На восемнадцатой играем, на девятнадцатой пьем

– По-моему, угощаешь ты, сквайр, – сказал Энди.

– Опять? – спросил Винс.

Это как так? Винс же только что на всех взял? Счет из бара, наверное, уже до облаков дорос – Томми и Энди пили двойные сингл-молты. Винс старался обойтись пинтами, и все равно поплыл.

– В легком весе выступаешь, – сказал ему Томми. – Что с тобой сегодня такое?

– Не обедал, – ответил Винс. – Занят был, не успел.

Едва ли правда. То есть насчет обеда правда, насчет «занят» – ни в коей мере, потому что в довершение ко всему – и об этом Винс ни словом никому не обмолвился – неделю назад его выперли с работы. Достиг низшей точки. Дна. Невзгода за невзгодой. Катастрофа библейских масштабов, словно Винса испытывает ревнивый ветхозаветный Господь. Страдаю, как Иов, подумал он. Его растили баптистом в Уэст-Йоркшире, и воскресная школа пустила корни.

Смешно совпало, что страдание и трудовая страда – похожие слова. Не очень смешно, если одно есть, а другого нет. Сократили за избыточностью.

– Прости, Винс, – сказал его босс Нил Ротчер. – Но сам понимаешь… – И пожал плечами: – Поглощение и все такое.

Несообразно, счел Винс, жать плечами, когда человек теряет средства к существованию.

– Как начинается консолидация активов, сокращения неизбежны, – сказал Ротчер. («Рифма – дрочер», – говорили все за его спиной. И правда. Дрочер и есть.)

А при этом Винса все, наоборот, любили – аж сияли, когда он входил, всегда ему радовались («Принести тебе кофе, Винс?», «Как там твоя дочурка, Винс? Эшли, кажется, да?»). В отличие от Венди, которая весь год и головы не поворачивала, когда Винс перешагивал порог. Была одна особенно приятная женщина, работала в йоркском офисе, Хэзер ее звали. Полненькая такая и всегда одевалась в лиловое – не сказать, что то и другое ее не красило. Всегда обнимала Винса и говорила: «Вы гляньте, кто пришел, – да неужто Винс?!» – словно это большой сюрприз.

– Я проработал в компании двадцать лет, – сказал Винс Ротчеру. – Это что, не считается? Вроде всегда было «первым пришел, последним ушел»? А не «первым пришел, первым ушел»?

А этот дрочер опять жмет плечами:

– Им, понимаешь, нужна свежая кровь. Молодые голодные ребята, чтоб готовы были кровью истекать ради компании.

– А я не истекал? Я весь истек! Я уже как жертва вампира после пира!

– Винс, не усложняй. – (Это почему еще?) – Получишь хорошее выходное пособие.

Хорошее, ага. Хрен там, думал Винс. На эти деньги и год не протянуть. Вселенная над ним насмехается. Безработный разведенный мужик под полтинник – есть ли на планете более низшие формы жизни? Год назад Винс был полноценным человеком – мужем, отцом, работником, – а теперь стал избыточен и сокращен во всех смыслах этого слова. Ошметок на дне фритюрницы.

– Шевелись, Винс! – прервав эти размышления, грохнул в ушах голос Томми Холройда. – Тут люди от жажды помирают.

– Слыхал новости? – невзначай спросил Томми, когда они сели за столик у окна с прекрасным видом на фервей. (Томми всегда доставался лучший столик – сотрудницы клуба его любили.) – Говорят, Кармоди выпускают. Ввиду особых обстоятельств.

– Господи, – сказал Винс. – Как ему это удалось?

– Из гуманизма. У него жена умирает. Якобы.

Томми и Энди переглянулись – Винс не понял, что означали эти переглядки. И Бассани, и Кармоди были членами «Бельведера». В клубе о них не поминали, но их призраки по-прежнему шныряли где-то в тенях. Оба оставили по себе некое пятно, вопросительный знак на всем, к чему прикасались. И конечно, всю дорогу ходили слухи про третьего. «Кто-то из этих?» – гадал Винс, взглядом окидывая клуб, уже бурливший алкоголем и праздной болтовней самодовольных. Винс здесь и прежде чувствовал себя лишним, а теперь, докатившись до жизни такой, – тем более.

Обоим, и Бассани, и Кармоди, предъявляли чудовищные обвинения – в основном дело касалось несовершеннолетних, и от одной мысли о том, что творили эти двое, Винса мутило. Обвинениям несть числа – устраивали «вечеринки», куда-то «поставляли» детей, ездили за границу в свои «особые» заведения. «Черная записная книжечка» – имена судей, и банкиров, и полицейских. Сильных мира сего. Не говоря уж о коррупции – оба годами заседали в местных структурах власти. Почти ничего не доказано – только (только!) непристойные приставания к несовершеннолетним девочкам, детская проституция и владение детской порнографией. Хватило, чтоб их посадить, – во всяком случае, хватило, чтобы посадить Кармоди, поскольку Бассани повесился в тюрьме Армли. Кармоди признали виновным по всем эпизодам и отправили в Уэйкфилдскую тюрьму, а он все уверял, что чист. Ни тот ни другой содержимого черной записной книжечки не выдали, если такая вообще была.

– Я слыхал, – сказал Томми, – Кармоди болен.

– Это кто тебе сказал? – спросил Энди.

– Птичка напела. Важная такая птица – отставной помощник главного констебля, ходит сюда выпить.

– Дылда, бородка гейская?

– Он самый. Сказал, Кармоди недолго осталось. У него УДО подходит через несколько месяцев, а он хочет пораньше. Говорят, заключил сделку со следствием.

– Сделку? – рявкнул Энди. – Какую сделку?

– Не в курсах, – ответил Томми. – Может, выдаст имена.

– Чьи? – спросил Винс, стараясь не выпасть из разговора. – Типа этого третьего человека?

Томми и Энди повернулись к нему разом и уставились, будто увидели впервые за весь вечер. Пауза, а затем Томми рассмеялся:

– Третьего человека? Вроде фильм такой был, нет?^[38]

Томми и Энди снова переглянулись, исключив Винса напрочь. Друзья по-честному.

В ожидании героя^[39]

Вернувшись домой, Джексон тут же содрал с себя мокрое и бросил в стиральную машину, а потом залез в душ и открутил горячую воду до упора. Лето-то лето, но купание в Северном море вполне обеспечит гипотермию.

Приятно вернуться на твердую землю. Море – не его стихия, Джексону подавайте землю, а воду унесите. И в тепле коттеджа тоже приятно. В поленнице дрова, дверной косяк увит жимолостью. Коттедж стоял на территории поместья, которому уже сотни лет, – построено во времена, когда на этих землях обосновались норманны. Все ухожено. Джексону по душе. Кто бы мог подумать, что он окончит свои дни здесь. Не что чтобы они непременно окончены.

Коттедж отодвинут от моря на триста ярдов, ютится в глубине долинки, расселины в ландшафте, и от особо жестоких ветров спасен. С фасада вид на лес, зады прикрыты холмом. По долинке тек ручей. Порой на холме возникали коровы. Появление и исчезновение коров – загадка, над которой человек помоложе размышлял бы гораздо меньше Джексона.

Джексон жил здесь с весны, и ему нравилось – он даже подумывал задержаться на подольше. Если снегопад, нас отрезает от мира, поведал сосед, когда Джексон только въехал, – иногда целыми днями ни души. Заманчиво.

(– Затворничество, – сказала Джулия. – Прокурору больше сказать нечего.)

– Нормас? – спросил Натан, мельком глянув на Джексона, когда тот вошел в гостиную, полотенцем вытирая волосы.

Такая заботливость внушает надежды – значит они вырастили все-таки не социопата.

– Да. Спасибо, – ответил Джексон.

Натан сгорбился на диване – похоже, в чате сидел, – а по телевизору между тем шла какая-то телеигра, сложносочиненная и идиотская разом. («То есть как ты», – произнес у Джексона в голове голос Джулии.) Там носились какие-то люди, выряженные животными – курами, кроликами, белками с громадными бошками, – а какие-то другие люди орали, их подбадривая.

– Тем временем в Алеппо, – буркнул Джексон.

– Чего?

– Ничего, – вздохнул он.

– Это было круто, – продолжительно помолчав, сказал Натан.

– Что?

– Что ты сделал.

– Рабочие будни, – сказал Джексон, хотя сердце у него раздулось от гордости. Сын воздал почести отцу.

Составить мнение о чипсах Джулия позабыла, так что Джексон с Натаном весьма по-дружески умяли большой пакет «Кеттл» со сладким чили и сметаной и посмотрели, как гоняются друг за другом огромные белки и кролики. Если ты спас чью-то жизнь, думал Джексон, день хорош. Еще лучше – если остался в живых сам.

Летний сезон

Баркли Джек сидел у себя в гримерке, горстями размазывая базу «Риммел» по лицу. Прервавшись, угрюмо уставился в зеркало. Выглядит на свои годы? (Пятьдесят восемь.) Н-да, выглядит, на все пятьдесят восемь до последней минуты и даже старше. Баркли (настоящее имя Брайан Смит) пал духом. Желудок сделал сальто-мортале. Страх сцены? Или несвежий карри?

В гримерку постучали. Дверь осторожно приоткрылась, и внутрь всунулась голова Гарри. На сезон Баркли выделили «ассистента» – волонтера, школьника, который хотел «проникнуть в театр». Этой дорожкой ты в театр не проникнешь, солнце, думал Баркли. Гарри. Гарри Холройд. Имечко – словно у комика из немого кино. Или у эскаполога.

– Осталось десять минут, мистер Джек.

– Отъебись.

– Да, мистер Джек.

Гарри закрыл дверь и завис в коридоре. В следующем году он собирался подавать документы в Университет Сандерленда на киноведение и театроведение, поэтому решил, что работа в «Чертогах» – подходящий опыт, хорошо будет смотреться в анкете. И это, конечно, был некий опыт – только придя сюда, Гарри осознал, до чего наивна и оранжерейна была до сей поры его жизнь. «Чертоги» – название не совсем точное. Походить на чертоги меньше – это надо очень постараться.

По узкому коридору, балансируя на красных лаковых шпильках великанского размера, подплывал Соня Кристи. Сонни Кристи – хотя все его звали Соней – был здоровяк шести футов с гаком, сложенный как регбист на позиции форварда.

– К Соник^[40] отношения не имею, – весьма загадочно говорил он. – Меня зовут Соней с тех пор, как я был еще бебе.

По-настоящему его звали Клайв, но фамилия – взаправду Кристи. В афише Соня значился «женским пародистом», что доводило его до белого каления.

– Я им, блядь, кто? Дэнни Ля Рю?^[41] – говорил он Гарри.

Гарри понятия не имел, кто это, но нашел его – или ее – в древней телепрограмме «Старые добрые времена».

– Довольно… странно, – отчитался он Соне.

– Ой, мась, – отвечал Соня (он был из Ньюкасла), – это тебе еще Фанни Крэдок^[42] не попадалась.

В «Чертогах» программа была по мотивам восьмидесятых – эстрадное шоу, тоже, в общем, странное эхо «Старых добрых времен».

– Я дрэг-квин, ебаный же в рот, – сказал Соня. – Что им стоило так и написать?

Из любопытства Гарри отыскал «Королевские гонки РуПола» и обнаружил, что Соня, вопреки его заверениям, в перевертышном мире дрэга – персонаж весьма старомодный, скорее Лили Сэвидж^[43]