– Любань, ты слышишь, какая чушь собачья? На картоне. – Лесник усмехнулся. – Да он же после первого дождя, как сопля, раскиснет. Не помнишь, на нем следов дождя не было? Нет? Значит, их повесили вчера, так как днем раньше был ливень. Тогда я тебе, Захар, вот что скажу. Это они специально для тебя их понавешали, чтобы ты не заблудился и вышел на меня. Тогда спрашивается, с какой целью? И почему не привезли тебя прямо ко мне или не бросили поближе, а в шести километрах отсюда, если я верно о том месте думаю? Спешка отпадает, раз было время на развешивание картонок. А почему, спрашивается, они выводили тебя прямиком на меня? Я что, им доктор или милиция? Могли и сами отвезти тебя, куда следует, а куда – им видней. Так нет, почему-то направили именно ко мне. Наверное, посчитали, что это лучше для тебя. Или, напротив, хуже, а? Это в зависимости от того, кто они. Одни и те же или разные. Я имею в виду тех, кто лишил тебя памяти и бросил в лесу, и тех, кто налепил картонок. Или это одни и те же? Вот задача, а? Вон сколько неизвестных. Ты как, в математике силен? А, Захар? А то я интегралы не проходил. Ты-то сам, что думаешь обо всем об этом?

Сумбурные рассуждения лесника были очень важны для Мч, и он боялся его спугнуть.

– Я? – не сразу отозвался он, думая, чем тут мог бы помочь интеграл. – Я… я, как вы. Вы продолжайте.

– Значит, тоже не силен, – разочаровался Федор Николаевич. – А ты, Любань?

– Я? – переспросила мывшая посуду Люба. – Я знаю только одно, что тех, кто с ним такое сотворил, надо бы поймать и самих отвести в милицию. А свозить в больницу Захара стоит. Только не в нашу костоломную. В той передаче себя не помнивший лежал в специальной какой-то больнице в Москве. Жалко, я название ее забыла.

– Значит, ты тоже против милиции. Им там такие беспамятные нужны. Убийцу Павла больше месяца ищут и никакой зацепки. А тут лучше не придумаешь. Возразить-то он не сможет. Все на него свалить можно. Нет, в милицию я его не сдам. Я его к Аристарху свожу.

– Я о нем тоже подумала, – отозвалась Люба и пояснила Мч. – Это у нас один такой знаменитый доктор есть. Лечит от всех болезней, перед которыми бессильны остальные врачи. После него люди начинают ходить, говорить и слышать. Люди болтают, его к самому Ельцину возили, когда тот ноги еле передвигал и совсем из ума выжил. Бог даст, и тебе память вернет.

– Ельцин? Это кто? – спросил Мч и, увидев, как хозяева удивленно переглянулись, добавил. – Я, ей-богу, его не помню.

– Не много потерял от этого, – буркнул лесник.

– Наш нынешний правитель, – пояснила Люба. – Никак не дождемся, когда уйдет или помрет. Такого навытворял, что не приведи господь.

Мч решил, что об этом узнает позже, а сейчас ему хотелось, чтобы Федор Николаевич продолжил свои рассуждения о происшедшем с ним, но не знал, как сказать об этом, чтобы не показаться назойливым.

– А главное, он подпустил к власти бандитов и все им разрешил, – сказал, похмурев, лесник. – Вот они и вытворяют с людьми, что хотят. Это наверняка кто-то из наших балует. Какой смысл везти тебя из других областей, где своих лесов хватает? Нет, это кто-то из здешних, кто меня знает. Чужие могли и не знать, где от того места находится лесник. Эх, жалко, колымагу мою опять испортили, а то бы мы с тобой туда сгоняли, может, еще какие следы выискали. Глядишь, и на кого наткнулись бы. Тем, кто тебя там бросил, наверняка интересно будет знать, куда ты делся. Как и тем, кто вроде бы спасал тебя, направляя ко мне. Значит, надо ждать их в гости. Сейчас допьем…. что-то она не берет, слабовата, и сходим, посмотрим вокруг. Если кто есть, от меня не спрячется. Любань, тебе налить? Ну и хорошо, нам больше достанется. – Федор Николаевич налил в два стакана и поднял свой. – Ну, давай за то, чтобы отыскать этих бандитов и вернуть тебе память. – Они выпили. – Только не понятно, какой им от тебя такого толк, когда нормальными работниками пруд пруди? Работы-то совсем в районе не стало. За одну еду люди согласны работать. А у других денег куры не клюют. Даже не миллионеры, а миллиардеры и не в наших рублях, а в их долларах. Это же сколько наших зарплат? И у нас такие стали появляться. Может, пока еще не в долларах, а в рублях точно уже есть. Ты бы на их усадьбы взглянул. Мой этот дом по сравнению с их хоромами, что конура Шалого.

– Откуда у них деньги? – заинтересовался Мч.

Федор Николаевич ответил насмешливо:

– Это только ты мог такой глупый вопрос задать. Откуда угодно, только не из трудовой копейки. В основном, как и раньше, воруют у государства, только с той разницей, что сейчас за это не сажают, а даже узаконили воровство через приватизацию. В народе ее прихватизацией зовут. У государства разве что лес и вода пока остались. И то, как смотреть. Взять наш лес, не предназначенный для вырубки как заповедный. Сейчас на нем все наживаются, а у государства от него одни расходы. На меня, к примеру, который должен охранять этот лес. А толк от меня какой? Это раньше «Стой, а то стрелять буду!» действовало, а сейчас против моего ружья в худшем случае два автомата Калашникова, а пистолеты уж и в счет не идут. Тут не до задержания, – живым бы остаться. А если и удастся запомнить номер машины и что в ней, а потом составить протокол, то выяснится, что машины с таким номером не существует, а если и есть, то везла она не отборный лес, а сухостой с разрешения начальства.

– В милицию пробовали обращаться?

– Обращался и не раз, пока не понял, что она имеет свою долю с каждой машины ворованного леса и с каждой браконьерской рыбы или дичи и зверя. Но это все цветочки в сравнении с тем, что стало твориться, когда пошла мода на особняки. И главное, норовят возводить их не рядом с народом, а подальше от него, куда вход запрещен, в заповедных зонах. И даже там строить начинают с трехметрового забора. Вот тут я не смог смотреть, как губят флору и фауну, какой нигде больше в мире нет. Стал спрашивать их как лицо официальное, на каком основании строят в местах, где имеется запрет на застройки. Одни от меня отмахивались, как от назойливого комара, другие совали бумаги чуть ли не от самого Ельцина, с третьими доходило до рукоприкладства, ко мне, разумеется, а последние и вовсе пригрозили убить, если не заткнусь. Вот и приходится ружье из рук не выпускать. Не поверишь, сплю с ним.

– Только три месяца назад, как поднялся с больничной койки, – пожаловалась Люба. – Я уж думала, не выживет. Живем, как на пороховой бочке. Никак не уговорю его бросить эту работу, не дожидаясь пенсии.

– Не ной, – оборвал ее муж. – Не на того напали. Не мы должны их бояться, а они нас. Потому что мы честно живем, а они нет.

– Начальство ваше почему не вмешивается?

Лесник молча разлил остатки вина и выпил

– Чудные ты вопросы задаешь. Как дитя малое. Трудно тебе будет в этой новой для тебя жизни. Начальство мое давно куплено и вмешиваться не хочет. Лишь иногда намекает мне: тебе что, больше всех надо? И вот что странно, не увольняет: надо, видно, чтобы кто-то на всякий случай выступал против. А я как лесник у них всю жизнь в передовиках. Любань, где моя медаль Героя?

– У Кати, забыл что ли? – Люба присела за стол. – Мы уже давно все ценное к дочери вывезли. Здесь не раз бывали, рылись, искали Федины бумаги на них.

– Новые соберу, не на того напали. Я их выведу на чистую воду. Ты думаешь, почему они заборами от людей отгораживаются? Потому что есть что скрывать. Я не удивлюсь, если ты, Захар, – их рук дело. Зачем, не знаю. Но раз сделали с тобой такое, значит, для чего-то надо. Вот бы поймать их на тебе, мы бы их тогда, о-о…. Слушай, а ты в машинах не разбираешься, не помнишь? А то я второй день, как без ног. Никак не пойму, что они с ней на этот раз сотворили. В те разы просто курочили или вырывали провода, а на этот раз поступили хитро: все на месте и аккумулятор, как зверь, а не заводится, хоть тресни. Может, взглянешь, а?

– Что ты пристал к человеку со своей машиной? – запротестовала Люба. – Дай ему придти в себя. Коля завтра приедет и отремонтирует.

Но Мч самому было интересно знать, разбирается он в машинах или нет. Он поднялся и, поблагодарив Любу за завтрак, пошел вслед за лесником к стоявшей в гараже «Ниве». К своей радости, машину этой модели он узнал и стал со знанием дела возиться под капотом, а Федор Иванович отправился посмотреть вокруг. Довольно скоро мастерский пыл у Мч угас, так как двигатель упорно не заводился, хотя никакой неисправности Мч не нашел. Даже проверил, не заткнута ли чем выхлопная труба. Увидев это, вернувшийся лесник разочарованно махнул рукой.

– Э-э, видно, и ты такой же, как я, мастер – пепка, только водить можешь.

– Ничего не понимаю, – оправдывался Мч. – Все в порядке, а не заводится. И бензина полбака.

– Мастера своего дела портили. Оставил ее на полчаса без присмотра, сажусь, а она ни в какую. Полдня провозился. Так на буксире и привезли. Жду племянника Николая. Вот у кого на это дело золотые руки.

– Он мастер по автосервису?

– Он на все руки мастер, где техники касается. Одно время пытался с другом держать свою мастерскую, да с бандитами не ужились. Ушли к зятю-покойнику в заводской гараж. – Федор Николаевич вздохнул. – Вот уж задача, не знаю, удастся ли отыскать его убийцу, или так и останутся концы в воду.

– Что с ним случилось?

– Обычное в наше время дело – заказное убийство. Как и Николай, отказался платить бандитам. Тот-то от греха подальше просто взял да и продал мастерскую. А Павел, зять, в последнее время директором завода был. До перестройки завод гремел на всю страну, за границу станки продавал. А когда бардак начался, его сначала разворовали, а потом и вовсе вроде как закрыли. Павел там после института до главного инженера дослужился. Все начальство разбежалось, кто куда, директор за границу, прихватив кассу, а Павел один остался, не дал до конца развалить завод и даже начал помаленьку выпускать нужный на огороде инвентарь, люди-то только тем и живут, что сами выращивают, потом понемногу перешел на малые станки. Дело пошло. Рабочие его на руках носили за то, что он не хапал себе, как другие, а и им хорошо платил, что сейчас большая редкость. Может, и за это тоже его убили, чтобы не подавал пример другим директорам. Но убили его не сразу, а со второго захода. Первый раз либо попугали, выбив из руки зажигалку, либо промахнулись. Но скорее промахнулись, так как и во второй раз попали в шею. Три дня бедняк мучился. Уж лучше бы пометче выстрелили. Видно, нехватка у них на хороших киллеров. Слово-то какое-то дурацкое выдумали. Уж чего яснее ясного – убийца или, как раньше, душегуб. Так нет тебе, киллер. Все оттуда, с запада, вся зараза оттуда. – Федор Николаевич сплюнул и помолчал. – Месяц, как схоронили. Через неделю сорокадневные поминки будут. С Любаней поедем на кладбище, а потом в ресторан. Завод организует за свой счет.

– А милиция что говорит?

Следователь сразу дал понять, что дело дохлое. Наемных киллеров обычно не находят. – Федор Николаевич вздохнул. – Катька, дочь моя, до сих пор от горя с ума сходит. Всех подозревает, особенно нового директора. Резон, конечно, в этом есть. А как теперь докажешь? Он такие богатые похороны устроил, так плакал на них, как родного брата хоронил. Если бы знать, кто убил, я бы его сам, не задумываясь, вот из этого ружья пристрелил. Уж я бы не промахнулся.

Мч бросил взгляд на стоявшее рядом ружье, попросил:

– Можно взглянуть?

По тому, как он осматривал ружье, прицеливался и проверял наличие в нем патронов, было видно, что это дело ему хорошо знакомо.

– Вон в ту банку попадешь? – спросил наблюдавший за ним лесник и показал на консервную банку, насаженную на заборный столб.

Мч взглянул на нее и, приподняв одной рукой ружье, выстрелил. Банка дернулась, однако осталась на месте.

– Сразу видно, что стреляешь ты лучше, чем разбираешься в машинах, – сделал вывод лесник. – Может, тоже был лесником, как я. Но вряд ли, слишком молод. Не знаешь, сколько тебе лет?

– Вам со стороны виднее.

Федор Николаевич измерил его прищуренным взглядом.

– Пожалуй, ты будешь лет на пять помоложе Павла, а ему этой весной мы отмечали тридцать пять, он на одиннадцать лет старше нашей Катерины. Но он выглядел получше тебя. Всегда был гладко выбритый, напомаженный, одним словом, инженер. Судя по рукам, ты тоже не из рабочих, но по глазам видно, что тебя здорово потрепала жизнь. Какие-то они у тебя застывшие. А в армии ты не служил, не помнишь? Фу, черт, все забываю, никак в голове не укладывается. Зато одно с тобой мы уяснили: стрелять ты мастер. Теперь давай посмотрим, как ты пилишь и колешь дрова. Тогда я определю, городской ты житель или сельский.

Увидев, что Мч неплохо владеет топором и пилой, лесник предположил, что жил он либо в деревне, либо в небольшом городе без центрального отопления.

– Вот только не ясно, где ты так хорошо обучился стрелять, – почесал он затылок. – Уж не в Чечне ли был? – И тут же возразил себе. – Вряд ли. Оттуда редко кто живым и невредимым возвращается. А ты, вроде, цел, не считая ребер и памяти. Но это тебе уже здесь подсуропили.

– А что с Чечней?

***

Но тут послышался шум мотора. Мч увидел подъезжавшую к воротам легковую машину.

– Вот и наша ненаглядная дочка приехала, – обрадовался Федор Николаевич и, бросив на землю дрова, поспешил к воротам.

Мч увидел вышедшую из серебристого цвета машины незнакомой ему марки молодую светловолосую женщину с выпуклым животом. Как же она, бедная, одна рожать будет, пожалел он Катю. Но жалкой Катя не выглядела, когда отец подвел ее к нему, напротив, улыбалась во весь крашеный рот с белоснежными зубами.

– Мне мама про вас уже все рассказала, – поздоровавшись, проговорила она. – Попросила начать по компьютеру ваши поиски, а как я их начну, не увидев вас. Там обычно приводят фотографии пропавших.

К ним подбежала сияющая Люба. Обняв дочь, она сказала виновато Мч:

– Ты уж, Захар, меня извини. Не смогла я удержаться, чтобы не рассказать о тебе родной доченьке.

– Кто на что слаб, а ты на язык, – проворчал Федор Николаевич.

– Пап, любой другой муж на твоем месте был бы только рад этому, – сказала, озорно блеснув материными круглыми глазами, Катя.

К своему удивлению, Мч понял и смутился. А вот отец сообразил не сразу, после чего, нахмурившись, буркнул:

– Ты такие вещи вообще не должна знать. И вот что, дочка, давай договоримся, тебе в твоем положении самой водить машину пора бросать.

– Хорошо, пап, брошу и буду к вам пешком ходить. Подумаешь, двадцать километров сюда и столько же обратно. За день как-нибудь доползу, глядишь, и похудею.

– Не придумывай, – сказала Люба дочери. – А вы закругляйтесь со своими дровами. Через полчаса обед.

Катя незаметно кивнула отцу и вместе с матерью направилась к машине. Мч невольно залюбовался ее походкой: ноги Катя ставила не на носки, а на пятки, едва заметно поводя бедрами в такт шагу, при этом плечи ее были неподвижны, и голова горделиво поднята.

Пошел за ними, подмигнув Мч, и радостный лесник. Он помог жене отнести пакеты в дом и, вернувшись, проговорил, довольно потирая руки:

– Не забыла нас с тобой дочка, привезла выпить. Молодец она, всегда нас подкармливала, когда Павел жив был. А то на одну мою зарплату мы бы не выжили. И ту не платят. Любаня-то у меня – воспитатель, а детсады позакрывали, потому что люди перестали рожать. Кормить-то детей нечем. А мы ждем, не дождемся, когда родит. Как-нибудь прокормим. Катерина говорит, вон вы в какое время родились и то выжили. Это она имеет в виду, что мы с Любаней детдомовские, после войны одни, без родителей, воспитывались, а в люди вышли. Но мы – другое дело, нам тогда наша родная советская власть помогла, а сейчас вся надежда только на себя. Как-нибудь воспитаем, главное, чтобы родила благополучно. Свекор со свекровью тоже ждут, не дождутся. Павел-то у них также один был. Как-нибудь поделим внука или внучку. – Глаза лесника мечтательно увлажнились. – Будем заканчивать? Молодец, ты мне много помог. Павел тоже тут без дела никогда не сидел.

Обедали в гостиной, где работал телевизор. Мч с интересом поглядывал на экран, мало что понимая. Там показывали и говорили о голодовке учителей в Приморском крае. Женщины с изнеможенными лицами лежали на разостланных на полу матрацах. Голодовка, как Мч знал, была последней отчаянной формой забастовки. Забастовка у нас? Не платят зарплату? Как это? Почему? Он хотел спросить об этом, но вопрос застрял у него в горле от следующего кадра, на котором американские инструктора обучали грузинских солдат военному искусству, чтобы, как пояснил грузинский офицер в малиновом берете, противостоять агрессии со стороны России. У Мч вырвалось:

– Ничего не понимаю. Разве Грузия не в составе СССР?

Женщины перестали есть и одинаково округлили глаза. Федор Николаевич ткнул вилкой в губу. Громко выругавшись, он вытер ладонью кровь и крикнул:

– Нет больше нашего Эсэсэра! Нет его!

Мч похолодел. Это было пострашнее, чем очнуться в темном лесу без памяти. У него пересохло в горле и перехватило дыхание. Он открыл рот, но вместо слов услышал рык. Он попытался сглотнуть и не смог. Они испуганно смотрели на него. Федор Николаевич протянул ему рюмку.

– На, промочи горло.

Но Мч отхлебнул сок из стакана и спросил, поперхивая после каждого слова и не узнавая свой голос:

– Что значит, нет? Как это нет? А что есть? Где я? Вы где? Разве мы не в РСФСР? Вы мне сами сказали, что мы в самом центре России.

– России, но не Рэсэфэсэра, которого больше тоже нет. От него только две буквы и остались. Но и их, видно, скоро не станет на еще одну радость американцам. Без единого выстрела нас победили.

Мч вспомнил американские сигареты, изготоленные в России. Страшно захотелось курить, и рука потянулась к карману, но сигареты кончились еще в лесу, а Федор Николаевич из-за чахотки не курил.

– И… и что, вы… мы все прямо так и сдались? Не верю я, чтобы советские люди не сопротивлялись, тем более коммунисты. Они где были?

– А что коммунисты? Ну, я был коммунист еще с армии. А что я мог сделать, когда наверху нас предали? Сначала этот с заплаткой на лбу все ездил в Англию к железной, как ее… к Тетчер и мозги нам полоскал перестройкой того плохого социализма в хороший с человечьим лицом. А получился капитализм со звериной мордой. Это мы потом увидели, а вначале ему верили, как были приучены верить своим руководителям. А он взял и объявил по телевизору, что нас больше нет, имея в виду партию и коммунистов, на которых все держалось. Сейчас какие-то там копошатся, но больше для виду. Это уже не коммунисты, а приспособленцы.

– Я не понял насчет победы американцев без единого выстрела. Это вы сказали в переносном смысле? Мы существуем как самостоятельное государство?

– Да вроде как существуем, но при каждом самостоятельном шаге на них оборачиваемся: туда или не туда? А куда?

У Мч немного полегчало на душе.

– А что произошло с Советским Союзом?

– Его уже Ельцин доразвалил по указке Буша, перед которым каждый раз отчитывался. Нас он взял тем, что наобещал за червонец машину и устроить всем райскую жизнь при демократии. Сейчас на этот червонец даже спичку не купишь, а райскую жизнь он устроил не народу, а своей семье и своей свите, отдав им задарма народное богатство, а главное, нефть с газом. Только тогда мы поняли, как нас надули. Ну, я тебе скажу, кипело у меня внутри, я даже порывался поехать в Москву, их обоих, и Горбачева и Ельцина, из своего ружья прикончить, рука бы не дрогнула, клянусь богом. Любаня не отпустила. Да и разве до них доберешься? Да и поезд уже ушел, назад СССР не воротишь. Но, с другой стороны, вот, что я тебе скажу. Значит, не такой уж крепкий был наш Союз нерушимый республик свободных, как пелось в старом гимне. Как крысы разбежались.

– Не все, пап, – поправила отца Катя. Темнокарие глаза, нос и овал лица у нее были от отца, а светлые волосы, губы и улыбка – материны. Волосы и глаза контрастировали, привлекая внимание. – Не знаю, почему, но я хорошо запомнила, как президент Казахстана Назарбаев, узнав о Беловежском соглашении, спрашивал растерянно: «А мы теперь где?» И про референдум ты забыл, что был перед августовским путчем. На нем почти все высказались за сохранение СССР. Но это не было учтено в соглашении.