4

Сделав из бинта ремешок, Владимир Николаевич повесил на шею небольшую кастрюльку и зашёл в заросли малины. Аккуратно раздвигая колючие ветки и неприятно царапающую листву, он принялся сдёргивать большие сочные ягоды. Периодически дед отмахивался от назойливых ос, чьё гнездо было, похоже, где-то поблизости.

Виктор в нескольких метрах от него качал воду из скважины в бочку и украдкой смотрел на часы – хотелось есть, пить и домой. Ещё с детства он помнил – плана поездки на дачу не существует, он формируется непосредственно на месте. Поэтому обещания типа «выкопаем картошку, соберём крыжовник – и сразу назад» никогда не выполнялись. К первым двум пунктам обязательно добавлялась прополка, формирование водного запаса, уборка какого-то непонятного мусора, поливка-подкормка и ещё много чего.

Вот и сегодня слова деда «Надо бы малину собрать, а то пропадает» он, как и много лет назад, не воспринял всерьёз, но «накачать две бочки воды, а если в скважине мало, то натаскать с ручья» – оказалось полной неожиданностью. Наполнить бочки ещё куда ни шло, но ручей был в двухстах метрах, и носить оттуда по два десятилитровых ведра, ой, как не хотелось.

С того дня, как Владимир Николаевич помог им с Рыковым разобраться с причинами болезни Магомедова, прошла неделя. Ильясу стало легче на следующий день после прицельного курса лечения. Тамара, конечно, была возмущена тем, что её вежливо, но жёстко отстранили от ухода за мужем, однако Николай Иванович был непреклонен. Он немного усугубил картину заболевания, придумав какие-то несуществующие бактерии, опасные и для самой Тамары; она поверила, собрала вещи и ушла домой, возвращаясь лишь на один час в день и надевая перед входом в палату халат, бахилы и маску, словно собиралась войти не к мужу, а в город, заражённый чумой.

Дед, конечно, поинтересовался результатами лечения. Виктор доложил – как всегда, на кухне, за чашкой чая. Владимир Николаевич записал себе на листочке, какие именно антибиотики они использовали, чтобы быть в курсе современной терапии сепсиса.

Предложение начальника Виктор озвучил – больше, конечно, в шутку. Дед усмехнулся:

– Приходить буду, только позовите. И доплачивать мне не надо. Вы, главное, чуть шире мыслите. На мелочи внимание обращайте. Проблема может быть не только в пациенте, но и в его окружении, поведении, в его быту, привычках. А в помощи я вам никогда не откажу, пока ноги ходят и глаза видят.

– Спасибо, дед, – только и смог ответить внук. – Постараемся не эксплуатировать внаглую, но иногда без твоего опыта не справиться.

– Лишь бы я для вас палочкой-выручалочкой не стал, – дед скептически покачал головой. – Понадеетесь на меня – а я ведь тоже не всесилен.

Такой вывод у Виктора в голове не помещался. Дед был непререкаемым всезнающим авторитетом, и на этом фундаменте много лет существовало глубокое уважение к Владимиру Николаевичу.

Виктор периодически заставал у деда в гостях своих коллег по госпиталю – они приходили к нему так же, как и он, за ответами. Хирурги, травматологи, урологи – почти у всех находился вопрос к Владимиру Николаевичу. После их ухода на столе в комнате вырастала на время стопка книг, по ним дед сверялся со своими знаниями, не отдавая всё на откуп стареющей памяти. На любой эпизод у него была готова цитата из справочника или снимок из личного архива.

Виктор иногда заглядывал в те книги, что служили деду источником знаний. Он видел главы, где были подчёркнуты целые абзацы; страницы с пометками на полях, небольшие закладки с комментариями, вложенные в нужных местах. Это могли быть как самые простые «Неотложные состояния в хирургии», что жили в столе у каждого врача, или том «Большой медицинской энциклопедии», так и книга со странным названием «Общая хирургическая агрессология», что вызывало у Виктора ассоциации с каким-то вероломным нападением болезни на человека в четыре часа утра без объявления войны.

Во время визитов нейрохирургов дед доставал из стола свои лекции из Академии, где каждый нерв был им собственноручно нарисован – вот кисть с повреждением локтевого нерва, вот – срединного, а тут человечек в положении «рука просит, нога косит» – после инсульта. Он рисовал сам, да так здорово, что все изображения могли служить хорошими иллюстрациями для учебников.

Травматологов у Озерова ждала большая коллекция снимков на все случаи жизни и огромное число придуманных им конструкций для фиксации, на часть которых были оформлены изобретения и рацпредложения. Полигоном для их создания Владимиру Николаевичу служили детские конструкторы Виктора, в большом количестве оставшиеся после окончания школы. Всегда под рукой были гигантский транспортир, линейка, макеты костей из обрезков метапола – дед мог спланировать любую операцию, не выходя из дома, на крайний случай в гараже, если каких-то деталей не хватало. Например, дома не было негатоскопа, но он сам сделал его из посылочного ящика, висящего на стене кладовой, и проведённой внутрь него лампы; в остальных случаях негатоскопом деду служило окно.

– …Не заснул? – дед подошёл тихо и незаметно. – Я смотрю, насос шуметь перестал.

– Да вот задумался, – ответил Виктор, глядя в бочку и понимая, что она практически полная. – А ты, я гляжу, с малиной разобрался?

– Варить всё равно некому, так что дочиста не стал выбирать. Поедим зато вдоволь. Не зря её медведи любят. Давай, заканчивай.

Он пошёл вверх по склону к домику. Виктор снял матерчатые перчатки, бросил их в сарай и двинулся следом. Дед шагал широко, придерживая кастрюльку с малиной одной рукой. Внук с трудом поспевал за ним.

Наверху Владимир Николаевич поставил собранную малину на лавочку, погремел садовым умывальником, тщательно вымыв руки и вытерев их так же, как десятки лет делал это в операционной: одну ближайшим концом полотенца, другую, через перехват – противоположным. У Виктора эта привычка тоже перешла с работы в жизнь.

Сев рядом с кастрюлькой, дед прислонился спиной к стене дома, держа осанку. Две межпозвонковые грыжи, перенесённые практически на ногах, постоянно давали о себе знать.

Он оглядел своё хозяйство, потом, не поворачивая головы, нащупал малину и взял целую пригоршню.

– Ты тоже давай, – указал он Виктору. – Я всё не съем. Не пропадать же добру.

Виктор присел рядом, вытянул ноги. Руки приятно гудели от усталости; ягоды были очень вкусными, сладкими.

– Ты только смотри, чтобы клопов внутри не было, – предупредил дед.

– А раньше ты не мог сказать? – спросил Виктор; рука с малиной замерла у рта, он оглядел каждую ягоду.

– А раньше я и сам забыл, – засмеялся дед.

– А почему вспомнил?

– Потому что чуть не съел.

– Клопа?

– Ну, а что тут такого? Это же не он тебя ест, а ты его.

Этим логичным выводом дед всегда подкреплял своё предложение съесть, например, червивую сливу.

– Она же вкусная. Вкусней нормальной, – говорил он при случае. – Эх, вы, молодёжь, будете ковыряться, выкинете половину… Я с детства не приучен такое выбрасывать.

– Твоё детство в двадцатые годы прошло, – отвечал в таких случаях Виктор. – Гражданская война, потом коллективизация, голод. Я бы, наверное, в то время не только червивые сливы ел, но и хлеб с плесенью, и капусту гнилую.

– Хлеб с плесенью – это самое страшное, что ты смог себе представить? – дед сурово прокомментировал заявление внука. – Да уж, избалованы вы донельзя…

Они молча съели примерно половину литровой кастрюльки. Дед посмотрел на часы, спросил:

– Торопишься?

– Да не очень, – пожал плечами Виктор.

– К бабушке тогда заедем.

Он встал, взял в домике секатор, нарезал гладиолусов, положил их на лавочку рядом с Виктором и пошёл переодеваться…

Кладбище было недалеко, километров пять или шесть. Дед доехал быстро – внуку за руль сесть не предложил. Виктор сидел сзади, придерживал цветы и малину, если «Жигулёнок» подбрасывало на кочках; когда по краям дороги появились ограды и первые кресты, дед сбавил скорость.

Остановились в тени большой берёзы, выросшей на углу их сектора. Дед вышел из машины, взял у внука цветы, достал из багажника канистру с водой и пошёл впереди. Они перешагнули через низкую, сантиметров в тридцать, ограду, ступили на траву вокруг невысокого холмика.

– Здравствуй, Тонюшка, – сказал дед. Он всегда разговаривал с бабушкой, когда приходил сюда. Делал он это почему-то несколько виновато, словно извиняясь перед ней за то, что всё ещё жив.

«Антонина Матвеевна Озерова» – в который раз прочитал Виктор, стоя у деда за спиной. Они были почти одногодками. Она – известная на всю страну молодая ткачиха, ставшая в одночасье медсестрой, он – молодой хирург, готовящийся к работе в больнице, но призванный на курсы военврачей в день начала войны. У обоих – «За боевые заслуги» и по ордену Красной Звезды. Оба ни разу не ранены, словно хранил их бог для жизни после победы.

Дед поставил цветы во вкопанную вазу, долил из канистры воды. Виктор протёр плиту у памятника, убрал листву и ветки, вздохнул, взял канистру и вернулся в машину. Это была традиция – дед оставался на лавочке один ещё минуты на три. Было видно, что у него шевелятся губы. Он всегда с ней разговаривал; однажды Виктор услышал долетевшие по ветру какие-то обрывки фраз, потому что дед из-за плохого слуха говорил громко, и после этого всегда уходил подальше, чтобы случайно не подслушать того, что не было предназначено для его ушей.

На этот раз было прохладно, ветрено, и Виктор сел в машину. В лобовое стекло изнутри билась случайно залетевшая муха; в салоне пахло малиной и совсем немного – бензином. Через несколько минут дед встал, подошёл к памятнику, положил на него руку, потом отвёл взгляд в сторону и направился к автомобилю, но по дороге вдруг остановился, а потом пошёл снова – но уже в другую сторону. Внук проследил направление. Целью деда была могила его сослуживца, её он тоже навещал, не каждый раз, но часто.

Виктор решил присоединиться к нему, вышел, направился к деду. Вдвоём они замерли у памятника, Владимир Николаевич покачал головой и сказал:

– Гляди, Рашид, вот и внук подрос. А ты его когда-то кишмишем кормил на даче, помнишь?

Виктор помнил. Был он тогда маленьким, дачный посёлок казался ему просто огромным, и сходить к дяде Рашиду за двести метров было целым приключением. Взяв деда за руку, они шагали мимо чужих заборов, живых изгородей, машин – а в конце этого пути ему всегда давали то конфету, то вкусный виноград. Дядя Рашид был очень худым, с блестящими глубоко посаженными глазами, постоянно в армейской рубашке; к мальчику он был добр, с дедом разговаривал почти всегда только о работе. Они оба когда-то служили вместе в госпитале, дед – ведущим хирургом, а Рашид Ахмеров – ведущим терапевтом. Из когорты врачей, прошедших войну, они оставались в госпитале «последними зубрами». И вот за пару лет до бабушки дядя Рашид умер. Тихо, незаметно, у себя на даче.

– Я последний остался, – сказал дед памятнику, на котором дядя Рашид был изображён молодым капитаном в заломленной набок фуражке. – Держусь пока. Вот к Тонюшке приезжал. Да и про тебя не забыл.

Ахмеров, немного наклонив голову к плечу, молча смотрел перед собой с плиты.

– Врач был гениальный, – не поворачиваясь, сказал дед Виктору.

– Я знаю.

– Ты просто так знаешь, с моих слов, – дед покачал головой. – Это видеть было надо, как он работал. Как думал, как выводы делал. Говорят, в русской терапии было две школы: одна – боткинская, вторая – захарьинская. Боткин был гением осмотра, а Захарьин – гением анамнеза. Каждый в свою сторону весы перетягивал. А Рашид – он умел и то, и другое. В совершенстве. Сейчас все горазды терапевтов ругать. А ты попробуй, как раньше, в шестидесятые – тонометр, мутный снимок лёгких, фонендоскоп, термометр и анализ крови. Собери из всего этого диагноз. Привыкли к УЗИ, без МРТ жить не можете, пневмонии пульмонолог лечит, стенокардию – кардиолог. Нет, я не против, – он развёл руками, – но вы, ваше поколение, всё дальше и дальше от больных уходите, кругом техника, техника, техника… Компьютеры, алгоритмы, стандарты. А вот этот, – он указал на фотографию на памятнике, – до последних дней в госпитале ЭКГ сам читал, снимки лично смотрел, лёгкие и сердце выстукивал – выстукивал! – и, что самое важное, думал. И тебя я тоже всю жизнь учу – думай!

Виктор слушал, не перебивая.

– Не растеряйте это, – повернувшись к внуку, говорил дед. – Старую школу не профукайте. Пока мы живы… – он посмотрел на могилу Ахмерова, кашлянул. – Пока я жив. Спрашивай. Книги бери. Советуйся. Умей слышать, видеть. Пропедевтику ещё помнишь? Границы сердца, верхушки лёгких? Печень руками пропальпируешь?

– Да помню, дед, – слегка возмутился Виктор. – Ну, ты совсем меня недооцениваешь!

– Вот видишь, Рашид, – сказал Озеров, обращаясь к памятнику. – Возмущается. Значит, есть ещё самолюбие у этого поколения. Будем надеяться, что не зря мы в них вкладывались.

Дед кивнул памятнику и решительно зашагал в сторону автомобиля. Виктор посмотрел ему вслед, взглянул ещё раз на молодого Ахмерова, подмигнул ему зачем-то и пошёл следом за дедом.

Ехали они с кладбища молча. Дед думал о чём-то своём, Виктор просто смотрел в окно.

– Тебя домой? – внезапно спросил дед. – Или я в гараж, а ты потом сам дойдёшь?

– Можешь и в гараж, – пожал плечами Виктор. – Могу прогуляться.

…Пока дед открывал ворота, он всё думал, спрашивать или нет. Дед слишком серьёзно прошёлся у могилы Ахмерова по профессиональным качествам внука, и на этом фоне просить помощи было несколько неловко.

«Но он же сам предлагал», – оправдывался перед собой Виктор. Тем временем, дед въехал в гараж, закрыл замки, подошёл к внуку и протянул ему руку для прощанья.

– Я, пожалуй, зайду, – решился наконец Виктор. – Спросить кое-что хочу.

Дед приподнял одну бровь.

– Ну, тогда заходи, – он согласно кивнул. – На вот малину, неси.

Виктор взял кастрюльку и пошёл к подъезду, на ходу машинально съев несколько ягод. Войдя в квартиру, дед направился на кухню, включил там чайник – старый, обыкновенный, на газовой плите, – а сам отправился в ванную. Виктор присел в комнате в кресло, закинул ногу на ногу, осмотрелся.

У деда, как всегда, был порядок. Ни грамма пыли на серванте, ни крошки на ковре. Пара книг на столе у его кресла, где он проводил большую часть времени, рядом телефон и фотография молодой бабушки – точно такая же, как на памятнике. На подоконнике несколько цветков в горшках; он не бросил за ними ухаживать, сохраняя в знак памяти. Рядом с цветами – несколько газет и пара рентгеновских снимков.

– Приходил кто-то? – спросил Виктор, когда дед вернулся.

– Петя, – ответил дед, поняв, о чём речь. – Искали с ним «суставную мышь». Нашли. Зря рентгенологи считают, что она не контрастная. Я вижу. А после меня и Петя увидел.

Он загремел на кухне кружками. Через три минуты чай был готов, дед принёс свою кружку в комнату, поставил её на стол поверх сложенной газеты.

– Ты за своей сам давай, слуг у нас нет.