу, я обиженно наблюдаю за тем, как она наливает в хрустальный бокал свежевыжатый апельсиновый сок из запотевшего графина, и, в один миг все простив, тяну к нему руки.

– Это не тебе! – Люция легко щелкает меня по пальцам и многозначительно кивает в сторону столовой, снижая голос до многозначительного шепота. – Сок для твоего гостя, которого я знать не знаю и о котором мы непременно потолкуем, как только он уйдет.

– Что… – в недоумении шепчу я, на цыпочках подкрадываясь к зеркальной двери. – Дьявол, пресвятые небеса! – вырывается у меня, стоит только глазам поймать знакомый профиль у выхода на террасу с бассейном.

Фабиан!

Люция хлопает меня полотенцем по заднице и одними губами отчитывает за святотатство.

– Отнеси ему сок.

– Сама отнеси! Я не могу к нему выйти, я же выгляжу и пахну, как потный носок! Скажи, что меня дома нет! – я в панике округляю глаза и намереваюсь смыться, но Люция, как и подобает диктатору в юбке, ловит меня за лямку спортивного топа и удерживает подле себя.

– Милочка, ты полагаешь, этот парень глухой и не слышал, как только что ты орала на весь дом? – рассержено шипит она.

– Тогда скажи, что я умерла от кровопотери! – почти умоляю я. – Ну хочешь, я на колени перед тобой встану?! Только спаси!

Люция превращает меня в пепел своим свирепым взглядом, берет бокал с соком и покидает кухню. А я шлю ей вслед бесчисленную стайку воздушных поцелуев.

Горячая вода смывает с меня пот, жар и кровь, я спешно растираю мокрые волосы полотенцем и переодеваюсь в белый сарафан. Но когда сбегаю по лестнице обратно на кухню, Люция встречает меня на пороге с победно скрещенными на груди руками и полотенцем, перекинутым через плечо, точно трофейное знамя.

– Ушел. Ему позвонил отец, и он, как порядочный сын, тут же со мной попрощался. Но не буду лгать, его это огорчило.

Я кусаю губу и отвожу взгляд в сторону окна, на котором Люция выращивает разноцветные бегонии. Не хочу, чтобы она видела мое огорчение.

– Он оставил для тебя коробку, синьорина, – уже мягче произносит Люци, кивая в сторону стола.

Я подхожу медленно, словно боюсь обнаружить внутри змею или скорпиона. Приподнимаю крышку и не сдерживаю тихий стон умиления. Мои босоножки из последней коллекции Джимми Чу. Поверить не могу, что он вернулся за ними в «Беспамятство». С мягкой улыбкой провожу подушечками пальцев по серебристым ремешкам и замечаю прямоугольную карточку: «для счастливых танцев».

– Для парня из ночного клуба он на редкость порядочен.

– Это точно… – выдыхаю я и тут же вздрагиваю, – что? Люци, но как ты…?!

– Я что, похожа на глухую и слепую бабку, неспособную сопоставить двухчасовой треп по телефону с Карлой, монашескую улыбочку перед отходом ко сну в девять вечера и непреодолимое желание принять душ в четыре часа утра?

– Дьявол, я и не знала, что ты у меня такой Шерлок! – я широко улыбаюсь и обхватываю Люцию за шею, крепко прижимаясь к пухлой груди.

– Ты думала, я динозавр?! – Люци легонько отстраняет меня и кивает в сторону стула. – Садись, обработаю твою ногу.

– Ты же не скажешь папе? – робко мяукаю я, когда она проходится антисептиком по моей лодыжке.

– Воздержусь. Но в ответ попрошу быть честной, – Люция поднимает на меня свои проницательные зеленые глаза. Она еще и слова не сказала, но я уже считываю с ее губ следующий вопрос:

– Ты специально поранила ногу?

– Люци… – вздыхаю я, закатывая глаза, но она крепче сжимает мою щиколотку.

– Ты же сделала это не специально?! Говори!

– Конечно нет! Если не веришь, спроси у Лукаса, я ободрала ногу на пробежке!

– Хорошо, хорошо, я верю тебе, Эли, не волнуйся, – Люция поглаживает меня по коленке и заклеивает ранку широким пластырем. Но теперь уже я не могу не волноваться.

Зверь, загнанный в самый темный уголок моего сознания, принимается нервно скрести своими когтистыми лапками грудную клетку. Только карточка Фабиана в руке и воспоминания о прошлой ночи не позволяют ему вырваться из сердца и проникнуть в самое мое нутро.

Глава 3. Целое с половиной

Мне было тринадцать, когда мама умерла. Наверно, то был единственный случай, над которым деньги не возымели власти. Ведь рак не выбирает свою жертву, иногда его не могут вылечить и все деньги мира.

Мои родители познакомились на острове Капри, когда им было восемнадцать. Папа отмечал мальчишник своего друга, мама прилетела из Швеции на каникулы с подружкой. Их встреча произошла на высоте тринадцати метров на кресельном подъемнике на пути к Монте Саларо. Папа спускался и фотографировал потрясающие виды Анакапри, а мама поднималась и попала в его кадр. Это точно была любовь с первого взгляда, ведь папа дождался маму внизу, а потом проник на катер, на котором она приплыла вместе с экскурсионной группой. Когда же гид прокричал о приближении к Фаральони ди Фуори, второму из трех скалистых сыновей острова Капри, у папы в голове уже был план.

Давняя традиция гласила, что, когда влюбленные проплывают под аркой, за века образованной в скале морем, нужно непременно поцеловаться, чтобы быть вместе навсегда. Собственно, это мой самоуверенный папочка и провернул, за что мама столкнула его за борт. Но при этом она улыбалась.

Они спорили всегда и обо всем. Спор приносил им обоим истинное удовольствие, ведь только друг с другом они могли по-настоящему отвести душу. Говорят, в споре рождается истина. Они называли своей истиной нас, своих детей. Ноя и Ноэль…

Мама подарила нам густые золотистые волосы идеального медового оттенка, а папа – загар истинных испанцев, веснушки и карие глаза.

Именно этими глазами я теперь наблюдаю за игрой солнечных бликов в воде бассейна. Карла полусонно вздыхает, а я лениво потягиваюсь и сажусь на шезлонге.

– Поверить не могу, что завтра в это самое время мы будем сидеть на уроках. Все, лето закончилось. Наше предпоследнее свободное лето, – Карла со скорбным видом прикладывается к бокалу персикового сока, в который мы, незаметно от Люции, подмешали игристого, чтобы получить Беллини. – Прокатимся ночью до пляжа?

Мои губы расплываются в хитрой улыбке. Карла продолжает:

– Спустимся к морю, напьемся вина, отметим окончание прекрасного лета… проводим закат.

– Проводить точно не успеем, папа устраивает ужин для какого-то друга и его деток, – я хмуро гляжу на расплывчатую полосу горизонта. – Сегодня вечером у меня, судя по всему, будет роль няньки. Но я постараюсь отвязаться от этой мелюзги как можно раньше. Надеюсь, спать они ложатся в девять. Тогда я спихну их на Люци. И пока она будет читать им «горшочек меда⁸», я сбегу.

На лице Карлы застыл практически нечеловеческий ужас. Она бы никогда не согласилась нянчить чужих детей бесплатно и добровольно. Но я не могу отказать папе. Не могу просить у него за это новое платье или босоножки. Так нечестно. Мы пережили необъятную потерю и теперь навсегда стоим плечом к плечу.

– Сколько же им лет?!

– Понятия не имею. Но лучше бы мне освежить в памяти разговоры о Китнисс Эвердин и Гарри Поттере, – ухмыляюсь я, подливая еще вина себе в сок.

– Лучше научи их чему-то полезному, – Карла хихикает себе в бокал и вновь вытягивается на послеобеденном солнышке в своем красном, как тряпка тореадора, купальнике. Карла Рейна Аурелио-Лурдес – чистокровная испанка. Разбуди ее с похмелья, и она без запинки выложит свою родословную до десятого колена. У нее черные глаза-вишни, густые ресницы, лихо закрученные к облакам, и кудри до поясницы, блестящие на солнце, точно смола. Кожа золотистая, язык острее клинка, а голос звонче колокольного перезвона. Самая близкая моя подруга. Она знает и понимает гораздо больше, чем показывает.

Когда приезжает папа, Люция уже поднимает на уши весь дом. В кухне стоит такая дымовуха, словно в ней разом раскурили с десяток кальянов, на террасе в патио гремят приборы и тарелки: нанятый официант накрывает стол на пятерых. Меня трижды отправляют переодеваться:

– Шорты? Пресвятые плотники, я подумала, это трусы. Ты своим декольте ракушки ловить собралась? Серьезно? Шелковое платье? А почему сразу не пижама?

В результате я оказываюсь застегнута в полосатый комбинезон выше колена, а мои волосы заплетены в дурацкий колосок, чтобы быть с мелюзгой на одной волне.

Мы с папой сидим на верхней ступеньке стеклянной лестницы и целимся друг другу в рот «эмэндэмсом» под нервный тик прилизанной Люции в чистом белом платье на пуговках. Гости опаздывают, так что папа успевает рассказать о своей последней деловой поездке в Барселону.

Как раз там он и встретился с приглашенным сегодня другом, на чьем мальчишнике был, когда познакомился с мамой. Мужчина долгое время жил в Италии и только пару недель назад перевез свою семью обратно на родину, в Испанию. Они с папой много лет не виделись, но при встрече вновь оказались на одной волне.

Пока папа воодушевленно рассказывает мне о своей молодости, я изучаю его лицо и не скрываю восхищения. Какой же он у меня молодой, красивый и умный! Его светлые волосы еще влажные после бассейна, а глаза задорно блестят. Ему даже сорока нет, а он входит в сотню богатейших людей Испании. Его рестораны получают одобрение критиков и звезды Мишлен, а номера в отелях забронированы на месяцы вперед.

Но при этом он остается самым добрым, веселым и просто самым лучшим папочкой на свете. От избытка чувств я крепко прижимаюсь к его груди, а он звонко целует меня в макушку.

Шорох колес на подъездной дорожке обрывает нашу идиллию, папа спускается вниз, а я набираю полную грудь воздуха, очевидно рассчитывая вдохнуть еще и ворох нервных клеток. Спустившись на одну ступеньку, уже могу разглядеть статного высокого мужчину в светлых брюках и небесно-голубом поло, который радостно хлопает моего папу по спине. Он поднимает на меня свои темные улыбающиеся глаза, и я как вкопанная замираю на полпути, перестав улыбаться. Люция взмахом своего полотенца призывает меня подойти к гостям, но я могу лишь рефлекторно вцепиться в перила. Ведь следом за отцом в стеклянные двери заходит Фабиан.

А точнее, два Фабиана…

– Раймонд, познакомься, это Ноэль, моя красавица дочка! – папа широким жестом указывает в мою сторону, но я вижу, как при этом дрожит его рука.

– Копия мамы! Такая, какой я ее запомнил… – вздох сожаления, – ну а вот и мои парни, – улыбка, и Раймонд отступает на шаг. При этом в его лице отлично просматривается гордость за своих сыновей. – Каетано и Фабиан.

Итак, их действительно двое. И они не просто братья, они близнецы.

Я стою на вершине лестницы и не чувствую своих ног. Не могу даже шага ступить.

– Вот это да! Уже такие взрослые! Рад, очень рад! Вы уже пьете в обществе своего отца? – папа отчаянно пытается спасти положение. – Может быть, пройдем на террасу? Все уже готово для барбекю, мы можем приступить к обжарке стейков. А моя дочь присоединится к нам чуть позже.

Папа бросает короткий взгляд на Люцию, но это и не нужно, она уже и так двигалась в мою сторону.

– Я хочу побыть одна! – выдыхаю я, и у меня в горле что-то булькает. Срываюсь с места и несусь по галерее в свою спальню. Больше ничего не помню. Когда прихожу в себя, подушка насквозь пропитана слезами. Отрываю от нее голову, которая весит теперь целую тонну. Не хочу смотреть на свое отражение, но взгляд невольно цепляется за стеклянную раму. Слезаю с кровати, подхожу к зеркалу, лицом и руками прижимаясь к человеку по ту сторону. С убранными волосами я похожа на него, как две капли воды. Ной и Ноэль. Мы были не просто сестрой и братом, мы были близнецами, двойней, если говорить по-научному.

Его убили через полтора года после смерти мамы. Нам было пятнадцать, мы с Карлой и Лукасом возвращались из кинотеатра в Бенидорме. Сбежали от водителя, потому что хотели побродить по ночному городу в одиночку. Свернули не туда. Потерялись. К нам с Карлой пристал пьяный незнакомец. Он шлепнул меня по заднице, сгреб в охапку и потащил в неосвещенный тоннель. Лукас и Ной набросились на него вдвоем. Все произошло очень быстро. В темноте сверкнуло острое лезвие и дернулось вправо.

Тот ублюдок не понимал тогда, что убил сразу двоих. Невидимое лезвие пронзило и меня. Навсегда половинка. Близнец-одиночка. Говорят, когда умирает один, второй очень быстро гаснет следом. Но я вот… выжила.

Нервно растираю запястье, силясь унять невозможный зуд. Ведь там, под татуировкой «Una Vida» скрывается моя неудавшаяся попытка отправиться следом за своим близнецом.

Последние два года я живу за двоих, как никогда бы не жила, будь я целой, а не половинкой. Вчера случилось лучшее приключение в моей жизни, последствия которого сегодня выбили из меня дух. Исчезнувшая ямочка на щеке, появившаяся щетина и веснушки, потемневшие глаза. И как же я не догадалась, что повстречала близнецов? Фабиан спустил меня с барной стойки, Каетано спас от полицейского и отвез на мотоцикле домой. Один из них вернул мои босоножки. Оба сидят теперь в патио с нашими отцами.

Люция стоит под дверью, я знаю. Она не постучит и не войдет, просто будет терпеливо ждать, когда я справлюсь. А я справлюсь.