Меншиков не спешил ответить на стук. Он шел на трудное дело, и ему требовалось еще несколько мгновений окончательно собраться с мыслями, чувствами и волей. Наконец, он подал голос:
– Ну что там?
В комнату вошел денщик:
– Ваша светлость, прибыл майор Бутурлин. Прикажете звать?
– Зови, только прежде скажи, что остальные?
– Нарочные вернулись: граф Бассевич и граф Толстой обещались быть с минуты на минуту, господин Макаров велел извиниться и объяснить, что отлучиться никак не может, господина Девиера пока не разыскали.
– Макарова больше не тревожить, передать, что я потом сам буду во дворец, тогда и переговорю с ним, Девиера можно не искать, разве что, позже. Ну, зови Бутурлина.
Бутурлин едва не вбежал. Вид у него был не на шутку встревоженный:
– Батюшка Александр Данилыч, ваша светлость, здравствуй! Печаль какая! Ждали ли, гадали!
– Здравствуй, брат, здравствуй! Печаль не то слово, грядет беда, погибель, не дай Бог!
– Надежда есть ли? – совсем упал духом Бутурлин.
– По чести сказать, мало, поэтому я и просил тебя приехать. С государем теперь все может случиться в любой момент. А гарнизон и войска уж за шестнадцать месяцев жалования не получали. Если будет Божья воля призвать государя к себе, выйдет, что умрет он должником перед своими подданными. Ему сейчас тяжко, ни до чего. Мы же с тобой позаботиться должны, чтобы не допустить подобного. Займись-ка. Ты знаешь, куда, к кому, как надо обращаться. Ссылайся на меня.
– Все сделаю.
– И не тяни, сегодня ж.
– Батюшка Александр Данилыч! Неужто столь он плох?
– Трудно судить, а в порядок все привести не грех. И вот еще. Мы много войск на разные работы разослали. Как думаешь, не след ли их вернуть?
– Вернуть-то можно…
– И я думаю, – подхватил Меншиков, которому было не досуг выслушивать рассуждения Бутурлина и в то же время хотелось создать впечатление, что решения у них возникают в процессе совместного размышления. – Вернуть бы надо всех. В такой-то час, пусть лучше молятся за императора. Да и спокойней в столице станет.
– Верно, князь, верно. Тогда б мы могли и стражу удвоить на местах.
– Да, – продолжал Меншиков излагать свой план. – И по улицам не плохо бы было пустить небольшие отряды пехоты, пусть бы прохаживались, в предупреждении волнений. Сим тож займись. Вели немедля разослать указы, чтоб были здесь на раз. Усиль охрану.
– Сию минуту сделаю.
– Скажи мне только, как твои гвардейцы?
– Тебе известно, ваша светлость, они Петра до обожания любят. Молятся, скорбят.
– Кто, думают они, престол наследует?
– Они еще надеются на выздоровленье государево.
– А все же?
– Со старшими офицерами я перемолвился… Все государыню жалеют и дочерей царевен.
– А нас что ждет?
– Ой, и не говори, князь, дурно дело.
«Вот они, военные, никакой инициативы», – проворчал про себя Меншиков, а вслух добавил:
– Не узнаю тебя! Ты что ж, готов покориться? Противникам Петра отдать Россию? Чтоб все, что делали мы, прахом стало?
– Ведь женщина она, к тому же иноземка!
– Заладили! Но рад: хоть понимаешь, как и я, что сейчас только она могла бы на престоле продолжать святое дело мужа, если, конечно, преданные ему люди, как ты, да я, поддержат.
– Я готов, в полку своем уверен.
– Видишь! Делай, о чем договорились, да будь поближе. А сейчас, если хочешь, можешь идти с Богом.
– Пойду. Прощай, князь, располагай мной.
– Ступай, ступай, забот у тебя немало.
Вот уже сани Бутурлина отъехали, а ни Бассевич, ни Толстой не появились. В их заинтересованности Меншиков не сомневался, поэтому задержка вызывала у него не беспокойство, а скорее нетерпение и легкое раздражение. Когда он затевал игру, он любил вести ее легко и быстро, с азартом и без проволочек, но вел ее точно и с умом, никогда не теряя головы, как бы высока не была ставка. Большей ставки, чем теперь, он, пожалуй, не делал никогда. Случись проигрыш, – он терял все, включая собственную жизнь, но, если бы только лично он, под прямой угрозой оказывалось благоденствие, а может, и жизнь его родных и близких, что было посерьезнее: свою семью Меншиков любил бесконечно. Зато при выигрыше, он приобретал во много-много крат больше, чем имел, во сколько? Может показать только дальнейшая игра. Головокружительная высота ставки распаляла светлейшего, ему не терпелось закончить подготовительные операции.
Наконец, кто-то подъехал, захлопали двери внизу, наверху, в кабинет заскребся денщик.
– Звать немедля!!! – крикнул Меншиков, не дожидаясь доклада, и встал, готовясь встретить прибывших. В голове у него мелькнуло: «Итак, начало есть!.. Продолжаем».
Меншиков двинулся вперед, но не торопился. Хозяин и гости должны были сойтись на середине комнаты. Необходимо было выдерживать тон. Никакой паники, смятения, никакой растерянности или даже неуверенности, никакого отката назад ни в поведении, ни в этикете, ни в расстановке сил, ни в позиции в прямом и переносном смысле не должно было быть. Да, он их пригласил, но не потому, что у него не хватает сил полностью справиться с ситуацией единолично, а потому, что он считает их соратниками, также желающими проявить себя: отстоять дело Петра, коли придется.
Графы Толстой и Бассевич вошли скорой и деловитой походкой. Все трое быстро обменялись соответствующими случаю приветствиями и репликами.
Толстой обратился к Бассевичу, продолжая прерванный разговор и предлагая ввести в курс дела и светлейшего:
– Так говоришь, плох он?
Бассевич отвечал, обращаясь больше к Меншикову:
– Я только что оттуда. Страшный жар почти постоянно держит его в бреду…
Меншиков счел за благо не выслушивать подробности, не несущие ему ничего нового, и мягко вклинился в только начинающийся рассказ, не то, чтобы перебивая, а дополняя его:
– И подобное состояние длится уж не первый час. Я недавно из дворца, – присовокупил он, давая понять, что просвещать его излишне, и без паузы предложил:
– Так как, начистоту и без проволочек?
Стало ясно, что предлагается обойтись без лишних слов.
– Времени вилять у нас уже нет, – согласился Толстой.
Бассевич снова принялся докладывать, но теперь уже по существу:
– Герцог Гольштинский, наши люди готовы поддержать императрицу.
Мгновенно подключился и Толстой:
– Войска в нашей власти. Прикинем далее: статс-секретарь Макаров, обер-прокурор Ягужинский, обер-полицмейстер Девиер – не подведут.
Такой ход и стиль разговора Меншикова вполне устроил, и он охотно поддержал:
– Синод за Феофаном Прокоповичем пойдет, а он с нами. Словом, ключевые позиции в наших руках, но надо действовать безотлагательно. Войсками, стражей занимается Бутурлин. Казна?
– Казну бы надо нам в крепость перевезти. Там комендант надежный, – предложил Толстой.
– Согласен. Кто берется переговорить с императрицей? – продвигал совещание светлейший.
– Берусь попробовать, – предложил свою кандидатуру Бассевич. – Мне есть, что ей сказать. Сегодня, в первом часу ночи ко мне являлся Ягужинский. Отметьте, был переодет. Советовал мне срочно позаботиться о своей безопасности, если не желаю завтра иметь честь болтаться на виселице рядом с тобой, светлейший князь. Ему стало известно о заговоре. Считает, что гибель императрицы и ее семейства неизбежна, если сегодня же удар не будет отстранен. Я еду к ней. О дальнейшем меня вы известите.
– В добрый час! – не удерживал князь Меншиков. – Похоже, ночью спать нам не придется.
– Что будет заговор, я не сомневался. Но уважение и страх перед Петром сильны. Ручаюсь, они не двинутся, пока в нем остается, хоть признак жизни, – рассудил Толстой.
– Более чем согласен с тобой, граф, ты прямо будто мои мысли прочитал. Видать, мы и впрямь с тобой единомышленники, – счел уместным слегка пошутить светлейший. – Они пусть ждут, нам действовать пора. Друг мой, возьми-ка на себя ты труд оповестить всех, кто верен Ее Императорскому Величеству, чтоб собирались во дворце. Гвардейцами, казною я займусь.
– Сделаю. Прощай, тогда.
– И мне дозвольте откланяться, – заторопился граф Бассевич.
– Будьте трижды осторожны, – напутствовал хозяин дома. – С Богом!!!
Даже не дожидаясь, пока соратники покинут дом, Меншиков принялся за свою часть работы.
– Денщик! – позвал он и стал давать наставления ещё только входящему дежурному офицеру:
– Вели послать в гвардейские казармы надежного и преданного человека иль лучше сам пойди. И именем моим вели ты старшим офицерам без шуму лишнего явиться ко дворцу сегодня часам к восьми, а можно и пораньше, как кто придет, пусть займут позиции, что поважнее, они сообразят. Только действовать нужно тайно, не привлекая внимания, будто невзначай. Надеюсь, тебе ясно.
– Совершенно, Ваша Светлость.
– Тогда иди сию минуту. Будь осмотрителен. Ступай.
– Слушаюсь, Ваша Светлость.
Глядя в след удалившемуся денщику, Меншиков прикинул, что пора и ему отправляться туда, где в ближайшее время начнут развиваться решающие события. Через несколько минут он снова сидел в своих роскошных санях.
– Во дворец! – крикнул он.
Не спали и в доме князя Алексея Григорьевича Долгорукого. Уже давненько он совещался со своим двоюродным братцем Василием Лукичом, тоже князем Долгоруким. Много побывало и посетителей. Казалось бы, обстоятельства складывались, ладнее не придумаешь, но беспокойство обуревало безмерное.
– Ты погляди, – в очередной раз начинал повторять свои рассуждения Алексей Григорьевич, —кто только не прибегал за ночь – все хотят видеть на троне Петра Алексеевича – внука. И по всем доселе существовавшим на Руси понятиям и законам – ему на престоле быть. Нет же, надо было императору издать указ о престолонаследии. Теперь жди-гадай, кого ему придет в голову назвать своим приемником. И выбора-то вроде у него нет, кроме внука, три бабы, причем, две из них малолетние ветреницы, а третья сама себе дорогу к трону Монсом загородила, и сидишь дрожишь, потому как знаешь, того и жди, выкинет государь, чего и в самом кошмарном сне не приснится, и никаким другим образом в голову не придет. Вот нет-нет, да мелькнет мысль, что лучше бы сам остался, выздоровел. Хотя натерпелись за жизнь, желательно и дух перевести!
– Так-то так, братец, и не единожды мы с тобой это на разные лады твердим, но не заклинание сие, повтором делу не поможешь. Давай лучше пока визитеры схлынули, еще раз раскинем карты, поглядим, как они лягут, и как мы сами их перемешать можем, – вступил Василий Лукич.
– Говоришь, добры люди прибегали, ратуют за Петра Алексеевича меньшого? А сколь ты уверен, что половина из них в обе стороны не кланяется. Припомни-ка, ведь, как один, пешими явились, да закутаны были по глаза, значит, не хотели, чтобы кто-нибудь их узнал по дороге к тебе, да и экипаж свой у твоего дома предпочли не оставлять… Далее, «три бабы», как ты изволил выразиться. Одна другой опаснее, скажу я. Екатерина – на белом свете единственная c лишком двадцать лет умела «муженька своего Петрушеньку» вокруг пальца водить. Не равен час и на сей раз изловчится. «Молодые ветреницы»! Молодые – да! Но по чести сказать, обе умны, да и знаниями не малыми владеют. Анна – вдумчива не по годам, правда, просватана… Зато Елизавета совершенно свободна, и характером подержавнее будет… Словом, на Бога надейся, а сам не плошай. Довольно нам рассуждать, действовать время пришло. Императору не лучше. Предлагаю, сначала на все случаи жизни себе соломки подстелить, а затем и наступать, по моему суждению, следует срочно.
– Не спорю, но мы не решили, будем ли что-либо предпринимать, если Петр назовет наследника или… – осторожничал Алексей Григорьевич.
– На мой характер, я бы попытался в любом случае, но решать тебе: ты – воспитатель цесаревича Петра Алексеевича, – подзадорил Василий Лукич, – на тебя ляжет основное бремя власти по его восхождении на престол.
Нехитрая подначка сработала стремительнее и сильнее, чем князь Василий ожидал. Вожделение власти прорвало плотины осторожности и осмотрительности Алексея Долгорукова
– Тогда вперед! – чуть не закричал он и даже вскочил с места.
«Эк, однако, как тебя пробрало, братец», – подумал Василий Лукич. И счел за благо немного поохладить кузена, а то не равен час зарвется, да с горяча и подведет всех под монастырь, причем, в прямом смысле слова:
– Интересно, а что предпринимает теперь Светлейший? – И на сей раз слова Василия Лукича подействовали в желаемом направлении. Алексей снова опустился на скамью и посерьезнел, если не сказать, помрачнел.
«Недаром я столько лет подвязался в дипломатии с легкой руки Петра, – кое-чему научился», комментировал про себя свои успехи Василий Лукич, – «Если так и дальше пойдет, пожалуй, править буду я, а не он, при благоприятном, разумеется, стечении обстоятельств в дальнейшем. Милое, оказывается, занятие быть «серым кардиналом».
Алексея Григорьевича тем временем, наоборот, посещали мысли отнюдь не приятные. Решениями почившего императора можно было бы пренебречь, если союзники не подведут, а вот как пренебречь живым Меншиковым, поди – попробуй. Изловчиться бы арестовать до решающих событий! Легко мечтать, а как провернуть, стережется, а умри Петр, станет в стократ осторожнее, да еще закрутит интригу в противовес. На свою сторону его не перетянуть никакими посулами, он при императоре Петре II не жилец…
– Что посоветуешь с Меншиковым делать, Василий Лукич? – прервал затянувшуюся паузу Алексей Григорьевич.
– Пока, что с ним поделаешь, нужно выдерживать нейтралитет, а вот как только станет ясно, что наша взяла, тут уж главное не оплошать, сию же секунду под стражу и на плаху хорошо бы не откладывать… слава Богу, есть за что.
– Хоть отбавляй, – мечтательно подтянул Алексей Григорьевич.
– Ну вот, а тем временем, рассылай-ка нарочных, пусть все, как только придет известие о смерти императора, не мешкая, будут во дворец, да выкликают Петра II, что бы там ни было. Пусть не раздеваются, даже шубы не снимают, так и спят, и едят, в решительный момент каждый миг будет дорог. Также распорядись, чтобы одетыми и с запряженными конями ждали будущие нарочные числом равным нужным и верным нам особам. Хватит у тебя людей и лошадей по одному на приглашенного? Если нет, я дам.
О проекте
О подписке
Другие проекты