Ирина Панченко. Учитель музыки

По иерусалимскому радио объявили, что ученица Сарры Евсеевны Белкиной разыскивает своего педагога. Откликнулись сразу пять слушателей, подсказавших адрес: США, Филадельфия.

…Сарра эмигрировала в Америку из Петербурга, когда ей было семьдесят четыре. Она отрывала себя от бесконечно любимого города, который навсегда берёт в плен каждого, способного ощущать разлитую в нём красоту. Она оставляла консерваторию, которой была отдана вся её сознательная жизнь. Она покидала свежую могилу мужа, с которым прожила счастливых сорок пять лет и с которым они вместе собирались уезжать за океан. Она, наконец, оставляла в городе единственного сына.

Это происходило в 1993 году, и в России было очень тревожно. Её отъезд вслед за невесткой и внуками был необходим, чтобы сын Юрий, кандидат физико-математических наук (имевший в своё время допуск к секретным темам как сотрудник одного из НИИ Российской Академии наук), мог добиваться разрешения на выезд для воссоединения с семьёй. Юрий смог вырваться к семье девять месяцев спустя.

В Филадельфии Сарру встретила семья сына. Они приехали в Америку несколькими месяцами раньше. Для Сарры это были единственные родные души в большом чужом городе. Английского она никогда не изучала, значит, оказалась без языка. Для неё, человека общительного, всегда окружённого друзьями, коллегами и учениками, это грозило жестокой депрессией. Призвав всё своё мужество, Сарра сказала себе: «Я должна дождаться Юру, должна овладеть английским…».

Это было непросто, но она справилась. Сначала научилась понимать американку Глорию, которая сама происходила из семьи еврейских эмигрантов. Глория было одной из тех, кто, по поручению синагоги, подготовил для них жильё со всем необходимым: от мебели и постельного белья до кастрюль, ножниц, ниток, иголок, поразив петербуржцев своей щедростью и вниманием. Английским Сарра овладевала по жёсткой программе. Семь месяцев по пять часов в день за партой, а вечером – домашние задания. Занятия на курсах поглощали все силы, но были спасением от депрессии. На курсах она познакомилась с другими эмигрантами из Союза, обросла новыми знакомыми. Сарра так успешно вошла в роль ученицы, что к концу занятий сочинила на английском юмористическое четверостишие в замысловатом жанре лимерик. Когда пришло время, экзамен на американское гражданство Сарра сдала на английском языке.

Откуда у Сарры в её возрасте взялось такое удивительное терпение? Такая замечательная память?

Она всегда отличалась трудолюбием и всю жизнь любила учиться: когда была школьницей (в её матрикуле стоят одни пятёрки), когда была учащейся петроградского музыкального училища, а потом – студенткой консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова.

Родители Сарры родом из глубокой белорусской провинции. Оба принадлежали к скромным мещанским семьям. Отец умер в 1920 году, когда ещё дотлевала гражданская война. Сарра его не помнит. Вместе с мамой – Ревеккой Ефимовной Белкиной – Сарру воспитывал отчим Михаил Яковлевич Волосов, служащий, очень добрый человек. Отчим перевёз семью в Петроград.

Когда Сарра, учившаяся с восьми лет музыке у известного педагога Ляховицкой, сказала, что хочет быть музыкантом, мама поняла это на свой провинциальный лад: «Ты хочешь быть клезмером?». И Ляховицкой пришлось долго беседовать с мамой, объясняя разницу между народными музыкантами-самоучками, умевшими играть на двух струнах, и профессионалами, которых готовят в музыкальных училищах и консерваториях. И всё-таки маме стало спокойнее лишь тогда, когда Сарра исполнительскому факультету консерватории предпочла историко-теоретический и в дальнейшем целиком посвятила себя педагогической деятельности.

Студенческие годы были для Сарры чрезвычайно плодотворными. В то время консерватория блистала именами замечательных профессоров, маститых учёных: Б. В. Асафьев, А. В. Оссовский, Р. И. Грубер, Ю. Н. Тюлин, Х. С. Кушнарёв, И. И. Соллертинский… А рядом с ними – молодые, талантливые, перспективные ассистенты: Н. Г. Привако, М. Г. Георгилевич, И. Я. Пустыльник, Г. М. Филенко и др. Сарра вспоминает, что на консерваторских занятиях «царила атмосфера приподнятости. Мы испытывали род музыкальной лихорадки, сожалея, что так много времени у музыки отнимают сон, еда. Думалось: а нельзя ли заменить трапезы простым приёмом таблеток на ходу? Очень ценным было то, что мы сами много играли в четыре руки на уроках, а, готовясь к ним, дома переиграли великое множество симфонической, камерной музыки, произведений классиков: Шуберта, Шумана, Мендельсона, Брамса, Чайковского, Бородина, Калинникова, Глазунова… Ведь в ту пору ещё не было засилья звукозаписи, мы знакомились и изучали каждую вещь, музицируя. И это было замечательно! Некоторые произведения стали для нас с тех пор заветными, принадлежащими к миру глубоко личному, интимному. И конечно, мы постоянно бывали в филармонии, чтобы услышать произведения в их оркестровой «плоти», в подлинной инструментально-тембровой полноте».

Но помнятся Сарре и совсем, совсем иные события, которые, поразив горечью, стыдом и возмущением, неослабно живут в её душе и памяти уже более полувека. Это было в 1948 году, через несколько лет после того, как Ленинградская консерватория вернулась из ташкентской эвакуации, куда её загнала Вторая мировая война.

…Переполненный Малый зал консерватории. Подчиняясь приказу о непреложной явке (отсутствие грозило серьёзными последствиями), в зале теснятся преподаватели и студенты. Открывает собрание ректор П. А. Серебряков. Его речь ошеломляет. Он говорит о консерватории как о «рассаднике космополитизма», так как здесь много лет работал «патриарх космополитизма» Иван Иванович Соллертинский (умерший в 1944 году). Он призывает «виновных» к самокритике, к признанию своих «ошибок и заблуждений», которые заключаются… в любви к западноевропейской музыке! И на сцену выходят уважаемые, любимые Саррой и всем студенчеством учителя и… каются! Так начиналась инсценированная компартией подлая идеологическая кампания «по борьбе с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом». Эта кампания привела к увольнениям некоторых консерваторских преподавателей, а в отдельных случаях – даже к их трагическому уходу из жизни.

Сейчас, спустя много лет, хотя того стыда и унижения не забыть, Сарра понимает, что вынужденное «покаяние» любимых учителей перед тоталитарной властью было следствием опыта террора 1930-х; следствием страха, засевшего в сознании. Публичная демонстрация лояльности была неизбежным условием дальнейшего пребывания в сфере музыки, без которой они не могли бы жить. Это был горький компромисс. Сарра не могла не понять сути этого компромисса, потому что сама не смогла бы жить отлучённой от музыки.

В Сарре рано проснулся дар учительства. Сколько лет минуло с того дня, когда она провела свой первый урок! Сарра начала работать в музучилище, будучи ещё студенткой третьего курса консерватории. Она 52 года вела спецкурсы в средней специальной музыкальной школе Ленинградской консерватории и в музыкальном училище Ленинградской консерватории, где работала с композиторами и музыковедами: «Я вся растворилась в педагогике, я обожала свою работу, я жила ею, – рассказывает Сарра, – У меня было два крыла, на которых я летала в жизни: работа и семья. С любимой работы я летела в любимую семью, а из любимой семьи – на любимую работу».

Она была требовательна во всём, что касалось профессии, и в тоже время удивительно человечна с учениками, которые запомнили не только уроки Сарры, но и её тёплый дом в Петербурге, благодатную атмосферу этого дома, его прекрасную библиотеку, любовно собранную Сарриным мужем Александром Давидовичем, кандидатом технических наук и подлинным библиофилом, который даже во время Ленинградской блокады не сжёг и не продал ни одной (!) книги. Сарра и её муж не жалели для молодёжи книг из этой библиотеки. Они давали ученикам читать зарубежную классику даже в годы гонения на «космополитов». Не побоялась Сарра организовать прослушивание для учеников Восьмой симфонии опального тогда Шостаковича, за что подверглась грозному нагоняю парткома.

Ученики Сарры живут сегодня не только в России, но и в Германии, США, Израиле, Англии, Австралии… Бывшие ученики-друзья разыскивают её, пишут письма, делятся сокровенным, дарят свои сочинения с удивительно трогательными надписями. «Меня помнят. Я очень счастлива», – говорит Сарра.

Все годы эмиграции Сарра не расстаётся с музыкой. Будучи очень динамичным человеком, она успевает прослушать циклы концертов замечательного Филадельфийского оркестра, побывать на музыкальных фестивалях, посвящённых творчеству Бетховена, Брамса, Шуберта, Р. Штрауса, посетить сольные концерты известных пианистов. Сарру непременно встретишь и на концертах, которые устраивают музыканты русскоязычной общины. Она не только посещает концерты, она откликается на музыкальные события статьями в филадельфийской прессе.

И, конечно, Сарра играет. Синагога подарила Сарре фортепиано, чтобы она не так тосковала по своему петербургскому инструменту, и она пестует душу любимой музыкой. И не только свою. Сарра сама выступает с концертами, играя Брамса, Шопена, Рубинштейна…

…Когда я, желая уточнить для статьи какие-то факты, позвонила вечером Сарре Евсеевне Белкиной, наша беседа прерывалась буквально каждые пять-десять минут. Кто-то звонил Сарре по второй линии, желая выразить своё восхищение или попросить совета, поделиться, пригласить… Такова сила обаяния и притягательности этой незаурядной женщины.

Панченко И. Учитель музыки.

Панорама – 2003 – 12-18 ноября.

Ирина Панченко. Спеть то, что не допето

В каждом доме хранится альбом семейных фотографий, который открывают нечасто, но бережно и трепетно. Есть такой альбом и у Анны Гинзбург. А стены её филадельфийской квартиры – словно продолжение альбомных страниц. Со стен её небольшого, но уютного жилища смотрят на гостей фотографии родителей, братьев, сестёр, дочерей, внуков. Но больше всего здесь фотографий самой Анны: в концертных платьях, облегающих стройную фигуру, в шляпах, боа из перьев. Вот Анна серьёзно глядит прямо в объектив, на другом снимке – лукаво улыбается. А рядом с фотографиями – афиши, афиши…

Кроме фотоальбома есть у Анны Борисовны ещё один альбом – с письмами, отзывами, статьями в прессе. Перелистывая страницы, читаешь поток восхищённых, проникновенных слов. Из них возникает образ артистки, её творческий портрет. Счастлив человек искусства, к которому обращены такие слова: «Талант певицы отмечен искренностью и самобытностью – бесценными качествами, которые в сочетании с прекрасным голосом и большим актёрским опытом неизменно приносят Анне Гинзбург успех… Когда я впервые увидел Анну Гинзбург, услышал её еврейские песни – а было это в 1989 году, на сцене кишинёвского Дома культуры, – мне показалось, что многие черты Розы Спивак, главной героини романа Шолом-Алейхема «Блуждающие звёзды» словно бы взяты из биографии моей новой знакомой» (Зиновий Столяр, заслуженный деятель искусств Молдовы).

«Ваши песни, Анна Борисовна, как тихая полузабытая мелодия, которую напевала ещё бабушка, и которая поднимает в душе что-то, что трудно облечь в слова. Гордость? Боль? Радость? Наверное, всё вместе» (Жанна Сундеева).

«Необыкновенное исполнение Анной Гинзбург прекрасных песен и юмористических рассказов помогло нам лучше понять, почему евреи выжили в самые трудные времена своей истории» (Джек Драйкер).

В альбоме Анны – её диплом лауреата Всеамериканского фестиваля еврейской песни (1991), программа концерта Общества памяти Шолом-Алейхема, письмо к Анне американской писательницы Бел Кауфман, внучки Шолом-Алейхема, присутствовавшей на этом концерте: «Мне было очень интересно слушать Вас на еврейском, и даже на французском языке. Я слушала до последнего «Браво!». Поздравляю Вас с успехом и желаю всего хорошего в будущем».

1991 год – год эмиграции Анны в Америку. Но большая часть жизни артистки прошла в Молдавии. Размеренный быт большой еврейской семьи в румынском местечке Чимишлия был разрушен в 1940 году после присоединения этой территории к СССР. Отец Анны и его братья в один миг лишились налаженного мануфактурного дела и всех средств, нажитых нелёгким трудом. Только случай помог отцу Анны избежать ареста. В ту ночь, когда за ним пришли, его не оказалось дома. Братьев отца эта чаша не миновала, как не миновала она и старшего брата Анны, арестованного за две недели до начала войны, насильно разлученного с женой и шестимесячным ребёнком, так же, как и он, высланных в Сибирь. После возвращения из пятилетнего заключения он годами жил с клеймом политзаключённого. Семья получила справку о реабилитации брата лишь в 1991 году, когда его самого уже не было в живых.

Младшая в семье, Анна выросла без опеки братьев. Её второй брат ушёл добровольцем на фронт и погиб под Сталинградом.

Фашистская оккупация обернулась новым кошмаром. В первые же дни фашисты повесили деда Анны на балконе его собственной квартиры. А потом было бегство семьи от немцев вглубь страны, вслед за отступающими частями Советской армии. На открытой платформе товарняка у спящей матери Анны ночью сняли единственные ботинки…

Потом был Ташкент, где Анна-подросток работает клепальщицей на эвакуированном из Подмосковья авиазаводе. Нередки дни, когда её, как и других рабочих, по условиям военного времени, сутками не выпускают из цеха. И тогда все спали вповалку, стараясь занять место поближе к генераторам отопления.

Можно было бы ещё рассказывать и рассказывать о тяготах судьбы Анны, но очевидно, что рано исстрадавшаяся душа молодой певуньи, чьё драматическое сопрано теплом отдавалось в сердцах родных и друзей, вобрала столько человеческой боли, что много лет спустя эта боль потерь, лишений и горя выплеснется в её концертных выступлениях: в честь победы над фашистской Германией, в ознаменование восстания Варшавского гетто, трагедии Бабьего Яра, Кишинёвского погрома…

Способность сострадать и сочувствовать продиктовала Анне необходимость взять на себя дела сектора милосердия в основанном в 1989 году кишинёвском Обществе еврейской взаимопомощи. Проявив организаторские способности, Анна Гинзбург в 1990 году стала одним из основателей Общества еврейской культуры Республики Молдова.

Хотела ли Анна в юности стать профессиональной певицей? «Да, я сначала запела, а потом родилась!», – шутит она. Певческий талант был у них в роду. Все родные обладали хорошими голосами. Но только в 1965 году, в годы хрущёвской «оттепели», Анна получила возможность выйти на профессиональную сцену. Это произошло в Кишинёве в только что открывшейся Еврейской музыкально-драматической студии. Руководил студией Рувим Левин, получивший образование в еврейском театральном училище при ГОСЕТЕ, где преподавали Михоэлс и Зускин. Анна исполняла комедийные и драматические роли, пела. Энтузиазм коллектива был велик. После ряда постановок студии было присвоено звание Кишинёвского еврейского народного театра. Но через семь лет, во время жестоких политических «заморозков», театр закрыли. Левин при «невыясненных обстоятельствах» так же, как Михоэлс, погиб под колесами автомобиля.

В годы, когда партийно-государственная политика Советского Союза заключалась в том, чтобы вытравить из сознания евреев интерес к истории и культуре своего народа, Анна Гинзбург с эстрады задорно исполняла песни и юмористические репризы, созданные еврейскими писателями и композиторами. Записанные на плёнку песни, шутки, юмористические миниатюры в исполнении Анны и сегодня звучат в радиопередачах.