– Да как… Да как ты… – побагровел он и к рации потянулся, да только я ему значок свой показал. – Как вы смеете? Я при исполнении…

У меня нервы вдруг сдали.

– Пошёл в жопу! – закричал я на него. – А ну пошёл в жопу!

Он отступил на два шага, но всё не уходит.

– Может хоть штраф заплатите? Оформим, как другое… А то как мне… Что я скажу-то? Видеофиксация же…

– Ну всё, ты достал, – я открыл дверь и сделал вид, что вылезаю.

Он быстро к машине своей пошёл, сел, махнул товарищу и они уехали.

– Куда? Иван Сергеевич? – Миша спрашивает.

– Туда же! За закуской.

– По встречке?

– А что, другую дорогу видишь?

Он тронул, я ещё закурил. Еду, злюсь на себя – вся работа над собой насмарку!

Батюшка со мной потом разговор имел. У нас всегда так: если накосячил, то всё через батюшку идёт.

– Ты совсем что ли обалдел?! – закричал он с порога. – Ты что сотруднику ДПС сказал?!

– Батюшка, так он же фиолетовый был! Почему мне фиолетовый указывает…

– Да не в этом дело! Закон уважать надо!

Стою, голову виновато опустив.

Он сердито водит ладонью по столу и смотрит в сторону. Потом успокаивается.

– Ладно, бывает. И я тоже по встречке езжу, каюсь, что уж там!

– И вы, батюшка?! – с облегчением восклицаю я.

– Бесы всё, бесы путают…

***

– В своей гордыне, – говорит мне батюшка, – ты дошёл до того, что критикуешь церковь и учишь священников, какими им надо быть! И горячо так об этом говоришь… Негодуешь всё?

– Негодую, батюшка, – киваю я.

– Сердишься?

– Да.

– Злишься?

– Да.

– Прямо возмущение тебя переполняет, когда видишь творимую другими несправедливость?

– Всё так!

– А что это значит?

– Что? – не понимаю я.

– Психоанализ изучал?

– Ну так, батюшка, читал немного…

– Так вот, чем более страстно ты негодуешь, тем более это означает, что негодуешь ты сам на себя! Потому ты так злишься на других, потому тебя так задевает чужой грех, что видишь в них себя – и выступаешь против своего греха. Понял?

– Понял…

– Так что если ещё вдруг придёт тебе в голову кого критиковать и осуждать – верный знак, что это с тобой что-то не так. Сразу к себе присмотрись и всё увидишь. А то, как говорят обычно – в чужом глазу и соринку заметят, а в собственном бревно не видать.

– И что же мне делать?

– Не судить и смиряться, вот что!

– Чёрт, а самом деле, – обрадовался я, – всё же просто!

– Ты чёрта-то не поминай! – грозно прикрикнул батюшка. – Если бы просто, то на Земле рай бы уже настал.

***

В кабинет зашла Ольга. У неё нет ко мне никакого дела, и поэтому она слегка нервничает.

– Да? – хмуро спрашиваю я, помня о епитимье.

– Иван Сергеевич, ужин в силе?

– Нет, Ольга. Сожалею, но у меня срочные дела.

– Ясно, – отвечает она как будто немного дерзко, и выходит.

Я бью ладонью по столу.

– Чёрт бы побрал этого протоиерея! Чёрт бы тебя побрал!

В дверь заглядывает секретарша, Мариночка. Она фиолетовая.

– Вы меня звали, Иван Сергеевич?

Я смотрю на неё некоторое время без ответа. Совсем ещё девочка, 19 лет, вместо института пошла работать к нам. Легкомысленная ужасно, постоянно со всеми флиртует, особенно со мной. Стройная фигурка в костюмчике с открытой грудью, юбка выше коленок, накрашена, волосы убраны в пучок на затылке. Не удивлюсь, если однажды она зайдёт вообще голая. Выражение лица обманчиво-наивное.

– Да, – наконец говорю я. – Зайди.

Она заходит и вопросительно смотрит на меня.

– Дверь закрой! На замок.

Она, глядя на меня, за спиной поворачивает замок.

– Иди сюда!

Она подходит нерешительно и становится рядом. Я не грубо, но требовательно беру её за локоть, притягиваю, потом поворачиваю лицом к моему столу и наклоняю, она опирается на него, чтобы не упасть. Потом я закидываю её юбку, спускаю колготки вместе с трусиками, и свои штаны. Она молчит.

Меня охватывает давно позабытая страсть. Я люблю её яростно, сильно, я как будто бью её своим тазом, и стол с каждым ударом отползает к стене. Всё кончается быстро.

– Иди, – говорю я, натягивая штаны, и падаю в кресло. Надо отдышаться. Закуриваю. Наливаю полстакана виски, хочу нажать коммутатор, чтобы попросить льда, но тут понимаю, что лёд надо просить опять же у Мариночки, а звать её опять сразу после такого как-то неловко. Выпиваю так, и закуриваю.

Я сижу, дымлю, и пытаюсь проанализировать произошедшее. Почему мне было столь страстно, отчего мной овладело такое сладострастие, эта животная похоть? И понимаю: из-за епитимьи. Запретный плод всегда слаще. Ну а Ольге тогда чего отказал?

***

Я к новостям равнодушен. А зря. Сидел тут в кабинете. Слышу, в офисе какое-то возбуждение, сотрудники шумят. Ну и пусть, думаю, поваляют дурака. Я сам любил новости, когда делать было нечего, и совсем другая жизнь была.

Открывается дверь, заглядывает мой зам из розовых. Он смешной такой, всегда на подъёме, и любит рассуждать на интеллигентские темы, умные слова вставляет, на философов ссылается. По натуре – нацист. Волосы светлые, немного вьются, глаза голубые, нос римский.

– Иван, – с изумлённой улыбкой говорит он, – ты уже в курсе?

– А что?

– В США президентом всё-таки коричневого выбрали!

И смотрит на меня, ожидая реакции. А я на самом деле не очень-то удивлён. Они там к этому давно уже шли. Последние лет триста. Но чтобы у коллег не сложилось превратное мнение, озабоченно качаю головой.

– Что будет теперь? – спрашивает он. – Как нам с ними-то дипломатию-то теперь вести?

– А никак. Разрыв дипломатии, – отвечаю в шутку.

Я тогда даже не подозревал, что чего прав окажусь.

***

Решил заехать в бургерную. Перекусить по-быстрому, как встарь. Ностальгия. В те времена кем я был? Нищебродом, жалким преподавателем, несчастным онанистом, не ведающим о своей избранности. Жалеть не о чем, конечно, убогие времена. Сейчас другое дело.

Но все равно – жалею. О юности.

Я как зашёл, мне не по себе стало. Столики забиты все – не сесть.

Ладно, думаю, я пока в автомате заказ сделаю, может и освободится где. Набрал на электронном табло бургер, крылышки, картошку по-деревенски с соусами и сок. Заказ быстро собрали, уже хорошо. Взял поднос свой – смотрю, а всё как было глухо с местами, так и осталось. Никуда не примкнуться. Я походил по проходам между столиками, а гнев потихонечку нарастает. Что, не видят что ли, что перед ними небесный? Жопы подняли бы уже давно!

Смотрю, сидят двое воркуют за столиком. Между ними пустой стакан с кофе. Они явно уже здесь давно, и уходить не собираются. Он своей рукой её ручку накрыл и что-то бормочет ей со сладкой улыбкой, а она глазками хлопает, но видно, что не глупая и разговорам цену знает. Он оранж, она синяя. В общем, пользуется положением подлец.

– Поели? – спрашиваю.

– Что?! – спрашивает парень.

– Ну, может освободим место другим?

– Мы ещё не закончили.

Я поставил поднос на их столик, оперся двумя руками и говорю раздражённо:

– А я сказал, закончили!

Он мой значок заприметил, всё понял уже. Поднялся.

– Ты остаться можешь, – это я ей в шутку.

Она улыбнулась в ответ, но всё же пошла с ним. У дверей он обернулся и говорит, холодно так:

– Об этом узнают все! Я известный блоггер.

Я молча показываю ему фак.

***

– А ты молодец, Иван! – это мне батюшка говорит. Он толкает планшет и тот едет по столу ко мне. Я вижу фотографию: я на фоне бургерной показываю фак. Внизу текст: «Небесные совсем обнаглели, считают себя выше правил». И далее подробно описывается ситуация. В комментариях к тексту буря негодования, отметились и очевидцы события.

– Набрал за сутки миллион просмотров. Это успех! – и смотрит так пристально на меня, глаза сузил, как будто сверлит зрачками.

Я почти не дышу, ну, думаю, не обойтись ещё без одной епитими, а он ведь ещё про нарушение предыдущей не узнал!

– Славы захотелось? Тщеславие? Ну что же ты молчишь? Захотел любви всенародной? Чтобы тебя как пидараса эстрадного на руках носили и во все места целовали?

Знаю по опыту, если батюшка ругается такими словами, значит, дело совсем плохо.

– Батюшка, да не в этом дело… – тихо говорю я. – Просто там очереди были и занято всё… Вот я и сорвался.

– То есть это не честолюбие, хочешь сказать?

– Так точно, батюшка.

– Ну-ка в глаза мне гляди и скажи: «Не грех честолюбия это был!» И перекрестись!

Я сделал, как он велел.

– Ладно. Но получается гордыня?

– Она, батюшка, – с облегчением киваю я.

– Плохо! Что ещё натворил?

Я скороговоркой:

– Епитимью вашу нарушил! Секретаршу трахнул! Простите Христа ради!

И затих, испуганно глядя на него.

– Ты идиот, Христа-то не трогай! – прогремел он.

***

В общем, наложил он на меня ещё одну епитимью плюс к той, ещё строже. Даже рассказывать не хочу. Но потом подобрел немного, похвалил, что я покаялся. Потому что, не покаялся бы, было бы плохо. Так и сказал. Из чего делаю вывод, что про секретаршу он сам знал. А откуда – даже предположить не могу.

– А блоггера твоего из бургерной, – сказал он мне на прощание, – мы угомонили. Был бы он не из благородных, сослали бы куда-нибудь в Сибирь. А то и хуже чего. Но повезло тебе, мяфа, что ты не на салатового или розэ не наехал!

***

Когда занимаешь такое высокое положение, следить за новостями просто необходимо. А я всё узнаю мимоходом – из интернета, от коллег. И вот решил включить телевизор в кабинете – впервые. Работать не хотелось, я поручил все ответственные дела моим замам, а за собой оставил только контроль.

Сел на диван, попросил у Мариночки кофе с круассанами. Она их заказывает в венской кофейне на Пятницкой. Доставляют всегда свежие, превосходные, тесто нежное, сладкое, тает во рту.

Выпив кофе, можно и закурить. В общем, жизнь хороша. Я устроился на диване, ноги на журнальном столике, все заботы отошли на второй план, включаю телевизор.

Кстати, Мариночка после того раза всё ждёт продолжения и не понимает, почему ничего не происходит. Всякий раз, оказавшись в моем кабинете, она задерживается, медлит, и смотрит на меня вопросительно. Но я не могу.

– Марина, ещё что-то? – спрашиваю я холодно.

Она с едва заметным раздражением дёргает головой и уходит.

Так, включаю телевизор. Там симпатичная ведущая новостей, с такой типичной для ведущих точёной красотой и неопределённым возрастом между двадцатью пятью и сорока, вдруг заявляет (как обычно торопливо и будничным тоном):

– С сегодняшнего дня вступает в силу закон, согласно которому носителям коричневых и черных цветовых отличий запрещается пользоваться личным автомобильным транспортом. С этого дня считается обязательным…

Я вскочил, открыл дверь и позвал своего зама розэ. Он всегда в теме всех политических новостей.

– Да, Иван? – он размашисто заходит, блестя заячьими глазами.

– Ты в курсе запрета…

Он меня перебивает.

– Да, наконец-то! Теперь дороги свободны будут. Никаких пробок.

– Это хорошо, – соглашаюсь я. – Ненавижу пробки. Но как они перемещаться-то будут? Они же работать должны. Я боюсь, общественный транспорт не выдержит такой нагрузки…

– Иван, ну ты чего вообще? Это же обсуждалось последние два месяца. У них конфискуют личные автомобили, национализируют, затем продадут, а на вырученные деньги создают дополнительные автобусы, троллейбусы, маршрутные такси, велосипеды и самокаты…

– Как мудро, – киваю я. – Слушай, ты только не говори никому, что я об этом не знал. Ок?

– Не вопрос! – усмехается он. – Всегда обращайся.

Он вышел. Надо ему премию выписать на всякий случай, – думаю я.

***

Люблю нежность и ласку. Самое приятное – когда женщина гладит тебя, целует, причём не обязательно в каких-то особо интимных зонах. Спина, плечи, грудь, ступни – божественно. Главное, она должна уметь быть нежной. Делать это легко, воздушными прикосновениями, едва касаясь губами и языком. Есть в этом что-то от материнской ласки – той самой, когда ты лежал совсем крошечный на её большой кровати, а она, сделав тебе сидение из коленей, почти накрыла тебя своим телом и теплом.

Мой друг розовый говорит, что он для себя выбор сделал – это можно получить за деньги. У него нет времени ухаживать за женщинами, а потом ещё и требовать от них то, что ему нужно. На это уходит много времени, да и намного больше денег, чем на проститутку. Хорошая дорогая девушка по вызову сделает такое и так, чего никогда не сделает обычная девушка (если она на самом деле не является дорогой девушкой по вызову).

Но я не согласен, он меня не понимает.

Помню давно, ночь. Мы спим. С той девушкой, из-за которой я оказался на митинге. Мы на стадии общения, когда комфортно спать вдвоём. Она просыпается – ей приснился страшный сон. Я обнимаю её, прижимаюсь к спине, целую в шею и тихо шепчу: «Всё хорошо, моя девочка, всё хорошо, спи». И ещё что-то говорю, говорю, она вздыхает и что-то шепчет в ответ, и пододвигается ещё ближе ко мне. Засыпая, я теряю связь с реальностью и бормочу ей в ухо совсем какую-то чушь: «Спи моя помидорка, мармеладка, хлебушек мой с маслицем, песочек сахарный»… Мне так уютно и хорошо, что я вскоре засыпаю, в полусне продолжая шептать и целовать.

А спустя какое-то время мы просыпаемся оттого что занимаемся любовью. И так страстно, так горячо, и в то же время так нежно, как ни с одной, даже самой крутой проституткой, не будет.

Но цена всего этого в самом деле велика – дороже денег.

***

Молния: красные и синие поражены в правах. Я как чувствовал. Они лишены привилегий светлых и фактически уравниваются с коричневыми и чёрными. Но не совсем, хотя они и тёмные теперь. Право пользоваться личным транспортом они всё же сохранили, в отличие от совсем тёмных. Но все государственные должности для них закрыты, только сфера услуг с запретом занимать управляющие позиции, а в обслуживающий персонал – пожалуйста.

Приятель мой умный, от которого я всё это и узнал, говорит, что стратификация, то есть неравенство, сохраняется всегда. Синие и красные всё равно будут считать себя выше коричневых и чёрных. Но вообще правда, коричневые и чёрные традиционно выполняют неквалифицированную работу, а эти-то всё же специалисты хоть в чём-то.

Если по-человечески, то мне жаль их конечно, потому что на них больше не распространяются социальные программы для светлых. Да и налоги, например, если у светлого ставка 9 процентов, то у тёмного все 50, и значит, они серьёзно урежут свой бюджет…

***

Купил себе новою квартиру в пентхаусе на Новослободской. От работы на первый взгляд не близко, но, учитывая, что теперь дороги свободны, это не проблема. Долетаем с Михаилом за пятнадцать минут.

В районе Новослободской мне нравится. Там старые дома прекрасно сочетаются с новыми, там атмосфера старой советской Москвы c вкраплениями ещё дореволюционной, и в то же время современной.

Есть там на улице Миусской старое здание института. Я как-то решил зайти, посмотреть. Я вообще люблю прогулки по городу: меня волнуют его пейзажи, улочки, переулки, дома… Мне кажется они сообщают чуткому прохожему нечто крайнее важное на своём особом языке, но вот беда – ключа к шифру не подобрать. Такие променады, кстати – ещё одно удовольствие, недоступное тёмным.

И вот, я на проходной. Там охранник и турникеты. Я прохожу между охранником и турникетами.

– Молодой человек! – говорит охранник. – Вход по пропускам.

А у меня с утра очень хорошее настроение было, не хотелось портить. Просто иду мимо. Странный, думаю, человек, видит же, что у меня значок небесного. И тут же замечаю, что у него – синий. А, всё ясно, их же разжаловали. Из элиты в грязь, вот теперь и пытается воспользоваться служебным положением, чтобы реабилитироваться в собственных глазах.

Ладно, я вошёл в положение, хотя и захотелось двинуть ему промеж глаз. Но ладно, ладно. Просто иду мимо и крещусь с молитвой:

– Господи, дай мне сил не беситься! Дай мне сил! Сохрани спокойствие духа моего!

И чтобы занять голову другим, читаю «Отче наш» раз за разом. Как батюшка велел. Слава Богу, у охранника хватило ума ничего мне не сказать вслед. А то бы тут ничего не помогло. Ужасно не люблю, когда разрушают мой душевный покой – он такой хрупкий, как снежинка.

И вот я внутри. Боже, а что там! Коридоры, коридоры, коридоры, вековой сумрак под высокими потолками, пустынные, как будто брошенные навсегда аудитории… Ремонт не делался давно (за исключением фасадной части и парадных холлов), оборудование прошлого века, на полу стёртый линолеум, стены потрескались и побелка с краской облупились. Вдоль стен, на высоте дверных проёмов убегают вдаль десятки проводов разной толщины. Их много, они переплетаются и словно кровеносные сосуды разбегаются по огромному зданию, снабжая его энергией. Меня завораживает это зрелище. Что за человек или демон разбирается в сплетении всех этих проводов, как он отслеживает, что за что отвечает и куда идёт?

Я догадываюсь, что половина из них нерабочие – они остались от прошлой жизни, как теперь уже лишний, отработавший своё генетический код.

В общем, деньги, выделенные на ремонт, явно ушли в другом направлении. Ладно, разберусь.

***

Я, кстати, меценат. Вот в чём дело.

Парикмахерскую, где я обычно стригусь, закрыли. Связано это с тем, что хозяин – синий, а блювари теперь не у дел. Как и другие низшие, синие и красные не имеют больше права выполнять руководящую работу.

Узнал я об этом во время сеанса стрижки. Мой парикмахер, Надежда, вдруг сказала тоскливо:

– Последний день работаем… Хозяин повесился.

Надежда – очень крупная женщина. Она ростом с меня, но при этом шире в плечах, у неё мощные руки и ноги, огромный живот. Во время работы она вращает кресло со мной, вместо того чтобы перемещаться самой, потому что не влезает между мной и столиком с принадлежностями. Работает она очень вдумчиво, сдвинув черные брови и сосредоточив бешеный взгляд на моей голове, ножницы и расчёска в её руках как резец и молоток скульптора. Именно поэтому я стригусь только у неё, несмотря на её устрашающий вид.

Раньше я предпочитал стричься у симпатичных девушек. Стригли они меня чёрт знает как. Это известный факт: его клиент нравится мастеру, если между ними есть какая-то интрижка, пусть даже только на уровне безобидного флирта, то стрижка будет плохая.

Но вот однажды оказалось так, что все были заняты и мне предложили записаться к новому мастеру.

– К Надежде пойдёте? – спросили меня.

– Не помню, не помню, как она выглядит?

– Высокая брюнетка с короткой стрижкой.

– Пойду! – сразу выпалил я, предвкушая.

– Она новенькая, вы её скорее всего не знаете…

– Тем более!