Отзывы на книги автора «Кен Кизи»

Раз пять я подступался к этой рецензии: набирал пару абзацев, стирал, набирал сызнова, переставлял их местами, снова стирал... «Не то, все не то!». В голове моей относительно этой книги происходит полнейший бедлам. Поэтому просто расскажу, как я ее увидел, и не обессудьте уж.

Поначалу это достаточно любопытная история слегка повредившегося в уме индейца-полукровки, пикантность которой в том, что до самого конца книги невозможно очертить пределов этого повреждения. Он рассуждает и излагает вроде бы как почти нормальный человек, но время от времени на сцену выползает какой-то сюрреализм и какая-то чертовщина. Очень медленно и очень плавно — не получается сказать, в какой момент началось помутнение, но в его присутствии сомневаться не приходится: живой человек кашляет болтами и гайками, трансформирует свою руку в кувалду и вырастает на метр.
В повествовании очень тесно, до полного смешения, сплелись три ключа — объективное бытописательство, гипербола в духе магического реализма и простой бред психически больного. Где заканчивается одно и начинается другое?

Потом акцент смещается, вносят новые декорации.
Тут уже появляются какие-то отзвуки нонконформизма-максимализма, борьбы с системой и восстания маленького человека против большого общества. Видите ли, эта больница слишком хорошо работает.
Побудка в восемь, завтрак в девять. Ноль-ноль, конечно же, только ноль-ноль.
Бритье строго по понедельникам. Гости только на два часа. Сидеть только в этом кресле, а моргать только по метроному.
Надо как-то оживить этот механизм. Вбросить мышь в эту бухгалтерию. Поджечь петарду в этом пыльном архиве старых желтых бумаженций.

В синем углу — Старшая Сестра (в контексте книги этот, не побоюсь этого слова, титул звучит почти так же устрашающе, как «Большой Брат»). Центр паутины, глава больницы, мозг и сердце этой идеальной, стерильной машины по превращению людей в добропорядочных граждан.
В красном углу — разбитной рыжий ирландец, грубиян, хам, аферист, рубаха-парень, жулик и просто душа компании. Пышет жизнью, сверкает глазами, лучится оптимизмом, ну, и ко всему прочему, просто косит от тюрьмы в психушке.
Рингом в данном случае выступает лечебница не столько как помещение, сколько как замкнутый социум со всеми живущими в нем персонажами (и всеми живущими в их головах тараканами), их сложными взаимоотношениями, традициями и внутренним распорядком.
Борцы, уж поверьте, стоят друг друга, да и все противостояние получается весьма колоритным — по-дурдомному анекдотичным, абсурдным и развязно-балаганным.

Постепенно это веселое разгильдяйство сходит на нет, а остается мысль очень серая, невзрачная и безнадежно тоскливая: борьба с социальными контрактами.
Огромную кучу вещей люди вообще делают не для пользы, не из чувства долга, да и вообще ни для чего — единственно потому только, что так принято. Такова традиция, все так делают.
Дурацкий институт, куда восемь из десяти человек пришли просто за корочкой. Дурацкая пара по философии у группы с мехмата. Дурацкая армия, способная лишь строить дачи и мести плацы, от которой хотят откосить поголовно все...
Такие вещи не создают никакого блага, не преумножают добра и ничего после себя не оставляют; они даже не имеют здравого смысла — но мы, в силу инертности общественного сознания просто делаем это. Просто так надо, понимаете?
И вот когда один человек, каким бы свободомыслящим он ни был, каким бы гибким умом и широким взглядом ни обладал, начинает бороться с этими контрактами — он неизбежно проигрывает.
Ты можешь прогуливать пары, мотивируя это тем, что «ты уже понял, что тебе в жизни надо». Ты можешь игнорировать мораль и правила приличия — «потому что они нелепы». Ты можешь выплевывать таблетки, которые впихивают в тебя санитары. Ты можешь всегда выходить в окно, даже если в доме десять тысяч дверей...

«Здесь невозможно одержать окончательную победу — здесь можно выигрывать только отдельные бои, один за другим, бесконечно. Но рано или поздно ты оступишься — и ты проиграл. Навсегда». Комбинат пожирает всех.
Вспоминая Ремарка: этот Комбинат не из железа, а из резины. Железо можно сломать, но резину — лишь согнуть, и она все равно разогнется.

И вот тут, — автор предельно честен — не должно быть никаких иллюзий.

7, хорошо.

Раз пять я подступался к этой рецензии: набирал пару абзацев, стирал, набирал сызнова, переставлял их местами, снова стирал... «Не то, все не то!». В голове моей относительно этой книги происходит полнейший бедлам. Поэтому просто расскажу, как я ее увидел, и не обессудьте уж.

Поначалу это достаточно любопытная история слегка повредившегося в уме индейца-полукровки, пикантность которой в том, что до самого конца книги невозможно очертить пределов этого повреждения. Он рассуждает и излагает вроде бы как почти нормальный человек, но время от времени на сцену выползает какой-то сюрреализм и какая-то чертовщина. Очень медленно и очень плавно — не получается сказать, в какой момент началось помутнение, но в его присутствии сомневаться не приходится: живой человек кашляет болтами и гайками, трансформирует свою руку в кувалду и вырастает на метр.
В повествовании очень тесно, до полного смешения, сплелись три ключа — объективное бытописательство, гипербола в духе магического реализма и простой бред психически больного. Где заканчивается одно и начинается другое?

Потом акцент смещается, вносят новые декорации.
Тут уже появляются какие-то отзвуки нонконформизма-максимализма, борьбы с системой и восстания маленького человека против большого общества. Видите ли, эта больница слишком хорошо работает.
Побудка в восемь, завтрак в девять. Ноль-ноль, конечно же, только ноль-ноль.
Бритье строго по понедельникам. Гости только на два часа. Сидеть только в этом кресле, а моргать только по метроному.
Надо как-то оживить этот механизм. Вбросить мышь в эту бухгалтерию. Поджечь петарду в этом пыльном архиве старых желтых бумаженций.

В синем углу — Старшая Сестра (в контексте книги этот, не побоюсь этого слова, титул звучит почти так же устрашающе, как «Большой Брат»). Центр паутины, глава больницы, мозг и сердце этой идеальной, стерильной машины по превращению людей в добропорядочных граждан.
В красном углу — разбитной рыжий ирландец, грубиян, хам, аферист, рубаха-парень, жулик и просто душа компании. Пышет жизнью, сверкает глазами, лучится оптимизмом, ну, и ко всему прочему, просто косит от тюрьмы в психушке.
Рингом в данном случае выступает лечебница не столько как помещение, сколько как замкнутый социум со всеми живущими в нем персонажами (и всеми живущими в их головах тараканами), их сложными взаимоотношениями, традициями и внутренним распорядком.
Борцы, уж поверьте, стоят друг друга, да и все противостояние получается весьма колоритным — по-дурдомному анекдотичным, абсурдным и развязно-балаганным.

Постепенно это веселое разгильдяйство сходит на нет, а остается мысль очень серая, невзрачная и безнадежно тоскливая: борьба с социальными контрактами.
Огромную кучу вещей люди вообще делают не для пользы, не из чувства долга, да и вообще ни для чего — единственно потому только, что так принято. Такова традиция, все так делают.
Дурацкий институт, куда восемь из десяти человек пришли просто за корочкой. Дурацкая пара по философии у группы с мехмата. Дурацкая армия, способная лишь строить дачи и мести плацы, от которой хотят откосить поголовно все...
Такие вещи не создают никакого блага, не преумножают добра и ничего после себя не оставляют; они даже не имеют здравого смысла — но мы, в силу инертности общественного сознания просто делаем это. Просто так надо, понимаете?
И вот когда один человек, каким бы свободомыслящим он ни был, каким бы гибким умом и широким взглядом ни обладал, начинает бороться с этими контрактами — он неизбежно проигрывает.
Ты можешь прогуливать пары, мотивируя это тем, что «ты уже понял, что тебе в жизни надо». Ты можешь игнорировать мораль и правила приличия — «потому что они нелепы». Ты можешь выплевывать таблетки, которые впихивают в тебя санитары. Ты можешь всегда выходить в окно, даже если в доме десять тысяч дверей...

«Здесь невозможно одержать окончательную победу — здесь можно выигрывать только отдельные бои, один за другим, бесконечно. Но рано или поздно ты оступишься — и ты проиграл. Навсегда». Комбинат пожирает всех.
Вспоминая Ремарка: этот Комбинат не из железа, а из резины. Железо можно сломать, но резину — лишь согнуть, и она все равно разогнется.

И вот тут, — автор предельно честен — не должно быть никаких иллюзий.

7, хорошо.

Не знаю даже, что и говорить. У меня лихорадочное состояние с ночи, и хочется то ли ногами затопать, то ли заплакать злыми восторженными слезами. Прямо до пяток пробирающая внутренняя дрожь. С чего бы это вообще, ведь где я, а где житьё-бытьё суровых орегонских дровосеков, которые каждую минуту жизни кому-то или чему-то противостоят.
А эти городские ландшафты, загнанные по клумбам цветы, чёткие лужайки, стоячие пруды с лодками и утками вместо коварной реки, дремучих лесов и скалистых обрывов?
А эти рутинные события и мелкие чувства по сравнению?
Работа, дом, развлечения, бытовые дрязги и мелкие неприятности - и сражение со стихиями, и борьба за первородство, и брат, пришедший украсть у брата..а нужно ли воевать за то, что так легко оказалось украсть?
Ох, тут поневоле начнёшь суровый пересмотр.

Кто вообще сказал, что "уныло, мрачно, тоскливо, нудно, непонятно"? Да это самый охрененный гимн жизни, что я читала вообще. Именно жизни, и воли к ней, несмотря на кучу несообразностей, и препятствия, и отсутствие, и недостаток, и хроническую нелюбовь и ненависть даже, и тревоги, и беды россыпью, и отношения искалеченные. Жизнь насквозь, как трава, которая на камне растёт, и которой по фигу, что ей запрещено.

Я думаю, я уверена, что совсем юных эта книженция просто с хрустом разжуёт и выплюнет прочь с головной болью, неприятием и недоумением. Так, лет семь назад, она и меня выплюнула, и я ее забросила после десятка страниц, и даже подарила потом с лёгким сердцем. Подарила бушующую бумажную реку, надо же. Подарила такое сокровище неописуемое. И не знала, и не догадывалась.
Нужно было же поломаться местами, где-то прогнуться, где-то искорёжиться, чтобы совпасть с этим яростным творением действительно великой литературы. Если две-три такие книги тебе в жизни попадутся, то считай, что ты читал, водил пальцем по строчкам не зря, и букварь твой был не напрасно, и миссия истинной художественной литературы - разбросать тебя по кочкам, истерзать, вскрыть ржавым ножом, заставить пережить написанное на своей шкуре, и примерить на себя, и пересмотреть происходящее с учётом, ой, да что я втираю - состоялась.

Никогда ещё так красиво и тонко выписанная любовная сцена не вызывала почти физическую тошноту и негодование, отвращение просто запредельное, и никогда я не болела так за исход брутальной кулачной драки - давай, бей его, топчи, сожри, разметай!
И ведь ждёшь, боишься, но ждёшь, что автор не сможет дальше держаться, вот-вот стратит, сольёт сцену, не выдержит планку, сверзится под ноги и его придётся пожалеть, ведь..а вот и нет. Ни единого прокола! Сцена за сценой, эпизод за эпизодом, и планка не слетает, а задирается всё выше и выше. Боже мой, канадские гуси, последнее каверзное бревно, наслаивающееся прошлое и настоящее время, и океан, и труба дьявола в песке, у корней сгнивших сосен, и рука на флагштоке, и..

Это самый настоящий сплав по великой внутренней реке между брёвен юрких и смертоносных, среди всякого прибрежного говна, когда ноги отмёрзли напрочь, внутри плещется чистый ужас, но ты прёшь вперёд, расталкивая обезумевших оленей, что направляются прямо в океан.

Честное слово, у этой книги такая мощная энергетика, что непременно хочется купить каску и бензопилу, записаться в дровосеки и укатить в дремучие края зелено-голубого Орегона. Хочется понаблюдать с безопасного расстояния на ленивых медведей, бродящих в густых зарослях колючей ежевики; выбраться в верховья могучей реки Ваконда-Ауга на нерест лосося; прислушаться влажным вечером к тоскливому крику летящей на Юг стаи канадских гусей.

После неудачной попытки самоубийства, разочаровавшись в жизни и в людях, молодой Лиланд Стемпер возвращается из Нью-Йорка в родной Орегон. Семья Лиланда – профессиональные лесорубы, которые занимаются частными заказами, отказавшись вступить в единый профсоюз. Повредивший руку глава семейства Генри, временно оказывается не у дел; и тогда старший сводный брат Лиланда Хэнк пишет тому письмо с просьбой помочь семейному делу, в котором могут подвизаться исключительно члены клана Стемперов. Письмо буквально настигло Ли на пороге, и оказалось как нельзя кстати. Не откладывая в долгий ящик, Лиланд выезжает из Нью-Йорка, имея далекоидущую цель отомстить брату Хэнку за свои детские обиды.

Девиз "Не уступай ни дюйма!" характеризует абсолютно всех членов этого упёртого, несгибаемого семейства. Начиная, от Генри Стемпера, нетерпимого к собственным сыновьям, и заканчивая хрупкой, но только с виду, жены Хэнка Вив. И только изнеженный и полный комплексов Лиланд, отрезанный ломоть, с трудом пытается заново влиться в семейный коллектив.

С трудом и я "вливалась" в книгу. Если на бумаге сплошной текст воспринимается без труда, то на слух, по крайней мере, в начале возникают трудности. Автор ведёт повествование от разных лиц, без определения особых границ между их потоками сознания или видения одних событий с точек зрения нескольких героев. Так что приходится быть внимательными, чтобы не потерять след. Но это того стоит, так как море великолепных метафор и аллегорий, метких сравнений и шикарных литот делают из текста гимн художественного слога.

Для сравнения можно посмотреть одноимённый фильм, где Пол Ньюман в роли Хэнка Стемпера чертовски неотразим и неимоверно брутален.

Группа авторов, создававших этот шедевр под кодовым именем "Кен Кизи", потрудилась на славу. Произведение не просто объемное - оно бесконечное. Даже если вы читали ранее "кукушкино гнездо", смотрели оба фильма, то не забудьте еще про Тома Вулфа. В эту группу авторов вошло несколько вариантов самого Кен Кизи разной степени обдолбанности. Необъятен и всеобъемлющ многослойный мозг укурыша, сумевшего создать такое гигантское, цельное и разноплановое произведение. И я даже верю, что он особенно и не старался. Пример великой поэмы изменчивого сознания, который всегда стоит у меня перед глазами, "Москва-Петушки", не очень равнозначен, ибо ее писали всего два человека - Венедикт Ерофеев Пьяный и Венедикт Ерофеев с Бодуна. Второй был основным идейным вдохновителем, хотя и написал раз в 50 меньше.

В случае с Кен Кизи все еще гораздо сложнее, но торчку проще, чем другим, быть несколькими людьми одновременно. Уровень страдания в произведении практически нулевой, поэтому автор перемежает такие чудные вещи как прекрасное понимание людей и скотское отношение к ним на всякий случай. Яркие образы человеков очень даже получились, но они так долго оставляют читателя равнодушным, что даже затрудняюсь представить - как пробирались через это произведение первые его исследователи, если доподлинно не знали - какой приз и в какой именно трубке их ждет в самом конце. И, хотя нигде в тексте не было указано, что Ли везет с собой целый мешок травы, я все же склонен считать, что он привез его с собой, а не вырастил на близлежащей опушке. Потому что все, все необходимое для собственной жизни, нужно всегда носить с собой.

Автор очень долго и скрупулезно обсасывает два таинственных момента - внутрисемейные отношения Стэмплеров и забастовку лесорубов. Причем и мне в данный момент тоже приходится вести себя также, как престарелой кокетке, всячески скрывая эти два вполне конкретных момента, дабы не затронуть чувства любительниц спойлеров. Длительное галлюциногенное топтание на одном месте с одной стороны интригует, а с другой - раздражает. За ним обычно следует энергичный стремительный драйв, который вновь переходит в созерцательную, заковыристую дремоту. Оригинальные словообороты автора довольно успешно разбавляют сонные потоки сознания, но на русском не всегда таковыми выглядят. Творческий экстазивный коитус переводчика в ярком фентезийном выражении представляется как эпический подвиг транссексуала где-то на склонах Кавказских гор с охранной грамотой от Папы Бенедикта XVI. Господин Сабаров, мое почтение. Надеюсь, что ваше здоровье не пострадало.

Великий процесс "расширения сознания" не считаю таковым. Даже называю его "изменением сознания", а еще чаще "искривлением". Да, это конечно личное собачье дело каждого - в каком состоянии что-то писать, но давайте не будем культивировать торчков и считать их суперлюдьми. Эллис в каком-то своем великом графоманском труде долго вещает на тему особенностей великой наркоманской расы и я ему с удовольствием еще раз советую собрать весь свой белый порошок и сделать себе одну большую вкусную клизму.

Произведение страдает тем же недостатком, как и любое другое подобного плана, где повествование ведется от лица нескольких героев. Но, ради справедливости, стоит отметить, что страдает гораздо меньше. Если обычно нас всегда не покидает ощущение, что пишет один и тот же человек, который думает, что изменив стиль, пол и добавив пару эмоциональных всплесков можно ввести в заблуждение читателя, то Кен Кизи гораздо больше органически многолик, что, впрочем, не особенно радует, а под таким соусом больше пугает. Но если бы два брата, скажем, вылезли не из одной головы - (заметьте, они даже думают попеременно и думают очень похоже), то было бы странным, если они бы не оказались одним целым. Война печени и почек до полного уничтожения противника.

В итоге я рад, что выстрадал Кен Кизи до конца и рад безмерно, хотя вот он, пример перед глазами, чтения вопреки. Произведение неординарное, очень выделяется на фоне другой торчковой американской литературы простотой и отсутствием идиотского слэнга, что делает его достоянием мировой литературы, ибо оно хотя бы читаемо.

p.s. Истина, до которой каждый доходит своей шкурой, - нами управляют наши слабости.

Ходят слухи, что эту памятку привязывают медвежьей жилой к ножке каждого младенца, родившегося в Квинаке (для справки: это маленький прибрежный городок на Аляске), а также выдают в муниципалитете городским новичкам, лелеющим надежды не только прописаться в этом чудном городке, но и стать своими.

1. Квинакец-младенец кормится не грудным молоком, а морской водой пополам с суровостью, впрочем, настоящие квинакские матери сразу выдают из своих прекрасных обветренных персей именно этот коктейль.

2. Квинакцы рождаются сразу с бородами (даже девочки), чтобы нежности не холодили лицо.

3. Квинакцы всегда знают, где берег, даже если выходят в море глубоко.

4. Квинакцы могут полгода прожить на океанской ярости, криках чаек и соленом ветре, закусывая собственной бородой.

5. Квинакцы должны обладать странностью, которая будет отличать их от обычных бренных человечков: огромное пузо, живущее своей жизнью, свирепость, экзотичность, фриковатость, упоротость, шаманизм, экотерроризм, эпичность или, на худой конец, алкоголизм, от которого сотрясаются небеса и волны.

6. Квинакцы должны посвящать большую часть своей жизни созданию комедии положений.

7. Квинакцы должны быть настоящи и искренни до мозга костей. Так что все фальшивки вокруг них будут рассыпаться в прах, даже если они колдовские.

8. Квинакцы не могут умирать просто так, их почти ничего не может угробить.

9. Квинакцы должны быть готовы спасти ближнего и умеренно дальнего своего от любой опасности и неприятности, хоть вытащить из пасти белого медведя, хоть с другого конца планеты, хоть из чрева библейского кита, хоть из стеклянной банки из-под майонеза.

10. Квинакцы должны растить и лелеять глубоко внутри себя вулкан страстей, который в холодную погоду согреет их среди льдов, а в остальное время будет готов извергнуться прямо в лицо соперника.

11. Квинакцы должны всеми силами сопротивляться консюмеризму, филистерству, обывательщине и не продаваться капиталистам за морковку с блёстками. Поправка: объедать и разорять врага разрешается.

12. Квинакцы должны чтить собакенов так же, как человечьих сородичей, а кто пса обидит, тому кишки вон.

13. Квинакцы должны никогда не бросать своих, а уж эти «свои» всегда найдут передряги для реализации этого пункта памятки.

14. Квинакцы должны всегда чувствовать себя главным персонажем (и вести себя соответствующе) любого романа, даже если на деле о них упоминается на полутора строчках в шестисотстраничной книге.

15. Квинакцы не должны задаваться вопросами жизни и смерти, потому что в Квинаке и так ясно, где бог, а где — пирог.

16. Квинакцы должны всегда быть моряками, даже если они рыбаки или никогда не покидали сушу.

17. Квинакцы должны петь без слов и текста, потому что именно так поёт море.

18. Квинакцы должны умирать в море, даже если они останутся живы.

19. Квинакцы в любой непонятной ситуации должны е...ать карася©.

Если вы согласны со всем вышеуказанным, то идите в бар и выпейте стакашку за то, чтобы Квинак вечно стоял, скрипел, вонял — и ничего ему не делалось, даже если вы не песенник, не моряк и не можете отличить шпинат от шпангоута. Добро пожаловать на конец света! «Вот вам подарочек, а остальных в геенну огненную и на х...й, на х...й, на х...й».

«Ну, держись, приятель, я заставлю тебя полюбить море и рыбалку» - прорычал мне в ухо капитан Кизи, а потом швырнул меня на борт рыболовецкой шхуны под названием «Песня моряка». И ведь действительно так оно и вышло. Этот старый пройдоха все-таки принудил меня проникнуться симпатией к морю, несмотря на то, что я всю свою сознательную жизнь избегаю обширных водных пространств так же, как алиментщик избегает встреч с судебными приставами и, самое главное, несмотря на то, что я совершенно не умею плавать, и уж тем более управлять какими-либо судами.

Но теперь, я уверен, все будет иначе. Я обязательно научусь плавать и вязать морские узлы, отличать осетра от севрюги, а траулер от дрифтера. Я вызубрю, что означают все эти форштевни, юферсы, шпангоуты и брашпили. Я полюблю запах свежевыловленного тунца и вкус соли на губах. Я выработаю иммунитет к морской болезни, привыкну разговаривать матом и каждый день глушить ром. Я уеду на Аляску, поселюсь в старом трейлере в каком-нибудь маленьком замызганном городке под названием Квинак и каждый раз с нетерпением и тоской буду ждать очередного выхода в море. И я непременно прихвачу с собой книгу старины Кена «Песня моряка», как напоминание о том, что именно с нее началось мое морское приключение.

Ну а пока я собираюсь с мыслями, набиваю всяким барахлом свой походный рюкзак и готовлюсь к путешествию на Аляску, капитан Кизи споет вам ту же самую песню, которую он спел и мне. Эта песня окажется долгой, как жизнь Николы Теслы, острой, как меч самурая, пронзительной, как взгляд Моны Лизы, глубокой, как Марианская впадина, лиричной, как фольклор народов Крайнего Севера и в то же время бесшабашной, как джазовые импровизации Рэя Чарльза. В ней пойдет речь о пропахшем рыбными потрохами и кромешной безнадегой городке, выброшенном вместе со своими несчастными жителями на обочину жизни, но неожиданно получившем шанс на преображение и перемену к лучшему; о забытых героях, сложивших свои героические полномочия и смирившихся со своим безрадостным существованием; о самозванцах и коварных мстителях, пользующихся гостеприимством и скудоумием недалекого народца, населяющего этот захолустный рыбацкий городок; о бесстрашных и лихих рыбаках, живущих только морем и его богатыми дарами; о том, в конце концов, что в любых переменах, кроме обещанных благ, может скрываться опасность и подвох.

Капитан Кизи будет петь долго и протяжно, частенько прерываясь на то, чтобы смочить свое пересохшее горло старым добрым бурбоном, затянуться сигареткой, отпустить пару-тройку сальных шуток и издать резкий хриплый смешок. Он поведает вам историю о парне по имени Айк Соллес, бывшем отважном Мстителе и экотеррористе, когда-то пережившем свою личную трагедию, а ныне живущем в старом тесном, но уютном трейлере на окраине Квинака и вынужденном спасать колорит и уникальность этого северного, необлагороженного цивилизацией городка от нашествия голливудских крыс. Кен Кизи также расскажет вам о Свирепой Алеутке по имени Алиса Кармоди-Левертова. Эта эксцентричная, взрывная, экспрессивная женщина, любящая приложиться к бутылке и не упускающая возможности устроить на пустом месте скандал, не оставит вас равнодушным и вызовет у вас, как минимум улыбку, а как максимум безудержный восторг.

В общем, если вас привлекают необычные, оригинальные и немного сумасбродные сюжеты, под завязку наполненные юмором, сарказмом и колоритными персонажами, если вы являетесь любителем моря, рыболовных судов и рыбацких городков, если вас влечет жажда приключений или, наоборот, желание найти тихий уголок, то тогда… Отдать швартовы! Поднять паруса! Полный вперед! Мы отплываем в Квинак, ребятки!

Если бы Кен Кизи не был автором величайших притч столетия («Эксмо» о «Порою блажь великая») и удивительных сказаний о добре и зле («Таймс» о «Над кукушкиным гнездом»), а ограничился старыми добрыми производственными романами — соответственно о быте общины лесорубов и психушке — всё равно было бы за что его полюбить. Вот «Песня моряка» сделана из изящнейших деталей, которые пригнаны друг к другу крайне топорным образом. Более того, сюжетные линии расходятся, что дорожки в борхесовском саду, и убегают куда-то в гиперпространство. Но я смотрю на это чудище Франкенштейна, сшитое из типажей бывших подопечных Кизи — «Веселых Проказников», и запредельных идей о zurück zur natur, — и понимаю, что это очень симпатичное чудище.

Герои — сплошь супермены-раздолбаи и деревенские валькирии, рассекающие с голой грудью на мотороллерах. И если о некоторых книгах говорят, что в них аппетитно едят, то здесь аппетитно квасят, давят газ и просто нажираются. Да, Кизи променял эпичность своих ранних героев на этот паноптикум героических деревенщин; вместо Моби Дика у него — вялый дрессированный морской лев (еще имеется мстительный альбинос, впрочем, тоже не дотягивающий до Белого Кита), вместо Ахава — какой-то невнятный режиссер. Именно Ахава, такого гордого солёного-стреляного старика может не хватать подобной истории. В «Блажи» был Стэмпер, который «не уступать ни дюйма». В «Песне» жители городка готовы уступить и последний дюйм — один из героев даже интересуется у коллаборационистов, не выдали ли им еще по раскидистому каштану. Плюс к тому, роман богато вышит красной ниткой заботы об экологии — но к концу так и не становится понятно, стоит ли лить масло на волны, если кто-то уже облил их нефтью.

Чего еще не хватило лично мне — танцев с бубном, говорящих медведей, короче, национального колорита. Тотемный столб с Авраамом Линкольном на верхушке — это круто. Сказка Шулы о «и тогда я оторвала свою правую ногу» — это круто. Свирепая Алеутка Алиса, идейная наследница Дженни из «Блажи великой» — очень круто. Коренное население, сплошь состоящее из дегенератов — не очень.

А напоследок я скажу то же, с чего начала — волшебная корова Кена Кизи никогда не доилась тухлым молоком, и пусть в случае с «Песней моряка» напиток этот разит джином и иногда клонит сон вместо того, чтобы бодрить — невермайнд. Я готова уступать Кизи каждый дюйм на книжной полке и не один час своего времени — за его юмор, за неоднократно доказанную им любовь к водной стихии, которую я, как азовская русалка, полностью разделяю, за все эти «буруны... похожие на мокрые волосы ирландской рыбачки, остающиеся на гребне». Короче, о лесорубах и моряках почитали, остались ковбои.

А совсем-совсем напоследок вот вам оптимистичная юкагирская сказка о росомахе, в чем-то конгениальная «Песне моряка»:

Большая росомаха неслась прыжками по озеру. Прыгая, поскользнулась, упала без чувств. Поднявшись, говорит:
— Эй, лёд, ты сильный?
— Совсем нет, когда теплеет, я таю.
Росомаха стала слушать солнце.
— Ну, ты-то уж сильное?
— Совсем нет, меня закрывает туча.
Росомаха стала искать тучу, говорит:
— Ты сильная?
— Совсем нет, меня несет ветер.
Тогда росомаха стала слушать ветер.
— Ты, что ли, сильный?
— Совсем нет, попав в лес, я затихаю.
Росомаха пошла к лесу. Говорит:
— Ты сильный?
— Совсем нет, человек сильный, рубит меня без конца.
После этого стала искать человека. Ходила, ходила, насилу нашла. Говорит:
— Ты всех сильней?
Человек сказал: «Я!» — и стал колотить её. Росомаха и загнулась.

«Ну, держись, приятель, я заставлю тебя полюбить море и рыбалку» - прорычал мне в ухо капитан Кизи, а потом швырнул меня на борт рыболовецкой шхуны под названием «Песня моряка». И ведь действительно так оно и вышло. Этот старый пройдоха все-таки принудил меня проникнуться симпатией к морю, несмотря на то, что я всю свою сознательную жизнь избегаю обширных водных пространств так же, как алиментщик избегает встреч с судебными приставами и, самое главное, несмотря на то, что я совершенно не умею плавать, и уж тем более управлять какими-либо судами.

Но теперь, я уверен, все будет иначе. Я обязательно научусь плавать и вязать морские узлы, отличать осетра от севрюги, а траулер от дрифтера. Я вызубрю, что означают все эти форштевни, юферсы, шпангоуты и брашпили. Я полюблю запах свежевыловленного тунца и вкус соли на губах. Я выработаю иммунитет к морской болезни, привыкну разговаривать матом и каждый день глушить ром. Я уеду на Аляску, поселюсь в старом трейлере в каком-нибудь маленьком замызганном городке под названием Квинак и каждый раз с нетерпением и тоской буду ждать очередного выхода в море. И я непременно прихвачу с собой книгу старины Кена «Песня моряка», как напоминание о том, что именно с нее началось мое морское приключение.

Ну а пока я собираюсь с мыслями, набиваю всяким барахлом свой походный рюкзак и готовлюсь к путешествию на Аляску, капитан Кизи споет вам ту же самую песню, которую он спел и мне. Эта песня окажется долгой, как жизнь Николы Теслы, острой, как меч самурая, пронзительной, как взгляд Моны Лизы, глубокой, как Марианская впадина, лиричной, как фольклор народов Крайнего Севера и в то же время бесшабашной, как джазовые импровизации Рэя Чарльза. В ней пойдет речь о пропахшем рыбными потрохами и кромешной безнадегой городке, выброшенном вместе со своими несчастными жителями на обочину жизни, но неожиданно получившем шанс на преображение и перемену к лучшему; о забытых героях, сложивших свои героические полномочия и смирившихся со своим безрадостным существованием; о самозванцах и коварных мстителях, пользующихся гостеприимством и скудоумием недалекого народца, населяющего этот захолустный рыбацкий городок; о бесстрашных и лихих рыбаках, живущих только морем и его богатыми дарами; о том, в конце концов, что в любых переменах, кроме обещанных благ, может скрываться опасность и подвох.

Капитан Кизи будет петь долго и протяжно, частенько прерываясь на то, чтобы смочить свое пересохшее горло старым добрым бурбоном, затянуться сигареткой, отпустить пару-тройку сальных шуток и издать резкий хриплый смешок. Он поведает вам историю о парне по имени Айк Соллес, бывшем отважном Мстителе и экотеррористе, когда-то пережившем свою личную трагедию, а ныне живущем в старом тесном, но уютном трейлере на окраине Квинака и вынужденном спасать колорит и уникальность этого северного, необлагороженного цивилизацией городка от нашествия голливудских крыс. Кен Кизи также расскажет вам о Свирепой Алеутке по имени Алиса Кармоди-Левертова. Эта эксцентричная, взрывная, экспрессивная женщина, любящая приложиться к бутылке и не упускающая возможности устроить на пустом месте скандал, не оставит вас равнодушным и вызовет у вас, как минимум улыбку, а как максимум безудержный восторг.

В общем, если вас привлекают необычные, оригинальные и немного сумасбродные сюжеты, под завязку наполненные юмором, сарказмом и колоритными персонажами, если вы являетесь любителем моря, рыболовных судов и рыбацких городков, если вас влечет жажда приключений или, наоборот, желание найти тихий уголок, то тогда… Отдать швартовы! Поднять паруса! Полный вперед! Мы отплываем в Квинак, ребятки!

Если бы Кен Кизи не был автором величайших притч столетия («Эксмо» о «Порою блажь великая») и удивительных сказаний о добре и зле («Таймс» о «Над кукушкиным гнездом»), а ограничился старыми добрыми производственными романами — соответственно о быте общины лесорубов и психушке — всё равно было бы за что его полюбить. Вот «Песня моряка» сделана из изящнейших деталей, которые пригнаны друг к другу крайне топорным образом. Более того, сюжетные линии расходятся, что дорожки в борхесовском саду, и убегают куда-то в гиперпространство. Но я смотрю на это чудище Франкенштейна, сшитое из типажей бывших подопечных Кизи — «Веселых Проказников», и запредельных идей о zurück zur natur, — и понимаю, что это очень симпатичное чудище.

Герои — сплошь супермены-раздолбаи и деревенские валькирии, рассекающие с голой грудью на мотороллерах. И если о некоторых книгах говорят, что в них аппетитно едят, то здесь аппетитно квасят, давят газ и просто нажираются. Да, Кизи променял эпичность своих ранних героев на этот паноптикум героических деревенщин; вместо Моби Дика у него — вялый дрессированный морской лев (еще имеется мстительный альбинос, впрочем, тоже не дотягивающий до Белого Кита), вместо Ахава — какой-то невнятный режиссер. Именно Ахава, такого гордого солёного-стреляного старика может не хватать подобной истории. В «Блажи» был Стэмпер, который «не уступать ни дюйма». В «Песне» жители городка готовы уступить и последний дюйм — один из героев даже интересуется у коллаборационистов, не выдали ли им еще по раскидистому каштану. Плюс к тому, роман богато вышит красной ниткой заботы об экологии — но к концу так и не становится понятно, стоит ли лить масло на волны, если кто-то уже облил их нефтью.

Чего еще не хватило лично мне — танцев с бубном, говорящих медведей, короче, национального колорита. Тотемный столб с Авраамом Линкольном на верхушке — это круто. Сказка Шулы о «и тогда я оторвала свою правую ногу» — это круто. Свирепая Алеутка Алиса, идейная наследница Дженни из «Блажи великой» — очень круто. Коренное население, сплошь состоящее из дегенератов — не очень.

А напоследок я скажу то же, с чего начала — волшебная корова Кена Кизи никогда не доилась тухлым молоком, и пусть в случае с «Песней моряка» напиток этот разит джином и иногда клонит сон вместо того, чтобы бодрить — невермайнд. Я готова уступать Кизи каждый дюйм на книжной полке и не один час своего времени — за его юмор, за неоднократно доказанную им любовь к водной стихии, которую я, как азовская русалка, полностью разделяю, за все эти «буруны... похожие на мокрые волосы ирландской рыбачки, остающиеся на гребне». Короче, о лесорубах и моряках почитали, остались ковбои.

А совсем-совсем напоследок вот вам оптимистичная юкагирская сказка о росомахе, в чем-то конгениальная «Песне моряка»:

Большая росомаха неслась прыжками по озеру. Прыгая, поскользнулась, упала без чувств. Поднявшись, говорит:
— Эй, лёд, ты сильный?
— Совсем нет, когда теплеет, я таю.
Росомаха стала слушать солнце.
— Ну, ты-то уж сильное?
— Совсем нет, меня закрывает туча.
Росомаха стала искать тучу, говорит:
— Ты сильная?
— Совсем нет, меня несет ветер.
Тогда росомаха стала слушать ветер.
— Ты, что ли, сильный?
— Совсем нет, попав в лес, я затихаю.
Росомаха пошла к лесу. Говорит:
— Ты сильный?
— Совсем нет, человек сильный, рубит меня без конца.
После этого стала искать человека. Ходила, ходила, насилу нашла. Говорит:
— Ты всех сильней?
Человек сказал: «Я!» — и стал колотить её. Росомаха и загнулась.