2

Миссис Феррами сказала:

– Я хочу домой.

Ее дочь Джинни ответила:

– Не волнуйся, мамочка, мы заберем тебя отсюда очень скоро. Скорее, чем ты думаешь.

Ее младшая сестра Пэтти покосилась на Джинни и спросила:

– Интересно знать, как это, черт возьми, у тебя получится?

Комнатушка в доме для престарелых Белла-Виста – это все, на что хватило страховки матери, и надо сказать, что обстановка здесь была довольно убогая. Две высокие больничные койки, два встроенных шкафа, диванчик и телевизор. Стены выкрашены в уныло-коричневый цвет, на полу пластиковая плитка в оранжево-кремовую полоску. На окне решетка и никаких занавесок, а само оно выходит на автозаправочную станцию. В углу раковина, туалет в конце коридора.

– Хочу домой, – повторила мама.

– Но, мамочка, – возразила Пэтти, – ты постоянно все забываешь, ты уже не можешь сама о себе позаботиться.

– Глупости! Еще как могу, и не смей разговаривать со мной в таком тоне!

Джинни прикусила губу. При виде старой развалины, в которую превратилась ее мать, ей хотелось плакать. У мамы были крупные волевые черты лица: черные брови, темные глаза, прямой нос, большой рот и резко очерченный подбородок. Такую же внешность унаследовали и Пэтти с Джинни. Правда, мама была маленькая, а обе они очень высокие – в папу. Все три отличались непоколебимым упрямством, а их взгляд называли «грозным» – характерная черта всех женщин из рода Феррами. Впрочем, мама уже никогда не будет грозной. У нее обнаружили болезнь Альцгеймера.

И это при том, что ей не было еще и шестидесяти. Джинни исполнилось двадцать девять лет, а Пэтти – двадцать шесть, и они от души надеялись, что мамочка вполне сможет позаботиться о себе еще несколько лет. Но эти надежды развеялись сегодня в пять часов утра, когда им позвонил полицейский и сообщил, что нашел их мать, которая, рыдая, брела по 18-й улице в грязном халате. Несчастная уверяла, что забыла, где живет.

Джинни прыгнула в машину и помчалась в Вашингтон – езда из Балтимора в тихое воскресное утро заняла примерно час. Она забрала маму из полицейского участка, отвезла домой, помыла и переодела, затем позвонила Пэтти. И вот сестры договорились отвезти маму на консультацию в Белла-Виста. Приют находился в небольшом городке в округе Колумбия, между Вашингтоном и Балтимором. Там провела свои последние годы их тетушка Роза. У тетушки Розы была в точности такая же страховка, как у мамы.

– Мне здесь не нравится, – сказала мама.

– Нам тоже не нравится, – ответила Джинни, – но в данный момент это все, что мы можем себе позволить. – Ей хотелось, чтоб ее слова прозвучали убедительно, а вышло грубовато.

Пэтти бросила на нее укоризненный взгляд и сказала:

– Перестань, мамочка. Нам приходилось жить и в худших условиях.

Что правда, то правда. После того как отца посадили во второй раз, мать с двумя дочерьми жили в одной комнате, здесь же стоял кухонный стол с электроплиткой, а умывальник находился в коридоре. То были трудные годы. Но мама приняла этот вызов храбро, как львица. Как только Джинни и Пэтти пошли в школу, она нашла надежную пожилую женщину, которая могла бы позаботиться о девочках, и устроилась на работу. Она была парикмахершей, искусной и старательной, хоть и немного старомодной, и вскоре они уже переехали в маленькую, но отдельную квартирку, состоявшую из двух комнат. Поселились они в Адамс-Морган, рабочем, но достаточно респектабельном в ту пору районе.

На завтрак она готовила тосты и отправляла Джинни с Пэтти в школу в чистеньких платьицах; затем делала себе прическу и макияж: работая в салоне, следовало выглядеть пристойно. Кухню оставляла в безупречном порядке, на столе всегда стояла тарелка с печеньем для девочек, чтобы они могли перекусить, когда вернутся домой. По воскресеньям все втроем дружно занималась уборкой и стиркой. Мама всегда была такой энергичной, надежной, неутомимой – просто сердце разрывалось при виде лежавшей в постели беспомощной, потерявшей память женщины.

Вот она недоуменно нахмурилась и спросила:

– Скажи, Джинни, зачем это ты носишь кольцо в носу?

Джинни дотронулась до тоненького серебряного ободка в ноздре и грустно улыбнулась:

– Я сделала пирсинг еще ребенком. Ты что, забыла, мам, как тогда рассердилась? Я думала, ты меня на улицу вышвырнешь.

– Забыла, – пробормотала мать.

– А я помню, – вмешалась Пэтти. – Я еще тогда подумала, что ничего шикарней в жизни не видела! Но мне было одиннадцать, а тебе – четырнадцать, и все, что бы ты ни делала и ни говорила, казалось таким стильным, замечательным, умным!

– Может, так оно и было, – усмехнулась Джинни.

Пэтти хихикнула.

– Ну уж только не оранжевый жакет!

– О боже, да, этот жакет! В конце концов мама просто сожгла его. После того как я переночевала в заброшенном доме и набралась там блох.

– А вот это помню, – сказала мама. – Блохи! У моего ребенка! – До сих пор при упоминании об этом она возмущалась, хотя с тех пор прошло пятнадцать лет.

И тут все они повеселели. История с жакетом и блохами напомнила им, как близки они были когда-то. Самый подходящий момент, чтобы уйти.

– Мне, пожалуй, пора, – сказала Джинни и встала.

– Мне тоже! – подхватила Пэтти. – Надо еще приготовить обед.

Но ни одна из них не решилась подойти к двери. Джинни казалось, что она предает мать, бросает ее в трудную минуту. Никто ее здесь не любит. Ей нужна семья, нужен уход. Джинни и Пэтти должны остаться с ней, готовить для нее, стирать белье и ночные рубашки, включать телевизор, когда показывают ее любимую передачу.

– Ну, когда я вас теперь увижу? – спросила мама.

Джинни хотелось сказать: «Завтра. Я принесу тебе завтрак и пробуду с тобой весь день». Но она этого не сказала, не смогла. Всю неделю она будет страшно занята на работе. Ее охватило чувство вины. Как я могу быть такой жестокой?!

На помощь ей пришла Пэтти:

– Я приду завтра. И приведу ребятишек. Уверена, ты будешь рада их увидеть.

Но мать не позволила Джинни отделаться столь легко.

– А ты придешь, Джинни? – спросила она.

– Как только смогу, – выдавила та. И, задыхаясь от стыда и горя, наклонилась и поцеловала мать. – Я люблю тебя, мамочка. Помни это.

Как только они оказались за дверью, Пэтти разрыдалась.

Джинни тоже хотелось плакать, но она была старшей сестрой и давным-давно научилась контролировать свои эмоции в присутствии Пэтти. Она обняла сестру за плечи, и они зашагали по пахнущему антисептиком коридору. Нет, Пэтти никак нельзя назвать слабой, но она всегда была более восприимчивой, чем волевая и смелая Джинни. За что последней частенько доставалось от матери: та считала, что Джинни не мешало бы стать помягче – такой, как Пэтти.

– Честное слово, страшно хотела бы забрать ее к себе домой, но не могу, – жалобно пробормотала Пэтти.

И Джинни с ней согласилась. Пэтти была замужем за плотником по имени Зип. Они жили в маленьком щитовом домике с двумя спальнями. Во второй спальне размещались трое их сыновей – Дейви было шесть лет, Мелу исполнилось четыре, а Тому едва стукнуло два. Так что для бабушки там просто не было места.

Джинни жила одна. Будучи ассистентом профессора в университете Джонс-Фоллз, она зарабатывала тридцать тысяч долларов в год – гораздо меньше, чем муж Пэтти, – так ей, во всяком случае, казалось. К тому же она только что приобрела в кредит двухкомнатную квартиру и мебель. Одна из комнат служила гостиной, а в отгороженном уголке располагалась кухня, вторая, с чуланом и крохотной ванной, была спальней. Если уступить маме кровать, самой придется спать на диване; к тому же нужно будет нанимать сиделку, которая присматривала бы за ней хотя бы в дневное время, ведь страдающую заболеванием Альцгеймера женщину никак нельзя оставлять в доме одну.

– И я тоже не могу взять ее к себе, – сказала Джинни.

Тут Пэтти неожиданно вспылила. И сквозь слезы пробормотала:

– Но зачем тогда ты обещала ей, что мы непременно ее заберем? Раз мы не можем?..

Они вышли на улицу с плавящимся от жары асфальтом, и Джинни сказала:

– Завтра пойду в банк и возьму ссуду. Тогда мы сможем поместить ее в более приличное заведение.

– Но как же ты будешь отдавать эти деньги? – спросила практичная Пэтти.

– Меня должны повысить. Сначала до должности адъюнкт-профессора, а затем уже дадут полную профессуру. И еще мне предложили написать учебник и работать консультантом в трех международных организациях.

– Я-то тебе верю, – улыбнулась сквозь слезы Пэтти, – но вот поверят ли в банке?

Пэтти всегда верила в Джинни. Сама она была далеко не столь амбициозна. В школе училась средне, в девятнадцать выскочила замуж и стала домохозяйкой и матерью, о чем никогда не жалела. Джинни же в этом смысле являла собой полную противоположность сестре. Была лучшей ученицей в классе, капитаном всех спортивных команд, умудрилась даже стать чемпионкой по теннису, продолжала заниматься спортом и в колледже. У Пэтти еще ни разу не было повода усомниться в ней.

Впрочем, Пэтти была права: получить вторую ссуду в банке, вскоре после того как она взяла деньги на квартиру, будет проблематично. К тому же она только начала свою карьеру в университете, и повышение ей светит не раньше чем года через три. Они дошли до парковки, и Джинни с отчаянием сказала:

– В крайнем случае продам машину.

Она очень любила свою машину. Это был «Мерседес-23 °C» двадцатилетней давности, красный двухдверный седан с черными кожаными сиденьями. Она купила его восемь лет тому назад на деньги, которые выиграла в молодежном теннисном чемпионате, – пять тысяч долларов. Это было до того, как ездить на подержанных «мерседесах» стало настоящим шиком.

– Может, сейчас он стоит вдвое дороже, – сказала она.

– Но тогда тебе придется купить другую машину, – заметила никогда не теряющая чувства реальности Пэтти.

– Ты права, – вздохнула Джинни. – Ладно, ничего. Я еще могу давать частные уроки. Правда, университетские правила это запрещают, но получать около сорока долларов в час, вдалбливая какому-нибудь богатому тупому студенту азы медицинской статистики, не так уж и плохо. В неделю может набежать до трехсот долларов; и заметь, это чистые денежки, без налогов, потому что я никому не собираюсь сообщать о том, что даю частные уроки. – Она заглянула сестре в глаза. – Может, и ты подбросишь маленько?

Пэтти отвернулась.

– Не знаю.

– Но ведь Зип зарабатывает куда больше меня.

– Он убьет меня, если узнает, что я это сказала, но мы сможем наскрести семьдесят пять – восемьдесят долларов в неделю, – произнесла после паузы Пэтти. – Я заставлю его попросить прибавки. Сам он не просит, стесняется, но я знаю, что он заслуживает этого. И его босс хорошо к нему относится.

Джинни немного повеселела при мысли о перспективе проводить воскресенья, давая частные уроки отстающим студентам.

– Короче, за лишние четыреста долларов в неделю мы должны, просто обязаны устроить маму в хорошую комнату с ванной.

– И тогда можно будет принести ей туда вещи из дома, всякие украшения, безделушки, может, даже что-то из мебели.

– Давай поспрашиваем, может, кто-то подскажет заведение получше?

– Хорошо, – задумчиво протянула Пэтти. – Ведь болезнь мамы неизлечима? Я смотрела передачу по телевизору.

Джинни кивнула:

– Да. За начальную стадию болезни Альцгеймера ответственен дефект гена AD 3. – Он был обнаружен в хромосоме 14q24.3, вспомнила Джинни, но не стала говорить об этом Пэтти, потому что в генетике та все равно не разбиралась.

– Это что же, значит, мы с тобой кончим так же, как и мама?

– Это значит, что такой шанс есть. И что он велик.

Какое-то время обе молчали. Слишком уж мрачной выглядела перспектива лишиться разума.

– Как хорошо, что я родила рано, – заметила Пэтти. – Дети уже вырастут и смогут позаботиться о себе, когда это со мной случится.

Джинни уловила в ее голосе упрек. Как и мама, Пэтти считала, что в двадцать девять лет женщине пора бы обзавестись семьей и детьми.

– Тот факт, что ген обнаружен, уже вселяет надежду, – заметила Джинни. – Я хочу сказать, что ко времени, когда мы будем в мамином возрасте, изобретут инъекцию с исправленной версией нашей ДНК, в которой не будет присутствовать этот фатальный ген.

– Да, по телевизору говорили. Что-то насчет технологии рекомбинантной ДНК, верно?

Джинни одобрительно усмехнулась:

– Да, именно.

– Видишь, я не такая уж и тупая.

– Я никогда не считала тебя тупой.

– Правда, тут одна загвоздка, – задумчиво протянула Пэтти. – Если эта самая ДНК делает нас теми, кто мы есть, не станем ли мы совсем другими личностями, когда изменится ДНК?

– Не только ДНК делает тебя именно таким, а не другим. И воспитание тоже. Собственно, это и есть тема моей работы.

– И как она у тебя продвигается?

– Знаешь, потрясающе! Это мой шанс, Пэтти! Множество людей прочли мою статью о криминальном типе личности и о том, запрограммирована ли склонность к преступлениям в генах человека. – Эта статья, опубликованная еще в прошлом году, когда Джинни работала в университете Миннесоты, была подписана ее куратором-профессором. Вернее, его имя стояло первым, а уж потом – имя Джинни. И это несмотря на то что всю работу проделала она.

– Мне бы и в голову не пришло, что склонность к преступлениям может быть наследственной.

– Просто мне удалось идентифицировать четыре наследственные черты, которые ведут к криминальному поведению. Импульсивность, бесстрашие, агрессия и гиперактивность. Но главное в моей теории вовсе не это. Я пытаюсь доказать, что определенные методы воспитания детей могут подавить эти черты и превратить потенциального преступника в добропорядочного гражданина.

– И как же, интересно, это можно доказать?

– Изучая пары идентичных близнецов, которые росли и воспитывались порознь. Идентичные близнецы имеют одинаковую ДНК. Но если их разлучили в самом раннем детстве, допустим, одного усыновили, а другого оставили в прежней семье, то воспитываются они по-разному. Вот я и выискиваю пары близнецов, где один стал преступником, а второй – нормальным человеком. А потом изучаю, как они воспитывались и что именно их родители делали по-разному.

– Мне кажется, твоя работа очень важна, – заметила Пэтти.

– Надеюсь, что да.

– Потому что мы просто обязаны выяснить, почему сегодня столько плохих американцев.

Джинни кивнула. Сестра точно определила суть проблемы.