Я посмотрела ему вслед, под гладкой загорелой кожей рельефно перекатывались бицепсы, трицепсы и прочие мышцы. Офигеть! Он вернулся со стаканом, в котором пузырилась прозрачная жидкость.

– Аспирин, – пояснил он.

– Спасибо, – я выпила, откинулась на подушку и закрыла глаза. Как ни странно, в голове прояснилось, и кровать перестала качаться.

Осторожно встав, я прислушалась – на кухне гремела посуда. Ага, следующий этап – кофе в постель. Где же тут ванная? Как будто услышав мои мысли, он крикнул: «Налево, первая дверь». Я прошмыгнула в указанном направлении и, первым делом, бросилась к зеркалу. Удивительно, лицо было хоть и бледным, но абсолютно чистым. Открыла кран. Звук льющейся воды вызвал новое воспоминание: вчера я принимала душ. На стенке висел махровый халат. Недолго думая, я напялила его и почувствовала себя гораздо увереннее.

По кухне разливался кофейный аромат, ночной незнакомец сидел за столом и мастерил огромный бутерброд. Так, понятно – кофе в постель не будет. Увидев меня, он махнул бутербродом:

– Садись завтракать, кофе готов, – и продолжил мазать булочку какой-то гадостью, не обращая на меня никакого внимания.

На его широкой груди блестел золотой неправильной круглой формы медальон, невольно привлекая внимание к обнаженному торсу. Ой, нет, смотреть ниже не стоит. Лучше уж на лицо. Но и тут увиденное не порадовало. Потому что… да, он был просто неприлично красив, этот ночной незнакомец. Мокрые волосы, откинутые назад, черные и чуть волнистые, открывали большой гладкий лоб. Рельефные губы, тонкий нос с горбинкой… Он поднял глаза. Вчера они показались мне карими. Нет, они были скорее желто-зеленые, какие-то хищные глаза, которые наверняка подошли бы какому-нибудь жутко плотоядному зверю в саванне. Очень опасные глаза, с тоской подумала я. Сейчас они смеялись, в них искрились желтые веселые точки.

– Осмотр закончен? – спросил он и протянул мне бутерброд.

Я вздохнула и сокрушенно покачала головой:

– Удивительно, но я даже не помню, как тебя зовут.

– Ничего удивительного. Это не страшно. Меня зовут Эрик.

Я кивнула и вдруг похолодела – чего еще из того, что было ночью, я не помню? Выпила чашку кофе, съела этот огромный сандвич и почувствовала себя почти человеком. Почти, потому что запоздалое раскаяние уже завладело моей душой. Мне было мучительно стыдно: переспать с первым встречным французом да, мало того, еще и не помнить об этом. Так, бежать без оглядки и забыть все как страшный сон. Хотя, сказать честно, уходить мне никуда не хотелось.

Это лицо, глаза, фигура и прочее… Черт возьми, да это же просто проекция моих детских грез! Когда-то, начитавшись пиратских романов, я начала мечтать о таком вот корсаре, грозе морей и океанов. Для полного сходства ему не хватало лишь черного платка на голову. Эрик протянул руку и налил мне еще одну чашку кофе. Потом достал сигареты и протянул пачку. Я отрицательно мотнула головой.

– Вчера ты курила.

– Я… редко курю, только когда выпью.

– Что еще ты делаешь редко, только когда выпьешь?

– Что ты имеешь в виду? – я вскинула подбородок и посмотрела на него с вызовом, готовая вспыхнуть от возмущения.

– Не обижайся, я пошутил.

Я поднялась из-за стола:

– Мне надо идти.

Войдя в комнату, я остановилась в нерешительности. Где же одежда? Может, память все же вернется? Эрик подошел сзади и положил руки мне на плечи, шепнув в ухо: «Твоя одежда в шкафу». И действительно, все висело там, аккуратно так, на плечиках. Схватив джинсы и джемпер, я поплелась в ванну, закрыла дверь на защелку и прислонилась лбом к холодному кафелю. Что же такое со мной вчера случилось, отчего я, не раздумывая, бросилась в такую авантюру? Надо сказать, опыта общения с мужским полом у меня почти не было. А вдруг я вчера сделала какую-то ляпу? Идиотка!

Когда я вышла из ванной, Эрик уже облачился в джинсы и белую футболку, которая все равно не могла скрыть великолепную мускулатуру, и я лишь вздохнула, нерешительно потоптавшись в дверном проеме.

– Подскажешь, как добраться до кампуса?

– Подожди, – он взял меня за руку, усадил на кровать и спросил, глядя в глаза, – Послушай, может быть, я что-то сделал не то? Я вижу, ты сердишься на что-то. Мне не хочется отпускать тебя так…

Я помолчала, собираясь с духом, вздохнула и, глядя прямо в его чудные глаза, выдавила:

– Я не сержусь. Просто мне очень стыдно. Я ничего не помню. Я не помню, что мы делали ночью. Если ты думаешь, что для меня привычно спать с незнакомым мужчиной, то ты ошибаешься. Я много выпила, обычно я не пью так много. Я, вообще, не пью…

Тут Эрик взял меня за руки и тихо засмеялся:

– Господи, я об этом не подумал. Ничего у нас не было. Сначала ты залезла в душ, потом потребовала пижаму. Пижамы у меня нет – я дал тебе футболку. Пока я вешал твою одежду в шкаф, ты уже спала, прямо поперек кровати. Я уложил тебя и тоже уснул. Тут. – Он показал рукой на широкое мягкое кресло.

Пару мгновений я смотрела на него, а потом засмеялась. И он тоже засмеялся. Мы смотрели друг на друга и смеялись. Эрик сел рядом, обнял меня за плечи и как-то дружески потрепал по голове, потом чмокнул в висок и спросил:

– Ты видела когда-нибудь Парижские крыши? Пойдем, я покажу.

Через узенькую дверцу мы вышли на крышу. Там было что-то вроде терраски. Вид сверху был просто потрясающий.

– Это, кажется, называется мансардой? Такая квартира?

– Да, это знаменитые Парижские мансарды – пристанище поэтов и художников Монмартра.

– Ой, так это Монмартр!

Конечно, мне было трудно его узнать. На карте все выглядело по-другому. А в самолете я хвасталась Вильке, что пройду по Парижу с закрытыми глазами. «Топографический кретинизм», – определила та мои плутания в трех соснах.

– А ты художник или поэт?

– Я историк. – Он повел выпуклым плечом. – А ты кто, прелестная школьница?

Я зарделась: в его устах французское «ла бель экольер», звучало как-то неимоверно эротично.

– Я студентка. Приехала с группой, по обмену. Вы к нам, мы к вам.

– Надолго?

– На две недели – обреченно вздохнула я.

Он обнял меня и сказал:

– Две недели – это иногда очень много.

«И очень мало», – подумала я.

***

– Ну, как все прошло? – спросила меня Вилька, когда я все-таки вошла в наше временное жилище.

Странно, я думала, она будет ругаться и обзывать меня безответственной дурой. И даже немного обиделась за такое безразличие к моей персоне. Сотовый у меня к вечеру совсем сдох, но, когда я его включила, пропущенных звонков не было, то есть, меня даже никто и не искал.

– А чего такого? – удивилась она. – Тебе, чай, не пятнадцать, вполне взрослая самостоятельная девочка. И потом – твой Бельмондо произвел на меня вполне благоприятное впечатление.

Вот Вилька, вот кадр! Срисовала парня влет!

– Да ты что! Как только пришел. Я видела, как он на тебя пялится. Мужик-то хоть стоящий? – Я пожала плечами. – Стоящий, стоящий – я же вижу, как ты вся светишься.

– Ну а ты как? Я-то, в отличие от некоторых, переживала, что оставила тебя одну.

– Во-первых, не одну, а в целой компании мужиков.

– Вот-вот, и я о том же.

– Да все было отлично. Чем больше мужиков, тем лучше. Они же бедные, пока между собой разберутся – до меня дело и не дойдет. А потом – это ж Франция – мон плезир, силь ву пле и прочие политесы.

Тут раздался телефонный звонок.

– Девочки, вы, почему на завтраке не были?

– Это политрук, – шепнула Вилька, – Мы проспали, Сергей Петрович.

– Спускайтесь – автобус уже пришел.

– Какой автобус? Ах, ну да, конечно. Это мы еще не проснулись. – Вилька положила трубку. – Слушай, нам же в Лувр сейчас, у нас же программа. Вот черт!

Мы кинулись лихорадочно собираться. Наспех одевшись и приведя себя в более-менее приличный вид, мы спустились в холл. Все наши уже сидели в автобусе, а политрук нервно курил возле дверей.

– Где вас носит? Ну никакой дисциплины!

Мы заскочили внутрь, и автобус двинулся.

– Слушай, а почему он сказал «не завтракали» во множественном числе? Ты тоже не была на завтраке?

– Да что ты! – засмеялась Вилька, – Я завтракала совсем в другом месте. Ты о встрече-то хоть договорилась?

– Да нет, я как-то не подумала. Вообще-то, он сказал, что позвонит.

Вскоре нас высадили у Лувра и три часа мы наслаждались искусством. На обратном пути Вилька подсела к политруку.

– Сергей Петрович, можно мы выйдем где-нибудь в центре? Так хочется по магазинам пройтись, ну, пожалста… – заканючила она. Политрук нахмурился – перспектива шляться с нами по магазинам, видимо, его не прельщала. – Да не волнуйтесь вы, Сергей Петрович, мы же взрослые, языками владеем, что с нами будет?

Политрук пошлепал губами и кивнул, и еще погрозил пальцем непонятно кому.

– Отлично, – шепнула Вилька, – сейчас оторвемся.

Мы бродили по улицам, глазея по сторонам, то и дело замирая от восторга, натыкаясь на очередную церковь или часовню. Остальные студенты из нашей группы давно уже отстали, рассосались по магазинам и сувенирным лавочкам, осели в уютных маленьких кафешечках.

– Давай, посидим где-нибудь на природе, пивка тяпнем, – предложила Вилька. – Живем-то один раз. Ну, подумаешь, сувениров поменьше домой привезем, зато кайф-то какой!

Мы устроились за столиком одного из многочисленных уличных кафе. Солнышко нежно, совсем не по-осеннему, грело щеку. В который раз чувство нереальности происходящего охватило меня – кажется, вот сейчас я проснусь и…

– Твой Эрик, он кто? – спросила Вилька.

– В каком смысле, кто?

– Ну, кто он? Где работает? Чем занимается?

– А, он историк. А где работает, не знаю.

– Вот ты даешь! Чем вы там занимались?

Я хихикнула:

– Ночью – я спала, а утром…утром нам было не до разговоров.

– Понятно! – Вилька покачала головой. – Удовольствие-то хоть получила?

– Не знаю насчет удовольствия, а вот душевную травму на всю оставшуюся жизнь, это – да. Понимаешь, я встретила мужчину своей мечты, и что теперь с этим делать – не представляю.

– Да ты никак втюрилась? – ахнула Вилька, – Это плохо.

– Чего ж хорошего?

Мы помолчали.

– Ну ничего, – утешила Вилька, – может, и обойдется – отыщешь в нем пару недостатков – и как рукой снимет.

– Ага, «если вы на женщин слишком падки – в прелестях ищите недостатки».

– А что правильная песенка.

– Конечно, ты же у нас спец по песням. Кстати, а где «Божоле Нуво»?

– Где? В холодильнике. И ничего особенного – бражка какая-то. Я вот вчера «Шардоне» пила… вот это вещь, я скажу.

– У-у, – протянула я уважительно, – раскрутила мужика все-таки. Как его зовут, Поль, говоришь?

– А ты сомневалась в моих способностях?

– Что ты! Ни в коей мере. Ты-то уж наверняка все о нем узнала.

– Еще бы – надо же было чем-то мужика занимать целую ночь. А по лапше – я спец.

***

Я сидела на подоконнике и смотрела вниз, на улицу. Неужели это все со мной? Неужели только сегодня утром я целовалась с самым лучшим мужчиной в мире? Телефон загудел.

– Бон суар, ма птит экольер, – раздался его тихий голос, – я заеду за тобой в восемь вечера, жди меня у входа.

Я положила трубку с бессмысленной улыбкой на лице. Вилька только рукой махнула.

В восемь часов ноль-ноль минут я выскочила за ограду кампуса и ступила на тротуар. И почти тут же к обочине подкатила «Хонда». Ни слова не говоря, он протянул мне шлем и кивнул назад. Я села, уцепилась за него, как давеча, и мотоцикл рванул в ночь. Минут через пятнадцать мы остановились возле набережной, спустились по лесенке, и долго-долго целовались на виду у проплывающих мимо прогулочных корабликов. Эти странные двухъярусные набережные были словно предназначены для влюбленных.

– Вообще-то, для лодок, на которых привозили стройматериалы и прочие необходимые городу вещи, – улыбнулся Эрик.

Я кивнула и засунула руки ему под расстегнутую куртку. Днем ярко светило солнце, воздух прогревался настолько, что можно было ходить в одной джинсовой курточке, а вот к вечеру значительно холодало. Эрик повернулся так, чтобы загородить меня от резкого ветра, налетевшего вдруг с Сены. Мы еще немного поцеловались. Я бы осталась здесь жить, прямо на этой вот набережной, вон как эти вот бродяги, которые раскинули свой импровизированный лагерь под ближайшим мостом. Там виднелись небольшие туристские палатки. Даже бомжи в этом городе жили со своим клошарским парижским шиком. Мимо проплыл очередной кораблик, там играла музыка. Я проводила его взглядом.

– Пойдем, – предложил Эрик. – Ты замерзла. У тебя нос холодный.

Мы поднялись наверх. Слева высилась черная громада Консьержери, а справа сияли неоном бульвары и авеню. Я застыла, опять, в который раз, поймав себя на мысли о нереальности происходящего. Что-то было такое в этом городе, что медленно, но неотвратимо проникало в душу, отравляя ее сладким ядом. Ты знаешь, что это убьет тебя рано или поздно, но слишком велик соблазн, и ты пьешь этот яд и с восторгом ждешь смерти.

– Очень красиво, – выдохнула я, прижимаясь к его плечу, – очень!

– Я люблю этот город, – сказал Эрик. – С тех самых пор, как увидел. Мне было десять лет, когда я приехал сюда впервые.

– Где ты родился? – спросила я.

Он засмеялся.

– На раскопках в Библосе.

– Где? – изумилась я. Библос, что-то знакомое, только не помню что.

– Ливан, – счел нужным пояснить Эрик. – Мой отец археолог. Он родился в Ливане, его отец, мой дед, директор отдела древностей Ливанского национального музея в Бейруте. Мама отсюда, из Франции. Ее отец тоже был археологом. Французское правительство тогда получило разрешение от ливанских властей начать раскопки в Библосе, и вот там-то они и встретились. Моя мать и мой отец. Они поженились, потом родился я, и мы жили в Ливане пока… пока там снова не началась война.

Я промолчала. Я ничего до сих пор не знала про Ливан, даже плохо представляла где это.

– Там, там красиво?

– Да, – кивнул Эрик. – Красиво. Она очень маленькая эта страна. Древняя Финикия. Города-государства. Тир, Сидон. Слышала, что-нибудь об этом?

– О, да, – обрадовалась я. – Нам в школе рассказывали.

– Пойдем, моя маленькая школьница, а то ты замерзнешь совсем.

И мы пошли, вернее, поехали и остановились недалеко от здания Опера-Гарньер. Там, на углу, смуглый парнишка лопаткой мешал каштаны в большой жаровне. Эрик купил нам по кулечку. По вкусу они чем-то напоминали печеный картофель. Здание Оперы возвышалось над нами всеми своими колоннами, скульптурами, резными портиками. На широких ступенях сидели люди, слышался смех, играла музыка. Я засмеялась. Я поняла теперь, что имел в виду старик Хэм, писавший про «праздник, который всегда…» Ключевым словом здесь было именно это «всегда». Всегда. В любую погоду. В любое время. Всегда. Только не для меня. Для меня есть только здесь и сейчас. Вот именно здесь и именно сейчас. А потом уже не будет. Никогда. Страшное тягучее слово «ни-ког-да». Даже думать об этом было страшно, что никогда, никогда, это больше не повторится. Даже если когда-нибудь приеду в Париж, приду сюда, на эту площадь, куплю жареных каштанов, то это уже будет не та площадь и не те каштаны, и не будет рядом его, того, кто сейчас стоял рядом, в чьем кармане грелась моя ладонь, чья рука крепко обнимала меня сейчас за плечи. О, боже! Что я наделала! Я отбросила недоеденные каштаны и, повернувшись, уткнулась лицом Эрику в грудь.

– Поедем к тебе, – попросила я. – У нас так мало времени.

***

Две недели закончились очень быстро, просто мгновенно. Все дни я проводила с Эриком, игнорируя положенные нашей группе экскурсии и развлечения. То, что рассказывал мне о Париже Эрик, не рассказал бы ни один дипломированный гид. Я шла за ним по узким кривым улочкам Монмартра, по широким бульварам Монпарнаса, по изящным гравийным дорожкам Люксембургского сада, крепко держа его за руку, помня, что это только здесь и сейчас. И что скоро ничего этого больше не будет.

И вот этот день наступил. Весь день мы гуляли по городу, потом пообедали в уютном ресторанчике и не спеша направились к дому, где наверху, под самой крышей, прошли мои безумные Парижские ночи. Я посмотрела вверх, на лестницу, уходящую в небо. Вот если бы случилось чудо, и лестница никогда бы не кончалась, вот так бы всю жизнь подниматься и подниматься, держась за его руку. Но все кончается, и лестница тоже кончилась, и я вошла в его квартиру в последний раз. Я смотрела и старалась запомнить каждую деталь. Вот кровать под шелковым покрывалом, кресло с плетеной спинкой, телевизор, старинное зеркало в тяжелой раме. Странно, я никогда раньше не замечала, какой темный бронзовый цвет имеет блестящая поверхность стекла.

– Оно очень старое, – сказал Эрик из-за спины – это венецианское стекло. Женщина, смотрящаяся в него, всегда прекрасна.

Его руки легли мне на плечи, он склонил голову, прошелся губами по шее.

– Ты прекрасна, – шепнул он, поднимая глаза и глядя на мое отражение в зеркале.

Я повернулась и обняла его крепко-крепко:

– Это не я, это зеркало. Оно отражает то, чего нет.

Утром, стоя под душем, я пыталась запомнить каждую кафельную плитку, каждую трещинку, даже звук, с которым тонкие струйки хлестали по моему лицу.

– Сегодня я сварю тебе кофе, – решительно заявила я, появляясь на кухне. Ни слова не говоря, Эрик вылил дымящуюся гущу, только что сваренного кофе, в раковину и протянул мне турку. Он курил и улыбался, а я пыталась вспомнить, как же его варят этот кофе. Но в конце концов это у меня получилось, и я гордо продемонстрировала ему результат моего труда.

– Неплохо для первого раза, – одобрил Эрик.

– Почему первого? – подивилась я его догадливости.

– Целых две недели по утрам я варю кофе, но ты ни разу не предложила сделать это сама. Вывод: либо ты привыкла, что кофе варит мужчина, что маловероятно, либо ты его не умеешь варить вообще.

– Чего это маловероятно? – возмутилась я.

– Для того чтобы мужчина варил тебе кофе, он должен как минимум у тебя быть. Мужчина, естественно, а не кофе. А его у тебя нет, во всяком случае, такого, кто оставался бы у тебя ночевать.

– С чего ты решил? – нахмурилась я.

– Извини, но опыта у тебя нет, – он хмыкнул.

– И ты только сейчас об этом говоришь? – от смущения кровь прилила к моим щекам.

– Я разве сказал, что мне это не нравится? – улыбнулся он, привлекая меня к себе.

Когда уже одетая, я вышла на крышу и последний раз окинула взглядом дивный город, мне показалось, что можно, можно вернуться, сюда, на эту крышу, к этому мужчине и все будет как раньше. Всегда. Подошел Эрик, встал рядом и, показывая рукой в сторону Эйфелевой башни, сказал:

– С нее тоже видна эта крыша, я покажу тебе… потом. – Я молча кивнула. Эрик тоже помолчал, потом обнял меня и сказал: – Я хочу, чтобы мы были вместе. Всегда. Ты веришь мне? – Я опять кивнула, старательно отводя глаза. – Ты должна мне верить, – строго сказал он, крепко прижимая к себе. – Возьми это, – он снял свой медальон и надел мне на шею.

Такси остановилось возле кампуса. Эрик чмокнул меня в переносицу. Я улыбнулась и выскочила из машины. Еще дома мы договорились, что не будем обниматься в такси и оглядываться. Мы уже простились, сказали друг другу все, что хотели и могли. За спиной взревел мотор. Все-таки я не выдержала и обернулась – улица была пуста.

***

В холле меня встретила веселая компания: политрук и бледная растрепанная Вилька.

– Ну вот, я же говорю, – громким голосом заверещала Вилька, – Все на месте, никто не потерялся.

Политрук стоял мрачнее тучи. Вилька из-за его спины показывала мне кулак и хватала себя за горло, делая страшные глаза.

– А в чем дело, собственно говоря? До автобуса еще есть время, могу я погулять по Парижу в последний раз? Не тридцать седьмой год, правда ведь, Сергей Петрович? Или как?

Секунду он смотрел на меня, испепеляя взглядом, а потом махнул рукой:

– Черт с вами! Быстро по номерам, собирайтесь. Автобус через пятнадцать минут, а вы тут…, – и пошел прочь, почти побежал, бормоча на ходу: – Тридцать седьмой… да я и без тридцать седьмого тебе…ремнем по заднице… детский сад…

– Ну, ты молоток, – заявила Вилька, – «не тридцать седьмой» – обхохочешься. Вообще-то, он дядька вредный, смотри… А я-то страху натерпелась. Я ведь думала ты не придешь – останешься.

Я опустилась на кровать.