Отзывы на книги автора «Ирина Одоевцева»

Как же я предвкушала прочесть о Петербурге начала века, пройтись по его улицам, проспектам и разводным мостам, посидеть на лавочках Летнего сада, услышать о любимых и почти не познанных поэтах. Я бы заглядывала потихоньку через плечо, незримая, отделенная от автора целым веком и передо мной открывался мир, которому суждено развеяться, сгинуть без следа.
Ещё раз увидеть и услышать Блока, пройтись в ногу с человеком , у которого " разные "глаза, понаблюдать за смешливым Мандельштамом...все это так заманчиво. Оказаться собеседницей той самой " лучшей ученицы Гумилева" , прожившей долгую жизнь, написавшей книгу воспоминаний, знавшей лично все эти фигуры Серебряного века. С волнением всматривалась я в лица на фотографии, сожалела, что узнаю лишь троих...

Мемуары, мемуарам рознь .
Когда-то , очень давно были такие простенькие карамельки под названием "Театральные", сладкие, тающие при рассасывании...пустые такие конфетки. И как бы я не искала при прочтении чего-то извечного и мудрого - передо мной все та же незатейливая карамелька.
Кони, Лозинский, Иванов, Сологуб - какие звучные имена. И автор действительно честно и старательно рассказывает о них, пересказывает встречи, разговоры, читает стихи...Что же мне не так, спрашиваю сама себя? Отчего мне скучно, отчего не верю этой милой наивной девушке с чёрным извечным бантом в волосах?

Ответ приходит не сразу и он меня смущает.
Милой и наивной девушке, на момент, происходящих событий уже 24 года, она уже побывала замужем, её семья всегда была обеспечена, как тогда было принято говорить - буржуазна. То что пристало бы девице лет 16-18, то странно примерить на взрослого человека. Поза " наивная девочка, сочиняющая взрослые стихи" вот такое определение меня смущает.
Время тогда было тяжёлое, кто же спорит. И чай морковный, на который зазывали, и академический изюм, и пшенная каша в Доме литераторов, и буржуйка, расстапливаямая только в одной комнате, и страх перед непонятным будущим, и аресты - все это есть в книге, но как-то задним фоном театрального действа, которое мы видим глазами Одоевцевой .
И я тоже вижу, но не понимаю.
Не понимаю как можно быть лишь наблюдателем, а именно так написаны строки о поэтах, перед которыми Одоевцева преклоняется, в которых влюблена, которых безмерно уважает. Причём этот наблюдатель безмолвный - сидит и молчит, великолепный слушатель. Вот и получается, что "лучшая ученица"- это лучшие уши.
Только два человека не вызывают у автора " летаргии" чувств. Москвичка и Кузмин. Причём оба по вполне понятным причинам...Одна - напористая, громогласная, претендующая на отношения с Блоком ( многозначительное молчание соединяет Ирину с Александром Александровичем в паре встреч) и пытавшаяся интриговать против Гумилева-покусилась на святое. Кузмин - манерный, в то время чрезвычайно популярный и заставляющий себя слушать...и совершенно, ну вот ни капельки, не замечающий нашу героиню.

Как много в книге о Гумилёва...но что я узнаю о нем? Оленью доху и африканский портфель? Историю его жен и многочисленных влюбленностей? Эпатажность и монархические убеждения? Неосторожность высказываний и...И история с заговором, которого не было - а наш автор описывает как действительный, с потерянными прокламациями. Поневоле пересмотришь все эти недомолвки и молчания девушки с чёрным бантом. Причём не в сторону достоверности описанного.
Где же то что я хотела прочесть о Николае Гумилёве? Где то подтверждение моих убеждений о том , что время меняло его талант, что дай ему ещё судьба ну хоть парочку лет и Заблудившийся автобус был бы первым в череде пронзительных, бессмертных и гениальных стихотворений.

Девушка, которая имела два имени и три фамилии, поманила меня громкими именами и неповторимой эпохой. Поманила и обманула.

Сегодня закончилось мое неожиданное (неожиданное потому что просто в очередной раз зацепилась за эту книгу и не смогла не прочитать все свои любимые отрывочки) путешествие в Серебряный век русской литературы. И моим гидом была Ирина Одоевцева.
Два счастливых дня Ирина Одоевцева держала меня в сладком, романтичном плену столь живых, убедительно-правдивых, и в то же время деликатных воспоминаниях о своих друзьях, учителях, кумирах, коллегах по литературному цеху на берегах Невы и на берегах Сены.
Она с достоинством аристократки поделилась встречами со своими друзьями - выдающимися писателями и поэтами эпохи наивысшего подъема интеллектуальной мысли, когда еще гуляла на свободе Свобода слова, мысли и люди не были похожи друг на друга, каждый имел свое собственное мнение и выражал так, как хотел.
Впечатлений много и обо всем. Я выберу то, что мне ближе. О моих кумирах глазами Ирины Одоевцевой.
Однажды Бунин спросил Ирину Одоевцеву.-

Знаете, какой главный недостаток ваших писаний? Слишком интересно. Слишком динамично, будто одним дыханием Вы как вцепляетесь в читателя, так и катаете его в лифте вверх и вниз, не давая ему отдохнуть, прийти в себя, отложить книгу, пойти по своим делам. Где уж там! Если начнешь читать вечером, так и будешь читать до вторых петухов.

Но это произойдет потом, уже на берегах Сены, а пока милая,юная, с чудесным и непременным бантом Ирина Одоевцева, еще на берегах Невы, учится познавать мир слов, звуков, ощущений. Она ученица, любимая ученица, Гумилева.
Гумилев считал,

что поэт должен тщательно и упорно развивать зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Что надо учиться ВИДЕТЬ ЗВУКИ И СЛЫШАТЬ ЦВЕТА, обладать слышащими глазами и зрячими ушами, чтобы воспринимать жизнь во всей своей ее полноте и богатстве.

Гумилев:

Русская проза пошла с «Героя нашего времени». Проза Пушкина – настоящая проза поэта, сухая точная, сжатая. Прозу Пушкина можно сравнивать с Мериме, а Мериме ведь отнюдь не гений. Проза Лермонтова чудо. Еще большее чудо, чем стихи. Прав был Гоголь, говоря, что так по-русски еще никто не писал…
Перечтите «Княжну Мэри». Она совсем не устарела. Она могла быть написана в этом году и через пятьдесят лет. Пока существует русский язык, она никогда не устареет.
Если бы Лермонтов не погиб, если бы ему позволили выйти в отставку!..
Ведь он собирался создать журнал и каждый месяц – понимаете ли вы, что это значит? – каждый месяц печатать в нем большую вещь.

Духом Гумилева пропитана вся книга «На берегах Невы», он учит молодых поэтов, пишет сам, влюбляется, преодолевает бытовые неудобства, мечтает, читает вслух стихи, особенно любил читать по-французски.
Однажды, читая рассказ Теофила Готье о молодом поэте, который собрался топиться от несчастной любви, он сказал,что смерть действительно играет огромную, даже иногда решающую роль в славе поэта. Героическая смерть может поставить поэта на пьедестал. Я очень надеюсь, что Бог услышит мои молитвы и пошлет мне достойную, героическую смерть. Лет этак через пятьдесят.

Ирина Одоевцева старается быть объективной: она не стремится анализировать, убеждать, критиковать или превозносить до небес своих современников. Она просто деликатно, с огромным тактом, рассказывает о своих встречах с Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Николаем Гумилевым, Георгием Ивановым, Анной Ахматовой, Тэффи, Иваном Буниным, Сергеем Есениным, Айседорой Дункан. Очень интересно. Получаешь необычайное наслаждение от «акварельной воздушности» слога и эрудиции автора.
На мой взгляд, интересная зарисовка о первой встрече с Георгием Ивановым (с будущим мужем). Первый взгляд, который остался в памяти навсегда.

Он высокий и тонкий, матово-бледный, с удивительно красным большим ртом и очень белыми зубами. Под черными, резко очерченными бровями живые, насмешливые глаза. И … черная челка до самых бровей. Он чрезвычайно элегантен. Даже слишком элегантен по «трудным временам». Темно-синий, прекрасно сшитый костюм, Белая рубашка. Белая дореволюционной белизной. И рубашка, и манжеты, и выглядывающий из кармана носовой платок светло-белые

.

А вот – Михаил Кузмин.

Михаил Кузмин – король эстетов, законодатель мод и тона. Он – русский Брюммель. У него триста шестьдесят пять жилетов. В Париже он танцевал канкан с моделями Тулуз-Лотрека. Он носил вериги и провел два года послушником в итальянском монастыре. У Кузмина – сверхъестественные «византийские » глаза. Кузмин – урод. Как сочетать все это? Иванов восхищается его эрудицией и в спорах прислушивается к его мнению. Оказывается также, что Кузмин готовится стать композитором и учится в консерватории у Римского-Корсакова и что стихи он стал писать только тридцать три года, по совету Брюсова. Он не мог найти подходящих «слов» для своей музыки. Он забросил музыку и перешел к поэзии. Стихи так с неба готовыми и падают, как перепела в рот евреям в пустыне. Я никогда ни строчки не переделываю.

Осип Мандельштам, влюбчивый, а потом сильно влюбленный…
Любовь требует жертв. Помните у Платона: любовь одна из трех гибельных страстей, что боги посылают смертным в наказанье. Любовь – это дыба, на которой хрустят кости; омут, в котором тонешь; костер, на котором горишь.
И таких встреч-зарисовок в книге великое множество.

Да, Ирина Одоевцева не забывает и о себе в своей книге (а кто бы забыл )
, но это и интересно взгляд начинающей поэтессы, на мир искусства, где каждый гений. А ты только пытаешься дотянуться. И дотянешься ли?
А теперь на берега Сены, в эмиграцию.
Надежда Александровна Тэффи во время визита к супругам Одоевцевой и Иванову попросила книги. Они предложили ей магические рассказы Нодье и Шамиссо «Человек, потерявший свою тень».
- А знаете, какая разница между феерией и фантастикой.
-Это одно и тоже.
- Нет. Феерия – добро. Стремление к счастью. Жизнь. Фантастика – зло. Смерть. Феерия – светлый сон. Фантастика – кошмар. Семнадцатый век – помесь фантастики с феерией – похож на наш двадцатый век. Фантастика и феерия диаметрально противоположны. «Феерия» происходит от феи, в ней все светло, она стремится к счастью, в ней действуют добрые силы. В магии – темные силы. Они стремятся к смерти, к разрушению жизни. Магия и феерия – как две стороны одной и ой же чудесной монеты. Одна сторона темная – смерть. Другая светлая – жизнь. Сказки фееричны. Они ведь хорошо кончаются.
Вот на этом и я закончу свой экскурс в эту замечательную книгу.
Нет, еще чуть-чуть от Тэффи. Не могу этого не отметить. Простите.
Тэффи
Я просто не понимаю, - как можно не любить кошек. Для меня человек
, не любящий кошек, всегда подозрителен, с изъяном, наверно. Неполноценный.
Люди для меня делятся на тех, кто любит кошек и кто их н любит. Человек, не любящий кошек, никогда не станет моим другом. И наоборот, если он кошек любит, я ему много за это прощаю и закрываю глаза на его недостатки.
А Георгий Иванов терпеть не мог театра. Он предпочитает лежать на диване с детективным романом. Он, как, и Зинаида Гиппиус, читает по детективному роману в сутки.
А не прочитать ли и мне детективчик? Для успокоения.
А какие шикарные прогулки с Буниным? Ах, да закругляюсь. До следующих встреч.

Правдивы ли воспоминания? Цветаева обожала мемуары … из-за «вранья»…
Ирина Одоевцева – особый случай. Она пишет, сочетая достоверность и вымысел. При этом даже нечто выдуманное получается у неё очень правдоподобным, укладывается в образ:

«Но я утверждаю, что пишу совершенно честно и правдиво»

(С. 8).
Первая книга – «На берегах Невы» – рассказывает о тяжелой послереволюционной жизни Петрограда с её холодом и голодом. Одоевцева в этих условиях не теряла присутствия духа, занималась творчеством и интересовалась своими коллегами по цеху. Отчасти всё это напомнило мне книгу Берберовой «Курсив мой», но только отчасти.
На страницах книги созданы портреты поэтов Серебряного века. Перед читателем ‒ Гумилев (Одоевцева считалась его ученицей), Сологуб, Белый, Мандельштам, Блок,
Г. Иванов и др. Мемуаристка старается дать подробный портрет каждого, охарактеризовать стиль жизни, эстетические воззрения и т.п.
О Гумилеве:

«Он вечно боролся с собой, но не мог побороть в себе «paresse-délice de l’âme» (блаженная леность души) – по Ларошфуко, желание валяться на кровати, читая не Ронсара или Клеменса Брентано, а «Мир приключений, - и жаловался мне на себя, комически вздыхая»

(С. 93)

«И тут вдруг неожиданно раздается каменный, безапелляционный голос Сологуба:
– <…> Для писателя посмертный юбилей – вторые похороны. Окончательные. Осиновый кол в могилу, чтобы уж не мог подняться. Надо быть гением, титаном, как Пушкин или вот еще Толстой. Тем ничто повредить не может. Никакие посмертно-юбилейные благо- и подло-глупости и досужие домыслы. <…> Мне все чаще кажется, что я не умру. Совсем не умру. Никогда»

(С. 311, 314).
Описания автора книги стали ценным источником для многих современных литераторов, которые, к стыду, даже не упомянули её имя в собственных опусах. Называть вороватых субъектов не стану.
Во второй части – «На берегах Сены» – отражена эмигрантская жизнь (надо сказать, что была и третья, после возвращения Одоевцевой в СССР). Здесь показан другой круг знакомцев: Мережковский, Гиппиус, Бунин, Адамович, Тэффи, Шаршун и др.
Шли годы, но Одоевцева умела сохранить лёгкость в восприятии быстротекущей жизни. Это также видно по её интервью, которые она с удовольствием давала, уже вернувшись на родину. Посмотрите их, и вы услышите этот тихий слегка вкрадчивый чуть грассирующий голос…
Написаны обе книги удивительно живо, с чувством светлой грусти, но не тоски! Всё, описанное автором, ушло безвозвратно, и бесконечно жаль этой минувшей эпохи, насильственно прерванной сто лет назад. То были другие люди, в прямом и переносном смысле не оставившие потомства… А жаль! В этом смысле приятно вспомнить, как возвращались «потерянные имена» в эпоху перестройки, как они «оживали» для своих соотечественников. Многое, конечно, забывается сейчас, да и многое этого забвения достойно, но то давнее ощущение приобщения к очень важной части нашей культуры осталось.

Чтение этой книги весьма поспособствовало моим увлечениям конца 80-х. Серебряный Век. Ах, какая поэзия! Великолепие эпохи сохранялось даже в первые хамско-советские годы, о которых собственно и мемуар юной поэтессы, познакомившейся с мэтром

Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава
Я, как на сан архимандрита,
На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я – маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Запомнилось
Вторая книга тоже интересна, но «Сена не Нева» (для русских)

Жаль, Ираиде Г. не удалось дописать «На берегах Леты». Третья река ее поглотила, но на берега Невы она успела вернуться.

Все герои Одоевцевой постоянно мысленно обращаются к детству. Детство – это метафора России. Все они – эмигранты-беженцы, были изгнаны из детства во взрослую жизнь – Францию. Все они не смогли найти себя в этой взрослой жизни. Отсюда их постоянное витание в грёзах. Неприкаянность, неустроенность, бессмысленность их существования обусловливают отсутствие детей у героев. Детям нужен дом. Но дома нет, и не может быть. Потому что нет больше России.
Почти все героини писательницы – маленькие, ещё недоразвившиеся девочки. Все они чрезвычайно нервны, экзальтированны, страстны и влюбчивы. Эти нестареющие девочки-подростки нуждаются в мужчине, чтобы преклоняться перед ним и обожать его. Их собственные личности меркнут и блекнут в сравнении с личностью их господина. Любовь для них – смысл жизни. Это женщины-рабы. Женщины-тени. Они боятся своих мужчин и угождают им. Герои-мужчины соответственно – диктаторы и повелители, полностью подчиняющие себе женщин, заставляющие их забывать о чувствах собственного достоинства и гордости.
Все они – и мужчины, и женщины, необъяснимо жестоки. Они совершают подлые, бесчестные поступки, стараясь причинить как можно больше боли друг другу. Погубить ближнего – вот заветная мечта каждого из них. Они сосредоточены только на самих себе, полностью погружены в свой собственный внутренний мир.
Из-за схожих сюжетов, идентичных ситуаций, порой слово в слово повторяющихся описаний или монологов создаётся впечатление, что Одоевцева вновь и вновь переписывает одну и ту же историю.

PS Замечательно обнаруживать в произведениях, написанных в 30-50е годы 20 века, слова, выражения и обороты речи, давно вышедшие из употребления за «железным занавесом». Хотела написать «на родине писательницы», но ведь её родина – это Рига - столица нынешней Латвии, в которой она прожила первые 19 лет своей жизни, и о которой никогда не поминала ни в одном своём произведении, и в которую никогда не стремилась вернуться («Как ни странно, я была абсолютно безразлична к Риге», — говорила Ирина Одоевцева о своем родном городе.).

Я прямо скажем далек от поэзии, но наткунлся на эту книгу, посмотрел, что рейтинг высокий и поробовал прочеть, но все же это не мое. Книгу оценить не могу,потому что чтение у меня не пошло и книгу по сути не читал.