Из толпы особенно выделялась одна девушка. У нее были светлые волосы, загорелая кожа и славные ямочки на щеках, которые появлялись, когда она смеялась, а смеялась девушка часто. Долли не могла отвести от нее глаз. Ее завораживала кошачья грация, с которой двигалась незнакомка, касаясь руки то одного, то другого собеседника; высокие скулы, тихая улыбка, приберегаемая для избранных друзей; свет, исходивший от ее серебристого атласного платья, раздуваемого летним бризом. Бризом. Даже природа была против Долли. Пока она поджаривалась посреди лагеря, разбитого семейством Смитэм, – капли пота скопились на лбу, купальник прилип к телу, – серебристое платье издевательски трепетало на ветру.

– Кто будет в крикет?

Долли не отводила взгляда от журнала.

– Я! Я буду! – Катберт принялся скакать то на одной, то на другой ноге (уже успевших обгореть). – Я буду подавать, пап! Ну пожалуйста, пап, ну можно я?

Тень отца на миг заслонила от нее палящее солнце.

– Дороти, а ты что же?

Перед глазами Дороти промелькнула бита, округлость отцовского торса, ошметки яичницы-глазуньи, приставшей к усам, а перед мысленным взором стояла прекрасная смеющаяся девушка в серебристом платье, флиртующая с друзьями без присмотра родителей.

– В следующий раз, пап, – промолвила она тихо. – Голова болит.

Головная боль относилась к категории женских штучек, и мистер Смитэм недовольно поджал губы.

– Тогда отдохни, – кивнул он, медленно удаляясь.

– Пап, ну где ты там? – позвал Катберт. – Боб Уайетт уже на поле. Покажи ему класс!

Разве можно устоять перед таким призывом? Повернувшись на каблуках, отец, словно был стройнее и моложе, чем на самом деле, бодрой походкой зашагал по пляжу с битой на плече.

Игра началась, и Долли еще сильнее вжалась в стену. Спортивное мастерство Артура Смитэма тоже было частью семейного предания, а обязательная игра в крикет во время летнего отдыха – традицией, освященной временем.

В глубине души Долли себя ненавидела – возможно, это был ее последний отдых с семьей, – но не могла стряхнуть раздражение. С каждым днем пропасть между ней и ее родными расширялась. Она не переставала любить их, однако в последнее время родители, а порой даже Катберт, выводили ее из себя. Долли всегда ощущала себя особенной, не такой, как все, а с недавних пор отношения между ней и родителями окончательно испортились.

Как-то за обедом отец завел разговор о том, чем она будет заниматься после окончания школы. В сентябре на велосипедной фабрике освободится вакансия секретарши, и после тридцати лет безупречной службы он надеется, что его влияния хватит, чтобы место получила Долли. Говоря про влияние, отец улыбался и подмигивал, словно делал дочери большое одолжение и теперь она должна испытывать к нему искреннюю благодарность, а Долли хотелось выть, словно героине фильма ужасов. Ничего страшнее и придумать нельзя! В голове не укладывалось, что Артур Смитэм, ее отец, за семнадцать лет так и не удосужился понять собственную дочь.

С пляжа донесся крик: «Шесть!» – и поверх журнала Долли бросила взгляд на отца, который закинул биту на плечо, словно ружье, и затрусил к импровизированной калитке. Рядом с ней Дженис Смитэм излучала искренний интерес, время от времени издавая негромкие возгласы: «Вот так удар!», перемежаемые вскриками: «Осторожно!», «Не так быстро!» и «Дыши, Катберт, помни о своей астме». Долли рассматривала ее аккуратный перманент, целомудренный крой купального костюма, отмечала ее манеру вести себя так, словно она боится лишний раз о себе напомнить. Непонимание, которое демонстрировала мать, раздражало Долли больше всего.

Когда Долли поняла, что отец не шутил насчет места секретарши, она еще надеялась на заступничество Дженис. Пусть порой Долли воображала себя подменышем, но в глубине души знала, что это не так. Увидев мать и дочь рядом, никто бы не усомнился в их родстве. У Дженис и Дороти Смитэм были волосы шоколадно-коричневого цвета, высокие скулы и пышная грудь. И как узнала Долли недавно, они с матерью были похожи не только внешне.

Однажды, роясь в гараже в поисках клюшки, Долли обнаружила на самой верхней полке зеленоватую коробку из-под обуви. Коробка показалась ей смутно знакомой, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить: мать сидит на краю кровати в спальне, на коленях та самая коробка, на лице странная задумчивость. Долли сразу поняла, что не стоит докучать матери в такую минуту, но впоследствии часто спрашивала себя, что означал этот мечтательный, растерянный вид, заставлявший Дженис выглядеть и старше, и моложе одновременно.

В тот день в гараже Долли подняла крышку коробки – и тайное стало явным. Коробку заполняли обрывки другой жизни: программки музыкальных вечеров, синие наградные ленты победительницы конкурса молодых непрофессиональных певцов, дипломы на имя Дженис Уильямс. Была даже газетная вырезка с портретом юной девушки: у нее была точеная фигурка и сияющие глаза, и она явно не собиралась по примеру одноклассниц прожить тусклую, предсказуемую жизнь.

Однако вышло именно так. Долли пристально всматривалась в девушку на фотографии. Некогда ее мать обладала талантом – настоящим природным даром, делавшим ее особенной, не такой, как все. Однако за семнадцать лет Долли ни разу не слышала, чтобы мать пела. Что могло заставить замолчать женщину, некогда сказавшую: «Я люблю петь больше всего на свете. Когда я пою, мне кажется, я отрываюсь от земли и лечу. Моя мечта – однажды выступить перед королем».

Долли казалось, она знает ответ.

– Держи спину ровнее, Катберт, – раздался голос отца. – Не сутулься.

Артур Смитэм: бухгалтер по призванию, один из столпов велосипедной фабрики, поборник всего, что хорошо и прилично. Враг всего незаурядного и необычного.

Долли вздохнула, наблюдая, как отец изгибается, подавая Катберту мяч. Артуру Смитэму удалось подавить все, что делало особенной ее мать, но ему не удастся проделать то же самое с Долли. Она ему не позволит.

– Мама, – промолвила она, опуская журнал.

– Что, дорогая? Хочешь сэндвич с креветочной пастой?

Долли набрала воздуху в легкие. Она и представить себе не могла, что когда-нибудь решится сказать матери правду, но отступать было поздно.

– Мама, я не хочу работать на велосипедной фабрике.

– Не хочешь?

– Да.

– Понятно.

– Каждый день делать одно и то же – это не по мне. Печатать бесконечные письма, где будет все про велосипеды, поставки, и ужасные «искренне Ваш».

По лицу матери было трудно прочесть, о чем она думает.

– Ясно.

– Вот так.

– А чем ты хочешь заниматься?

Долли не знала ответа. Ничего определенного, просто она была уверена, что судьба приготовила для нее нечто особенное.

– Не знаю. Я просто… Велосипедная фабрика – не место для такой, как я.

– Но почему?

Долли не хотелось отвечать. Она была уверена, что мама не станет приставать с расспросами. Она пыталась найти правильные слова, чувствуя, как на смену надежде приходит разочарование.

– Пришло время взяться за ум, Дороти, – сказала мать мягко. – Ты уже почти взрослая.

– Да, но…

– Пора забыть детские фантазии. Он хотел сказать сам, сделать сюрприз, но, раз уж так вышло, я открою тебе тайну: отец уже договорился с миссис Левин о встрече.

– Что?

– Я не должна была признаваться, но тебя ждут в первую неделю сентября. Тебе повезло, что твой отец – человек со связями.

– Но я…

– Папе лучше знать. – Дженис потянулась, намереваясь похлопать дочь по ноге, потом передумала. – Вот увидишь.

За фальшивой улыбкой Дженис прятался страх, словно она понимала, что в каком-то смысле предает дочь, но не желала об этом задумываться.

Долли вскипела. Ей захотелось встряхнуть мать, напомнить ей, что когда-то и она была особенной, не такой, как все. Пусть расскажет, почему она изменилась (хотя Долли и сознавала, что просить об этом жестоко). Ибо ее дочь напугана и больше всего на свете боится стать такой же, как мать.

– Осторожнее!

Крик, донесшийся с берега, отвлек внимание Долли и спас Дженис Смитэм от неприятного разговора.

У кромки воды, в купальнике прямо со страниц журнала «Вог», стояла она, девушка в серебристом платье, и, поджав губки, терла ушибленную руку. Вокруг, охая и причитая, сгрудились ее прекрасные спутники, и Долли наконец поняла, что случилось. Юноша примерно ее лет нагнулся и поднял с песка – Долли в ужасе зажала рот рукой – крикетный мяч.

– Простите, молодежь, – извинился отец.

Глаза Долли расширились: что, черт возьми, он собирается делать? Хорошо хоть ему хватает ума оставаться на месте. Но нет – щеки Долли вспыхнули, – отец направился прямо к ним! Долли хотелось сгинуть, провалиться сквозь землю со стыда. Подойдя к компании, отец остановился, виновато пожал плечами, мимически изобразил замах. Молодые люди закивали, юноша с мячом в руке что-то сказал отцу, девушка дотронулась до своей руки и улыбнулась, показав Артуру Смитэму все свои ямочки. Долли выдохнула, – кажется, пронесло.

Однако отец, вероятно зачарованный светским лоском своих новых знакомых, вместо того чтобы поспешно ретироваться, обернулся и махнул рукой в сторону Долли и ее матери. Дженис Смитэм засуетилась (заставив дочь поморщиться с досады), привстала, снова села, замерла в неудобной позе и помахала рукой.

Долли совсем приуныла. Ничего хуже нельзя было даже вообразить.

Впрочем, тут она ошибалась.

– Смотрите! Смотрите, что я могу!

Зрителям пришлось последовать призыву. Катберт, привыкший быть в центре внимания, решил напомнить о себе. Забыв про крикет, малыш нашел новую забаву, попытавшись взобраться на спину ослику, бродившему по пляжу. Зрелище было жалким, но Долли пришлось смотреть. Увы – она украдкой огляделась, – как и всем остальным.

Выходка Катберта оказалась последней соломинкой. Вероятно, ей следовало помочь брату, но это было выше ее сил. Буркнув про больную голову, Долли захлопнула журнал и бросилась вон с пляжа, в укрытие крохотной темной комнатки с видом на соседские водостоки.

* * *

Молодой человек с нестриженой шевелюрой и в неряшливом костюме наблюдал за сценкой на пляже из-за эстрады. Казалось, он мирно дремал, сдвинув на глаза шляпу, но крик разбудил его. Он протер глаза и в поисках источника шума оглядел местность. Им оказались отец с сыном, все утро игравшие в крикет.

Поднялась суета, отец помахал рукой компании молодых богачей, ранее коротавших время в купальном домике на мелководье. Теперь домик опустел, только трепетало на ветру серебристое платье на перилах балкона. Молодой человек успел заметить его раньше, оно просто бросалось в глаза. Такому платью было место не на пляже, а на балу.

– Смотрите! Смотрите, как я могу! – снова раздался крик.

Молодой человек послушно перевел глаза. Парнишка, до сей поры прилежно игравший в крикет, принялся потешать публику, взявшись за ослика. Толпа радостно внимала новому развлечению.

Все, кроме него. У него были дела поважнее. Девушка с розовыми губками и прелестными округлостями, заставлявшими его сердце биться чаще, оказалась предоставлена сама себе. Она встала с кресла и направилась в сторону променада. Молодой человек закинул за плечи рюкзак и натянул на лоб шляпу. Теперь-то он не упустит своего шанса.