– Гребенников, вы вот не сознаетесь в преступлении, хотя против вас налицо много веских улик, но это – дело следствия – так начал я свой допрос. – Теперь скажите мне, неужели вы, отлично, кажется, понимая судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и не уяснили себе, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая обстановка, при которой производится следствие? Вы видели, сколько там высокопоставленных лиц? Неужели вы объясняете их присутствие простым любопытством? Ведь вы знаете, что если бы это было простое любопытство, оно могло быть удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас велено судить военным судом с применением полевых военных законов. А вы знаете, чем это пахнет?.. – не спуская глаз с лица Гребенникова, с ударением произнес я.

– Таких законов нет, чтобы за простое убийство судить военным судом. Да я и не виновен, значит, меня не за что ни вешать, ни расстреливать… – ответил Гребенников.

– Но это не простое убийство. Вы забываете, что князь Аренсберг состоял в России австрийским военным послом, поэтому Австрия требует, подозревая политическую цель убийства, военного полевого суда для главного виновника преступления. А это, как вы сами знаете, равносильно смертной казни. Я вас хотел предупредить, чтобы вы спасали свою голову, пока еще есть время.

– Я ничего не могу сказать, отпустите меня спать, – сказал Гребенников.

На этом допрос пока кончился. Необходимого результата не было, но я видел, что страх запал в его душу.

На следующий день в шестом часу утра я был разбужен дежурным чиновником, который доложил мне, что Гребенников желает меня видеть. Я велел привести его.

– Позвольте вас спросить, когда же будет этот суд, чтобы успеть, по крайней мере, распорядиться кое-чем. Все-таки ведь есть близкие люди, – проговорил Гребенников.

И по его голосу я сразу понял, что не для распоряжений ему это нужно знать, а для того, чтобы узнать подробности.

– Суд назначен на завтра, а сегодня идут приготовления на Конной площади для исполнения казни… Вы знаете, какие… На это уйдет целый день…

– Ну так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, господи, так быстро? – с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.

Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда и даже, может быть, изменить его на гражданский, зависит от него самого.

– Как так? – с дрожью в голосе проговорил Гребенников.

– Да очень просто! Сознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что убийство князя было не с политической целью, а лишь ради ограбления, то дело перейдет в гражданский суд и за ваше искреннее признание присяжные смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он тут почти ни при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, поставили стоять на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия… – закончил я равнодушнейшим тоном.

Сознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что убийство князя было не с политической целью, а лишь ради ограбления, то дело перейдет в гражданский суд и за ваше искреннее признание присяжные смягчат наказание.

Эффект моего заявления превысил все ожидания: Гребенников то краснел, то бледнел.

– Позвольте подумать! – вдруг сказал он. – Нельзя ли водки или коньяку?

– Отчего же, выпейте, если хотите подкрепиться, только не теряйте времени, мне некогда.

Я велел подать коньяку.

– А вы остановите распоряжение о суде? – снова переспросил Гребенников.

– Конечно, – ответил я.

Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:

– Извольте, я расскажу. Только уж этого подлеца Шишкова щадить не буду. Виноваты мы действительно: вот как было дело.

Картина преступления, которая обрисовалась из слов Гребенникова, а вслед за ним и Шишкова, была такова.

Накануне преступления Шишков, служивший раньше у князя Аренсберга, зашел в дом, где жил князь, в дворницкую.

– Здравствуй, Иван Петрович, как можешь? – проговорил дворник, здороваясь с вошедшим.

– Князя бы увидать, – как-то нерешительно произнес Гурий, глядя в сторону.

– В это время их не бывает дома, заходи утром. А на что тебе князь? – спросил дворник.

– Расчетец бы надо получить, – ответил парень. – Ну, да в другой раз зайду. Прощай, Петрович. – И с этими словами пришедший отворил дверь дворницкой, не оборачиваясь, вышел со двора на улицу и скорыми шагами направился к Невскому.

Дойдя до церкви Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился у окон фруктового магазина и начал оглядываться по сторонам, словно поджидая кого-то. Ждать пришлось недолго. К нему подошел товарищ (это был Гребенников), и они пошли вместе по Знаменской.

– Ну как?

– Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает, – проговорил Гурий Шишков.

– Так завтра, как мы распланировали, на том же месте, где сегодня.

– Не замешкайся, как к вечерне зазвонят, будь тут, – проговорил тихим голосом Шишков.

Затем, не сказав более ни слова друг другу, они разошлись.

На другой день под вечер, когда парадная дверь еще была отперта, Гурий пробрался в дом и спрятался вверху под лестницей незанятой квартиры.

Князь, как мы уже знаем, ушел вечером из дома. Камердинер приготовил ему постель и тоже ушел с поваром, затворив парадную дверь на ключ и спрятав ключ в известном месте.

В квартире князя воцарилась гробовая тишина. Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох.

В квартире князя воцарилась гробовая тишина. Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох. Гурий Шишков спустился по лестнице и, дойдя до дверей квартиры, на мгновение остановился. Здесь он отворил входную дверь в квартиру и, очутившись в передней, прямо направился к столику, из которого и взял ключ, положенный камердинером. Осторожными шагами, крадучись, Гурий спустился вниз и отпер взятым ключом парадную дверь.

Затем он снова вернулся наверх и стал ждать…

Уже около 11 часов ночи парадная дверь слегка скрипнула. Кто-то с улицы ее осторожно приоткрыл и тотчас же закрыл, бесшумно повернув ключ в замке. Затем все смолкло. Это был Гребенников. Немного погодя он кашлянул, наверху послышалось ответное кашлянье. После этого условленного знака Гребенников стал подниматься по лестнице.

– Какого черта не шел так долго! – грубо крикнул Шишков на товарища.

– Попробуй сунься-ка в подъезд, когда у ворот дворник пялит глаза, – произнес тот, подойдя к Шишкову.

Затем они оба отправились в квартиру князя, где вошли в спальню.

Это была большая квадратная комната с тремя окнами на улицу. У стены, за ширмами, стояла кровать, около нее помещался ночной столик, на котором лежали немецкая газета, свеча, спички и стояла лампа под синим абажуром. От опущенных на окнах штор в комнате было совершенно темно.

Гурий чиркнул спичку, подойдя к ночному столику, зажег свечку и направился из спальни в соседнюю с ней комнату, служившую для князя уборной.

Гребенников пошел за ним. В уборной между громадным мраморным умывальником и трюмо стоял на полу у стены солидных размеров железный сундук, прикрепленный к полу четырьмя цепями. Шишков подошел к сундуку и стал ощупывать его руками. Гребенников светил ему. Наконец Шишков, нащупав кнопку, придавил ее пальцем, пластинка с треском отскочила вверх, открыв замочную скважину.

– Давай-ка дернем крышку, – проговорил Гребенников.

Оба нагнулись и изо всей силы дернули за выступающий конец крышки сундука: результата никакого. Попробовав еще несколько раз оторвать крышку и не видя от этого никакого толку, Шишков плюнул.

– Нет, тут без ключей не отворишь…

– Вот топора с собой нет, – с сожалением проговорил Гребенников.

– Без ключей ничего не сделать, а ключи он при себе носит.

– А ты не врешь, что князь в бумажнике держит десять тысяч?

– Камердинер хвастал, что у князя всегда в бумажнике не меньше, и весь сундук, говорил, набит деньжищами! – отрывисто проговорил Шишков.

Оба товарища продолжали стоять у сундука.

– Ну, брат, – прервал молчание Шишков, – есть хочется!

Гребенников вынул из кармана пальто трехкопеечный пеклеванник, кусок масла в газетной бумаге и все это молча передал Шишкову.

На часах в гостиной пробило двенадцать.

Тогда Шишков и Гребенников опять перешли в спальню и сели на подоконники за спущенные шторы, которые их совершенно закрывали.

– С улицы бы не увидали, – робко проговорил Гребенников.

– Не увидишь, потому что шторы спущены, рано, брат, робеть начал! – насмешливо проговорил Шишков, закусывая хлебом.

Четвертый час утра. На Миллионной улице почти совсем прекратилось движение. Но вот издали послышался дребезжащий звук извозчичьей пролетки, остановившейся у подъезда.

Князь, расплатившись с извозчиком, не спеша вынул из кармана пальто большой ключ и отпер парадную дверь. Затем он, как всегда, запер дверь и оставил ключ в двери. Войдя в переднюю, он зажег свечку и вошел в спальню.

Подойдя к кровати, князь с усталым видом начал медленно раздеваться. Выдвинув ящик у ночного столика, он положил туда бумажник, затем зажег вторую свечу и лег в постель, взяв со столика немецкую газету. Но через некоторое время положил ее обратно, задул свечи и повернулся на бок, лицом к стене.

Прошло полчаса. Раздался легкий храп. Князь, видимо, заснул. Тогда у одного из окон портьера тихо зашевелилась, послышался легкий, еле уловимый шорох, после которого из-за портьеры показался Шишков. Он сделал шаг вперед и отделился от окна. В это же время заколебалась портьера у второго окна, и из-за нее показался Гребенников.

Затаив дыхание и осторожно ступая, Шишков поминутно останавливался и прислушивался к храпу князя.

Затаив дыхание и осторожно ступая, Шишков поминутно останавливался и прислушивался к храпу князя.

Наконец Шишков у столика. Надо открыть ящик. Руки его тряслись, на лбу выступил пот… Еще мгновение, и он протянул вперед руку, ощупывая ручку ящика. Зашуршала газета, за которую он зацепил рукой… Гурий замер. Звук этот, однако, не разбудил князя. Тогда Шишков стал действовать смелее. Он выдвинул наполовину ящик и стал шарить в нем, ища ключи. Нащупав ключи, он начал медленно вытаскивать их из ящика, но вдруг один из них, бывших на связке, задел за мраморную доску тумбочки, послышался слабый звон… Храп прекратился. Шишков затаил дыхание.

– Кто там? – явственно произнес князь, поворачиваясь.

За этим вопросом послышалось падение чего-то тяжелого на кровать – это Шишков бросился на полусонного князя. Гребенников, не колеблясь ни минуты, с руками, вытянутыми вперед, также бросился к кровати, где происходила борьба Шишкова с князем. В первый момент Гурий не встретил сопротивления, его руки скользнули по подушке, и он натолкнулся в темноте на руки князя, которые тот инстинктивно протянул вперед, защищаясь. Еще момент – и Гурий всем телом налег на князя. Последний с усилием высвободил свою руку и потянулся к сонетке, висевшей над изголовьем. Шишков уловил это движение и, хорошо сознавая, что звонок князя может разбудить кухонного мужика, обеими руками схватил князя за горло и изо всей силы развернул его на постели.

Князь стал хрипеть, тогда Шишков, или из опасения, чтобы эти звуки не были услышаны, или из желания скорее покончить с ним, схватил попавшуюся ему под руку подушку и ею продолжал душить князя. Когда князь перестал хрипеть, Шишков с остервенением сорвал с него рубашку и обмотал ею горло князя.

Гребенников, как только услышал, что Гурий бросился вперед к месту, где стояла кровать князя, не теряя времени бросился ему на помощь. Задев в темноте столик и опрокинув стоявшую на нем лампу, он, не зная и не видя ничего, очутился около кровати, на которой уже происходила борьба князя с Шишковым, и тоже начал душить князя. Но вдруг он почувствовал, что руки его, душившие князя, начинают неметь. Ощутив боль и не имея возможности владеть руками, Гребенников ударил головой в грудь наклонившегося над ним Шишкова, опьяневшего от борьбы.

– Что ты со мной, скотина, делаешь! Пусти мои руки!..

Придя в себя от удара и слов Гребенникова, Шишков перестал сдавливать горло князя и вместе с ним и руки Гребенникова, обвившиеся вокруг шеи последнего. Давил он рубашкой князя, которую сорвал с него во время борьбы. Освободив руки Гребенникова, Гурий вновь рубашкой перекрутил горло князя, не подававшего никаких признаков жизни.

Оба злоумышленника молча стояли около своей жертвы, как бы находясь в нерешительности, с чего бы им теперь начать? Первым очнулся Шишков.

– Есть у тебя веревка?

Гребенников, пошарив в кармане, ответил отрицательно.

– Оторви шнурок от занавесей да зажги огонь! – проговорил Шишков.

Когда шнурок был принесен, Гурий связал им ноги задушенного князя, из боязни, что князь, очнувшись, может встать с постели.

После этого товарищи принялись за грабеж: из столика они вынули бумажник, несколько иностранных золотых монет, три револьвера, бритвы в серебряной оправе и золотые часы с цепочкой. Из спальни с ключами, вынутыми из ящика стола, Шишков с Гребенниковым направились в соседнюю комнату и приступили к железному сундуку. Но все их усилия отпереть сундук ни к чему не привели. Ни один из ключей не подходил к замку. Тогда они стали еще раз пробовать оторвать крышку, но все напрасно – сундук не поддавался.

После этого товарищи принялись за грабеж: из столика они вынули бумажник, несколько иностранных золотых монет, три револьвера, бритвы в серебряной оправе и золотые часы с цепочкой.

Со связкой ключей в руке Шишков подошел к письменному столу и начал подбирать ключ к среднему ящику. Гребенников ему светил.

Но вот Гурий прервал свое занятие и начал прислушиваться: до него явственно донесся шум проезжающего экипажа. Гребенников бросился к окну, стараясь разглядеть, что происходит на улице.

– Рядом остановился… господин… Пошел в соседний дом, – проговорил почему-то шепотом Гребенников.

Вдали послышался шум ехавшей еще пролетки. На лицах Шишкова и Гребенникова выразилось беспокойство.

– Надо уходить… скоро дворники начнут панели мести и тогда… крышка! – проговорил Гурий, отходя от письменного стола.

Оба были бледны и дрожали, хотя в комнате было тепло. Шишков вышел в переднюю. Взглянув случайно на товарища, он заметил, что на том не было фуражки.

– Ты оставил фуражку там… у постели, – сказал он товарищу. – Пойди скорей за ней, а я тебя обожду на лестнице.

Видя страх, отразившийся на лице Гребенникова, Шишков повернулся, чтобы пойти самому в спальню за фуражкой, но тут взгляд его случайно упал на пуховую шляпу князя, лежавшую на столе в передней. Недолго думая он нахлобучил ее на голову Гребенникова, и они осторожно начали спускаться по лестнице. Отперев ключом парадную дверь, они очутились на улице и пошли по направлению к Невскому.

Проходя мимо часовни у Гостиного двора, они благоговейно сняли шапки и перекрестились широким крестом. Шишков, чтобы утолить мучившую его жажду, напился святой воды из стоявшей чаши, а Гребенников, купив у монаха за гривенник свечку, поставил ее перед образом Спасителя, преклонив перед иконой колени…

Затем они расстались, условившись встретиться вечером в трактире на Знаменской. При прощании Шишков передал Гребенникову золотые часы, несколько золотых иностранных монет и около сорока рублей денег, вынутых им из туго набитого бумажника покойного князя.

Так выяснилось и объяснилось дело.

Впечатление, произведенное сознанием Гребенникова, было громадное. Австрийский посол граф Хотек лично приезжал благодарить меня и любезно предложил мне походатайствовать за меня перед Его Величеством Императором Австрийским награду.

После признания преступников дело пошло обычным порядком и вскоре состоялся суд. Убийцы были осуждены к каторжным работам на 17 лет каждый.