Глава 2 Волшебная сила искусства

Вилька оказалась права на все сто процентов по поводу злопамятности политрука. Не прошло и месяца, как у меня накопилась куча хвостов с его семинаров. Ибо на каждом он меня вызвал, долго мучил непонятными словами и в конце обязательно ставил жирный неуд в свой реестрик. Сессия угрожающе приближалась, а надежды сдать зачет по философии, и тем самым получить допуск к экзаменам как не было, так и не предвиделось. Я уже мысленно распрощалась с институтом, во всяком случае, с бюджетным обучением, как вдруг в один прекрасный день Сергей Петрович, встретив меня возле дверей аудитории, попросил задержаться после лекции.

Ожидая самого худшего, я просидела все полтора часа как на иголках.

– Ну что, Миронова, как сессию сдавать будем? – спросил политрук ласково и даже с сочувствием.

Я пожала плечами, меня этот вопрос интересовал чрезвычайно, но ответа, в отличие от Сергея Петровича, у меня не было.

– Дело-то не в том, что ты чего-то не понимаешь, а в том, что ты просто не хочешь ничего учить. Я даже обижен. Неужели я настолько неинтересно преподаю, что не смог вызвать хотя бы элементарного интереса?

Тут мои брови, видимо, так скакнули вверх, что Сергей Петрович невольно отрефлексировал: его брови тоже встали домиком над серыми задумчивыми глазами. «Черт, – пронеслось в моей голове, – это что намек? Неужели будет намекать на переспать за зачет? Зачетно переспать, так сказать?»

– Я понимаю, что кое-кому кажется, что одного знания иностранного языка будет достаточно для успешной карьеры…

Тут я и вовсе изобразила лицом некую тарантеллу и покаянно прижала руки к груди. «Нет, нет, я вовсе так не думаю, что вы, что вы!»

– Кстати, о языках. – Сергей Петрович, покопался в недрах своего кожаного портфеля и вытащил на свет продолговатый розовый конверт, щедро украшенный синими штемпелями и даже с остатками слабого запаха парфюма. – Тут вот письмо пришло, а я только английский, так сказать…

– Да не вопрос, – чуть не подпрыгнула я от восторга и буквально вырвала конверт из его пальцев.

Писала Сергею Петровичу дама и в весьма игривом стиле. Пару раз мои уши начинали пылать, но в любом случае я все перевела слово в слово и, закончив, преданно и невинно посмотрела в глаза Сергею Петровичу. Тот задумчиво вытащил бумагу из моих рук, аккуратно свернул по линиям сгиба, всунул в конверт, конверт убрал в портфель, щелкнул замками, взъерошил волосы надо лбом и как-то молодцевато глянул по сторонам.

– Хорошо, Миронова, – кивнул он мне на прощание. – Надеюсь, вы готовы к завтрашнему семинару? Мне бы хотелось услышать от вас что-нибудь внятное по поводу… ну, к примеру, метода эмпирической индукции Бэкона и критики этого метода Юмом. Да. – И он вышел, одарив на прощание стальной улыбкой.

Я тяжко вздохнула, но все же, не надеясь ни на что, вызубрила к завтрашнему дню нужную тему, что-то промямлила на семинаре, получила «хорошо» и несколько ошарашено села на место. К слову сказать, за это мне вскоре пришлось перевести на французский ответное письмо Сергея Петровича к даме. Ни разу при этом политрук не намекнул на возможные карательные меры для особо болтливых студенток – то ли так был уверен в моей порядочности, то ли просто знал, что-то такое обо мне, чего я и сама не знала. И действительно, я никому не проболталась, кроме… Екатерины Альбертовны, Вилькиной бабушки.

Странно, я человек замкнутый, а вот с этой изящной пожилой леди с королевской осанкой чувствовала себя на короткой ноге.

Жила она в трехкомнатной квартире одного из старинных особняков Васильевского острова. У Вильки тут была своя комната, в то время как родители обитали в северной части города и днями пропадали на своих ответственных работах. Екатерина Альбертовна варила самый вкусный в мире кофе, который пили из крохотных маленьких чашечек костяного китайского фарфора. На столе всегда стояло большое блюдо с пирожками и вазочка с вареньем. А сверху свисал зеленый бахромчатый абажур, создавая ощущение вневременного пространства.

Родилась Екатерина Альбертовна в семье профессора-математика, в будущем академика. В семнадцать лет она отчаянно влюбилась в сорокадвухлетнего генерала, героя отечественной войны, увешанного орденами и медалями. Или он в нее, во всяком случае, они поженились и прожили вместе двадцать лет до самой генеральской смерти.

Так как квартира моя была довольно далеко от центра города, то частенько после занятий отправлялась я ночевать не домой, а к Вильке на Ваську. Ну да, если посчитать годы нашего обучения, то дома я бывала гораздо реже, чем у подружки. Вот и в этот раз мы неспешно шли вдоль канала Грибоедова в сторону Гороховой. Вилька что-то все рассказывала, про какой-то новомодный спектакль, на который нам непременно надо сходить. А я все думала о письме, о Сергее Петровиче и об Эрике.

Екатерина Альбертовна сидела в углу комнаты за маленьким столиком, что-то быстро-быстро делала руками, и в ответ на мое приветствие кивнула.

– Плетешь, Марья Искусница? – чмокнула ее Вилька

Тонкое кружево было изящным и воздушным. Я заворожено смотрела на руки, порхающие над станком. Это сколько же надо учиться, чтобы вот так из простых ниток создавать невесомую сказочную красоту. Вилька уверяла, что кружево работы самой Екатерины Клемят ценится в известных кругах достаточно высоко.

Как-то, еще в начале нашего знакомства, я имела неосторожность пожаловаться ей на свою некрасивость. Ну, не то чтобы пожаловаться, а так упомянуть в разговоре. На что Екатерина Альбертовна изящно выгнула брови и с усмешкой заметила:

– Вы просто не хотите быть красавицей. Поверьте, каждая женщина знает, как стать красивой. Если захочет. На Вилечку посмотрите, вот живой пример.

Я посмотрела на Вилечку – та стояла, скромно потупив глазки. Потом вздохнула и сказала:

– Ладно, чего уж для лучшей подруги не сделаешь – открою я тебе свою страшную тайну.

Она полезла куда-то на шкаф и достала большой альбом с фотографиями.

– Смотри. Это я в выпускном классе. – На одной странице альбома была обычная коллективная фотография, почти такая же хранилась у меня в школьном альбоме: в четыре ряда затылок к затылку или нос к носу, человек тридцать школьников с училкой посередине. Вот только Вильки нигде не было видно. Вилька интригующе улыбнулась:

– Не можешь найти?

– Ты что болела в этот день? – отчаявшись обнаружить знакомое черное каре, резюмировала я.

– Точно – болела. Сейчас покажу, – и она перевернула страницу. На большом портрете красовалась пухленькая рыжая веснушчатая девчонка с раскосыми глазами-щелочками. Волосики у девчоночки были блекло-рыжими, а конопушки щедро покрывали лоб и щеки. Я потрясенно молчала, не смея озвучить очевидную вещь.

– Ты, что ли? – нерешительно предположила я.

– Угу, – вздохнула Вилька.

Я покосилась на нее, потом посмотрела на портрет, потом опять на Вильку.

– Рыжая я, рыжая, – засмеялась Вилька, – от природы. И конопатая. Всю жизнь пухленькой была, что поросеночек. А похудеть мечтала лет с пяти – с таким-то личиком, да еще и колобок на ножках. Ужас! Только без толку. Зато как экзамены начались выпускные – так с меня все жиры и схлынули. От нервов, наверное. Бабуля даже испугалась. Но ничего – зато щеки как ввалились, так и глазки сразу открылись. Я и побежала в парикмахерскую. Сделала стрижку, окраску, брови, ресницы накрасила, прихожу, а бабуля уставилась на меня и не признает. Минут пять поверить не могла, что это я. Только по веснушкам и узнала. А потом руками всплеснула и побежала в ванну. Я думала за валидолом, а она приносит баночку с кремом от веснушек. Благословила, так сказать, на новую жизнь. Правда, бабуля?

– Правда, все так и было. Веснушки – это наше семейное достояние. Все женщины в роду рыжие и конопатые. Очень сильный доминантный признак.

– Бабуля в молодости генетикой увлекалась, вернее, одним генетиком, –шепнула мне Вилька на ухо, – поэтому очень сильно верит в наследственность. Думает, что рано или поздно кровь свое возьмет, и я тоже что-нибудь сплету этакое, но мне что-то не верится. У меня руки – крюки, ничего ими делать не умею.

Екатерина Альбертовна покачала головой, достала из шкафа книгу и протянула ее нам.

– Вот, девочки, здесь есть все, что надо знать женщине об истоках молодости и красоты. Матильда, я настоятельно рекомендую тебе прочитать этот древнекитайский трактат.

– Бери-бери, – шепнула Вилька, – вера бабули в китайскую медицину незыблема, как Великая Китайская стена. Она ж на Дальнем Востоке долго жила, всяких премудростей нахваталась – страсть.

– А туда-то ее как занесло? – так же тихо шепнула я.

– Так дед-то на Дальнем Востоке служил, на советско-китайской границе.

***

Вилька давно горела идеей фикс сделать из меня красотку. И если до Парижа я как-то отбрыкивалась, то после, пребывая в некоем слегка измененном состоянии, поддалась на уговоры хотя бы в солярий сходить, не подумав, что коготок увяз – всей птичке пропасть. Я еще слабо сопротивлялась, уверяя, что загар ко мне не липнет, но бесполезно – нещадно обмазанная каким-то кремом, я оказалась запихнутой под крышку аппарата.

– Как в гробу, прости господи, – прошептала я и покорилась судьбе.

Через какое-то время, когда я уже отчаялась выбраться, крышка откинулась, и Вилькин голос произнес: «Хватит дрыхнуть». Кожу саднило и стягивало. В зеркале отразилась розовое, как у рождественского поросеночка, личико.

– Ну и куда я теперь такая пойду? – уныло задала я вопрос, но Вилька даже не соизволила ответить, а вместо этого стала снова мазать уже другим кремом. Правда лицо щипать перестало, зато нос, лоб и щеки залоснились. – И что мне теперь, как тульский самовар по улице идти? – вопрос опять, конечно, остался без ответа.

Вилька достала пудреницу и провела пуховкой по моей блестящей физиономии, потом обмахнулась сама и сказав:

– Теперь порядок, – поволокла на улицу.

– Подожди, – взмолилась я, подгоняемая Вилькой чуть ли не пинками, – пить хочу. От этого искусственного солнца жажда, как в Сахаре.

– И не думай, – отозвалась та, пыхтя, и не сбавляя темпа, – у нас режим жесткой экономии – никаких лишних расходов.

– Что и стакан сока нельзя?

– Водичкой обойдешься. Из-под крана.

– Сердца у тебя нет! Где хоть кран-то?

– Сейчас до парикмахерской дойдем, и попьешь, Главное – расслабься.

Разговаривать с Вилькой в таком состоянии – гиблое дело. Пока программу не выполнит – не отпустит. Потому вопить, что про парикмахерскую уговора не было, я не стала.

Часа через два, а может, и больше, когда мои бедные волосы подверглись всевозможным экзекуциям, и мастер сняла накидку, я нехотя открыла глаза, так как вняла Вилькиному совету и расслаблялась. Итак, я открыла глаза и… Голова моя напоминала магнит, брошенный в ящик с металлической стружкой – совершенно невероятные упругие пружинки обрамляли мою красную физиономию. Я застонала:

– Вилька…

Та мирно сопела в кресле, прижав к груди повести Куприна. Услышав мои стоны, она встрепенулась и вывалилась наружу:

– О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Кудри твои… – видно, общение с классиком серьезно повредило ей мозги.

– Тихий ужас, – обреченно вздохнула я.

– Деньги давай, – скомандовала Вилька и назвала цифру, от которой у меня спиральки на голове встали дыбом. – А ты что хотела?

Мы вышли на улицу, я вздыхала не переставая.

– Тебе не нравится? – растерялась Вилька. – Тебе очень идет – правда, правда…

Я потрогала рукой бешеную гриву, вываливающуюся из-под капюшона куртки.

– Привет, девчонки! – раздалось рядом. – Куда путь держим, может, по пути? – Парень в кожанке высунулся из окна БМВ.

– На автобус – ответили мы и двинулись в сторону остановки.

Черный автомобиль медленно двинулся вдоль тротуара.

– Подвезем куда надо. Эй! – не унимался коротко стриженный крепыш.

– Нам в другую сторону, – ответила Вилька, притормозив на ходу, усиленно чиркая зажигалкой в попытках прикурить.

– Пойдем скорее, – дернула я ее за рукав.

– Не понял. Нам, кажется, хамят. – Машина резко остановилась, и парень вырос на нашем пути, как тень отца Гамлета.

Перебитый нос и ушки пельменьками говорили о бойцовском характере и тяжелом детстве.

– Нет, ребята, ну, правда, не по пути, – миролюбиво улыбнулась я, и мы дружно развернулись в другую сторону.

– Стоять, мочалки! – Парень скакнул наперерез – скорости броска позавидовал бы сам Мухаммед Али. – Вован, ты посмотри, эти козы драные явно хамят. Есть предложение поучить манерам.

Мы оглянулись. Внешность Вована была еще более колоритной. Стало неуютно. Малой кровью не обойтись, тоскливо подумалось мне. Я оглядела комплекцию парня – в ближнем бою шансов просто не было. Оставалось одно – делать ноги, но Вилька, как всегда, была на высоченных каблуках. Вован меж тем, гадко щерясь, выпрастывал массивное тело из салона.

Я мысленно сосчитала секунды до приближения Вована, потом закинула сумку за спину и, резко нагнувшись, схватила парня под коленки и боднула головой в живот. Прием, не раз выручавший в потасовках с дворовыми хулиганами, не подвел и сейчас – парень взмахнул руками и грузно шлепнулся на землю, крепко приложившись стриженым затылком об асфальт. Недолго думая, я схватила за руку Вильку, которая так и стояла с открытым ртом и горящей зажигалкой, и мы дернули со всех ног.

Несмотря на каблуки, Вилька резво неслась впереди меня. Мы свернули за угол, Вилька подбежала к поребрику и замахала руками в надежде поймать тачку. К счастью, одна из машин затормозила рядом с нами, и мы запрыгнули в салон.

– Ничего себе за хлебушком сходили! – бормотала Вилька. – Это что ж получается – приличной женщине уже и на улицу выйти нельзя? Хвоста нет? – то и дело интересовалась она, нервно оглядываясь. Я тоже оглядывалась, но, естественно, ничего не видела.

– Все БМВ на одно лицо, как тут разглядишь, – успокаивала я, то ли ее, то ли себя.

– Все, стригусь наголо или перекрашусь, на худой конец.

– Нет, только пластическая операция, – заверила я.

– Ничего смешного. Тебе тоже маскироваться надо – ты ж его приложила задницей об асфальт, но второй раз твой приемчик не сработает. Кстати, здорово это у тебя – хрясь и с копыт!

– Годы тренировок, – вздохнула я, – наш район исторически – самый бандитский в городе.

– Эмигрировать, что ли? – нервно хохотнула Вилька.

– Э, – отмахнулась, – бомба два раза в одно место не падает. И потом, пять миллионов жителей, вероятность повторной встречи равна нулю.

– Зато чуешь, как мужики столбенеют? – вдруг возрадовалась Вилька. – Это ж они на твою новую внешность клюнули.