Глава XIX

Вдоволь наплакавшись и, разве что, ненадолго забывшись сном, Меншиков проснулся и почувствовал, что его глаза снова заполняются слезами. «Нет, негоже! Я разлегся и источаю слезы, а там полно хлопот, и все делается без должного надзора!» – рассудил светлейший и резко вскочил, потребовав немедленно одеваться. Скоро он вышел из своих покоев внешне уравновешенным и деловитым. Не позволил княгине задерживать себя, лишь, чмокнув на ходу ей ручку, выдал необходимые инструкции:

– Поддерживай чад наших, душа моя, да, может быть, после наведаешься к Екатерине, а то и детей прихвати с собой, пусть навестят Анну с Елизаветой и Натальей, впрочем, гляди, как знаешь.

И не позволив ей и слова сказать в ответ, заспешил к выходу. Его роскошные сани ожидали у крыльца, вымуштрованная челядь позаботилась заблаговременно. Ибо хорошо было известно, что Меншикова гневить не след ни при каких обстоятельствах, а теперь, когда он в глубоком горе, и тем паче.

И вот он летел в санях по набережной, потом по льду Невы, и левому берегу. Хотя было лишь немного за полдень, яркое, но холодное зимнее солнце явно клонилось к западу, спеша уступить небосклон жадной, темной, длинной зимней ночи, и его свет начал потихоньку приобретать розоватые оттенки. Санкт-Петербург в подобном освещении был безмерно прекрасен, как в прочем и всегда, однако, сегодня виды не вызывали у светлейшего чувства переполняющей радости и гордости, как обычно, а, наоборот, жгучая печаль подкатила к горлу и стала душить, хорошо, что путь был недолог, и сани подкатили к входу в Зимний дворец Петра. Меншиков быстро выскочил из них и стремительно направился к Екатерине, тем ни менее успевая привычным взглядом на ходу схватывать, что делается и как, и даже бросать надлежащие указания.

Траурная зала с отдельным входом с улицы была практически подготовлена, но Петра туда еще не перенесли. Екатерина с дочерьми и внуками была при покойном. Меншиков тихо присоединился к чтению молитв. Он углубился в молитву искренне, горячо и столь самозабвенно, что перестал замечать что-либо вокруг, включая течение времени, и очнулся лишь, когда настала пора переносить почившего императора. Светлейший счел за благо отвлечь на некоторое время императрицу делами.

– Ваше величество! Не соблаговолите ли уделить мне минуту-другую для обсуждения с вами насущных вопросов? – обратился он к ней.

Царица не отказала, и они расположились в кабинете для беседы. Но начав излагать ей дела, Меншиков заметил, что она не в силах сконцентрировать внимание на разговоре.

«Бедная, она искренне страдает, и как иначе, – размышлял он, наблюдая за ее состоянием. Столько пережить за один день: потерять мужа, оказаться сначала на волосок от плахи, потом стать самодержавной императрицей всея Руси! Надо помочь ей сосредоточиться, снять нервное перенапряжение и продолжать работать над укреплением своего нового положения».

Незамысловатая идея не заставила себя долго ждать.

– Матушка императрица, – сказал он, прерывая свои государственные рассуждения. – Хочу просить тебя дозволить помянуть усопшего нашего императора бокалом доброго вина, аль рюмкой водки, как прикажешь. Да и соизволь сама присоединиться ко мне.

На удивление Екатерина согласилась сразу и распорядилась немедленно.

Выпитая рюмка на давно голодный желудок подействовала мгновенно и благостно. Видно было, что царица несколько расслабилась, поуспокоилась и смогла вслушиваться в то, что толковал ей Меншиков, но тот несильно преуспел, так как императрица, ощутив облегчение, скоро возжелала еще и еще раз помянуть мужа, после чего светлейшему стало очевидно, что на сегодня согласования надо оставить, и поступать по своему разумению.

– Матушка императрица, – обратился он к Екатерине с новым предложением, – а не прикажешь ли распорядиться, чтобы фрейлины препроводили тебя в твою опочивальню для короткого отдыха после столь долгих бессонных и тяжких дней.

И опять светлейший не встретил возражений, и передав императрицу на руки камер-фрау, предался многочисленным хлопотам.

Глава XX

Потекло время без Петра. Столица стала трудно и медленно приходить в себя. Изо дня в день с раннего утра до позднего вечера сплошной вереницей люди тянулись через траурную залу, чтобы попрощаться с царем. Ежедневно туда приходила и Екатерина. Она подолгу, по несколько часов, оставалась у гроба, непрерывно плача. Частенько приходили и родные, и близкие. Разумеется, Меншиков бывал каждый день, порою и не один раз. Подле Петра ему почему-то было легче, сами собой приходили решения и хозяйственных, и государственных дел, проще и стройнее складывались планы. А они у него, как всегда, были грандиозные, и в отношении своей семьи и в отношении Санкт-Петербурга и России.

Екатерине возле Петра было спокойнее. Она чувствовала, что пока ОН тут лежит, она и её дочери защищены. Она безутешно плакала при нем не только из-за более острого ощущения утраты, но и по многим, многим другим причинам: и по прекрасным, но суровым, полным предельного напряжения годам, прожитым с Петром; и от жалости к себе и девочкам; и для того, чтобы люди видели её горе, и для того, чтобы дать себе разрядку, и от ощущения облегчения и освобождения, которые, как ни чудовищно, она почувствовала сразу после ЕГО смерти… Наплакавшись и вернувшись в свои покои, царица обычно поминала супруга с кем-нибудь из приближенных. Постепенно за её столом стала собираться вполне внушительная кампания, и застолье стало растягиваться на более длительное время, а его тональность становилась мажорнее. Меншиков не осуждал нововведение, но и не задерживался на ежедневных поминках, однако, успевал заметить, что круг расширяется, причем довольно быстро. В траурной зале ему также бросились в глаза моменты, которые заставили его недоумевать, хотя и не слишком. Во-первых, он заметил, что, если зайти к Петру, когда там пребывает Екатерина, всегда встретишь двух молодых людей Сапегу и Левенвольде. Случалось бы это чуть реже, возможно, сиё и прошло бы мимо его внимания, но каждый раз!? Более того, без труда можно было пронаблюдать, что два юнца усердно бросают весьма выразительные взгляды на вдову-императрицу. И то было бы ничего, но присмотревшись светлейший заметил, что и царица из-под ресниц и сквозь слезы, нет-нет да поглядывает попеременно на обоих.

«Дело хозяйское, как говорится, – рассудил Александр Данилович, – но, раз Сапега старается и замечен, надо использовать момент и получить для него, да и для его батюшки чинов да наград. Ведь отставить его из женихов Марии я пока окончательно не решил!»

Вскоре Меншиков обнаружил, что и Сапега, и Левенвольде уже принимают участие в ежедневных поминках.

«Молодцы, не теряют времени даром, да и вдовушка наша – не промах, хотя последнее для меня не новость, – продолжал наблюдать развитие событий князь. – Теперь Екатерина, небось, сама будет искать повод продвинуть своих новых друзей, что ж, я ей помогу».

Гораздо меньше Меншикову нравилось, что, кроме Сапеги и Левенвольде, с течением времени все больше молодежи из придворных бывает при гробе и все чаще мелькают одни и те же лица.

«Ну, что касается мелкоты, что в Елизавету влюблены, оно и понятно, где иначе они её теперь увидеть могут. А вот почто мои дети зачастили? Не ладно. Марии Сапега понравился сразу, как она его увидела взрослым, было очевидно, да и не удивительно, но неужели настолько? Ищет встречи, и где! Не ладно! Надо будет с Дарьей поговорить. Пускай займется детьми. Тем более, что мои новые планы в отношении Марии, с учетом последнего развития событий, только крепнут и растут, как на дрожжах, сами собой, – заключил Меншиков, очередной раз отсмотрев ту же картину. – Завтра, поутру, явлюсь к императрице и…» – проговаривать мысленно, что именно он собирается сделать, он не стал, ему было и так ясно.