– Не то слово, – пожаловалась она. – Только очнулась, и пошли потоком. Министры, парламентарии, губернаторы, генералы. Всем что-то нужно, голова пухнет. Два секретаря, а толку? С отцом всего дважды получилось созвониться, у них все в порядке, скоро приедут. Думала Каролинку оставить вне дворцовой жизни – так все в Орешнике уже знают, кто есть кто, учиться нормально не получается. Хорошо, что Полли и Алина пока не раскрыты, хотя это дело времени. В университетах они под фамилией Богуславские, и хоть Тандаджи уверяет, что всем в Орешнике наложен ментальный запрет на рассказ о нас, но стоит как-то просочиться информации, и уж сложить два и два нетрудно будет. Полинка вот-вот должна вернуться, а с Алиной отец говорил, у нее все в порядке, учится.

Бедная Василина. У нее было лицо приговоренной к каторге.

«А ведь ты хотела быть на ее месте».

«Упаси боги от такой радости».

– Не понимаю, как с этим справлялась Ани. – Василина положила малявку на плечо, тихонько похлопала ее по спинке. Детка смешно икнула, засопела. – Никогда не думала, что мне суждено будет занять ее место. Какая-то глупая шутка свыше. Я только надеюсь, что мы ее найдем, и я смогу вернуть ей корону.

– Ты же знаешь, что не получится, Вась, – сказала я серьезно. – Из вас двоих корона выбрала тебя.

– Знаю, – признала она со вздохом. – Но как бы я хотела, чтобы Ангелина была здесь! Я с ума сойду, пока разберусь со всем этим. Мариш, я понимаю, что ты еще совсем слабенькая, но, может, когда почувствуешь себя лучше, сможешь поехать с поисковой группой? Я сама только ощущаю, что она где-то на юге, жива, но, хоть убей, никакой конкретики. А у тебя всегда это лучше всех получалось…

– Я бы с радостью, Василина, но со мной что-то после удара случилось. Я вас вообще не чувствую. Никого. Я как очнулась – испугалась, думала, что-то страшное с вами произошло…

– Прости, Мариночка, это все из-за меня. – Теперь я с ужасом увидела в глазах сестры слезы. Она улыбнулась моему испугу, виновато шмыгнула носом. – Вот такая я королева-плакса. Позорище. У меня после родов гормоны играют: то реву, то ругаюсь. Сила еще эта неуправляемая, как разозлюсь – всё вокруг летает, меня весь персонал боится. Тут пришли министры за подписями о своем переназначении, а у Мартинки колики, я нервничаю. Сорвалась на них, чуть по стенам не размазала. Бедный Мариан. Как он меня терпит – непонятно. Я уже измотала его своими жалобами.

– Он тебя любит, – сказала я с теплотой и некоторой тоской.

– И за что, скажи? Я себя чудовищем каким-то чувствую. Тебя чуть не убила, зачаровала половину аристократии, муж весь избитый ходит, как и твой Кембритч.

Я пропустила слово «твой».

– Вот его мне вообще не жалко, Вась. Если бы не он, ничего бы этого не произошло. Я бы по-прежнему работала в больнице, Ани – в школе, вы с Марианом спокойно жили бы в поместье, девчонки учились…

А страна катилась бы в пропасть, – строго сказала внезапно успокоившаяся сестра. – Марина, я понимаю, что он поступил с тобой жестоко и подло. И не заставляю любить его или прощать. Вряд ли и я смогу простить его за тебя. Но ведь выбора у нас не было, рано или поздно пришлось бы вернуться. И если бы это случилось поздно, погибло бы еще больше людей.

– Зато у него был выбор, – ответила я упрямо.

– У него и на коронации был выбор. – Сестра аккуратно положила снова задремавшую дочку в кроватку. – Он мог и не помогать Мариану. И тогда, возможно, переломом носа мой медведь бы не отделался.

Ну конечно, за мужа она готова простить кого угодно. Жаль, что я не такая добрая.

«Ты предвзята и знаешь об этом. Тебе просто не за что будет держаться, если ты перестанешь на него злиться».

– Когда тебя выписывают? – сменила я тему.

– Обещают завтра. Тебя тоже?

– Ага, если показатели будут в норме.

– Ты останешься во дворце? Я одна не выдержу, Марин. Хотя бы на месяц, а? Алмаз Григорьевич обещал меня научить справляться с силой, коллеги зовут к себе с визитами. Тоже обещают показать, что умеют. Может, и ты со мной, Марин? Тебе тоже нужно поучиться. Ведь пока дети не вырастут, случись что со мной и если Ани не вернется, тебе быть регентом.

Я хотела сказать, что она не одна, что у нее есть муж, семья, что приедет отец с Каролишей, а мне дурно от мысли, что я еще хоть какое-то время пробуду во дворце. Что обязательно найдут Ангелину, что регент из нее куда лучше, чем я. Что удар, скорее всего, выжег не только умение чувствовать сестер, но и вообще всю мою силу, и поэтому учиться мне будет нечему. Что с Василиной ничего случиться в принципе не может – с таким-то мужем.

Но я была ей нужна и поэтому сказала:

– Конечно, Васюш, я буду с тобой столько, сколько потребуется.

Люк Кембритч

Самый паршивый день – день, когда от тебя ничего не зависит. Ты, несмотря на доходчивые угрозы начальства приклеить тебя к койке, если не долечишься, сбегаешь домой. А вслед за тобой приезжают штатные виталисты и врачи, фиксируют тебе ногу и начинают интенсивный курс восстановления. А невозмутимый любимый руководитель говорит, что раз некий Кембритч такой прыткий и так торопится встать в строй, то он ему в этом поможет. Заодно тот получит массу острых ощущений – ведь ему, Тандаджи, для такого ценного сотрудника ничего не жалко.

И плевать, что сращиваемая наскоро нога болит, словно из нее демоны тянут все жилы, и кричать не позволяет только нежелание ударить перед коллегами в грязь лицом. Плевать, что повышается температура и иногда случаются некрасивые судороги. Этот способ восстановления и не используется-то почти, потому что крайне дорог, и при этом не каждый его выдержит.

А вот ругаться можно, что ты периодически и делаешь, как капризная старая дама, услаждая слух меняющихся от усталости виталистов, врачей, проверяющих состояние многострадальной конечности, и собственных слуг затейливыми матерными руладами во время особо пронзительных ощущений. Но это ничего. Главное – через три дня ты будешь как новенький.

Вот только тебе нельзя ни обезболивающих, потому что тормозят процесс регенерации, ни алкоголя – по той же причине, ни животных продуктов по причине токсичности, ни сигарет. Последнее хуже всего, и к бесконечной, круглосуточной, выматывающей боли добавляется еще и никотиновая ломка. От которой кашки и овощные супчики не спасают.

Спасался лорд Кембритч постными блинами с вареньем и постными же драниками, которые очень любил и которые ему, «чтобы порадовать бедного мальчика», готовила сострадательная Марья Алексеевна. Заодно она кормила и штатных врачей с виталистами – «вон какие у всех глаза голодные», – поэтому в его спальне и столовой в надежде на очередную порцию амброзии из рук домоправительницы частенько тусовались и те, чья смена уже прошла или еще не наступила. И ладно бы просто тусовались – за это время повариху пытались нагло, прямо при нем сманить. Врач Сергей Терентьевич, на десять лет младше Марьи Алексеевны, сразу после порции оладьев с яблочным припеком предложил ей руку и сердце. А на бурчание Люка ответил, что он о такой женщине всю жизнь мечтал, а он, Люк, своего счастья не видит.

Величественная, внезапно заневестившаяся домоправительница врачу отказала, объяснив это тем, что подопечный без нее совсем пропадет. Но, судя по настрою эскулапа, ее ждала длительная осада, а Люку нужно было задумываться о поиске новой экономки и новой поварихи, потому что вряд ли кто-то еще сможет совмещать эти две ипостаси.

Надо ли говорить, что на второй день, когда его внезапно решил посетить отец, Люк был, мягко говоря, не в настроении? Почтенный граф с некоторым удивлением осмотрел заседающих в столовой виталистов, приняв их то ли за дружков сына, то ли за хиленькую охрану. Выпил пару бокалов коньяка, ожидая, пока врач закончит осмотр и сын примет его. Кембритч-старший очень тщательно относился к соблюдению этикета и, раз зашел без предупреждения, посчитал нужным реабилитироваться, дав наследнику хотя бы иллюзию принятия решения.

Через полчаса, когда осмотр закончился и коньяк тоже, лорд Джон спокойно прошагал в спальню, настроившись на длительный разговор.

Люк таки подтянулся и уселся на подушках, чтобы выглядеть не так беспомощно, хоть и трясло его от небольшого усилия минуты две; он даже успел немного выправить перекошенное лицо. Но папаша все равно разглядывал его с некоторой опаской, словно прикидывая, не отдаст ли наследник концы во время их общения.

– Для начала я хочу похвалить тебя, сын, – как всегда торжественно начал отец, когда с приветствиями было покончено и Кембритч-старший разместился в удобном кресле. – Ты, к моему удивлению, прекрасно зарекомендовал себя во время этого неудачного происшествия.

Под «неудачным происшествием» он, очевидно, подразумевал прошедшую коронацию.

– Ты ответственно подошел к помолвке и, если бы не странная воля богов, сейчас был бы уже принцем-консортом. Я рад, что ты понял всю важность поддержания чести рода и влияния нашей фамилии.

Люку не нужно было ничего отвечать – речь диалога не предполагала, пока не закончится.

– Но, к сожалению, королевой стала эта девочка, вторая Рудлог. Наша партия в смятении: если старшая хоть какую-то толковость показывала и при должном нажиме стала бы для нас приемлема, то младшая пока занята детьми, а муж ее – настоящая проблема.

С такой характеристикой Байдека Люк был вполне согласен, что не мешало ему почувствовать удовлетворение от расстройства папаши. «Конечно, его вы под себя не подомнете», – подумал он, морщась от очередного приступа боли. Кембритч-старший, видимо, воспринял эту гримасу как поддержку оценки новоиспеченной королевы и ее супруга, поэтому продолжил более вдохновенно:

– Сейчас идут поиски твоей невесты, но, честно говоря, я крайне сомневаюсь, что ее найдут живой. Ты же очень удачно зарекомендовал себя во время этого побоища, догадавшись помочь этому… барону. Всегда знал, что в тебе есть понимание политической перспективы, сын! Теперь нужно только не растерять приобретенный вес и сблизиться с королевской семьей по максимуму!

Несмотря на боль, Люк едва не рассмеялся. Папаша был непробиваем, и в стремлении к власти его вообще ничего не могло смутить.

– Я постараюсь включить тебя в список советников при каком-нибудь министерстве, а ты уж поднапрягись и прочитай пару учебников по экономике или лучше по управлению в сфере сельского хозяйства – министр-аграрий мне давно задолжал услугу. Будешь делать политическую карьеру, сын! И, если старшую Рудлог так и не найдут, присмотрись к третьей принцессе. Она немного замкнута и инфантильна, но ты известный дамский угодник, сможешь раскрутить ее на чувства. Так даже лучше будет: вряд ли ты бы смог управлять старшей, а тут девочка совсем бестолковая, просто подарок для нас.

Этого еще не хватало.

– Э, нет, папенька, – прохрипел Люк, невежливо перебивая развернувшегося мечтами ввысь и вширь лорда Кембритча-старшего. – Договор наш был о женитьбе на будущей королеве. Королева внезапно оказалась уже замужем, так что перед вами я чист и ничего не должен.

– Ты должен фамилии, которую я тебе дал! – загремел спущенный на землю лорд, сурово хмуря брови.

– Я верну долг каким-нибудь другим способом, – раздраженно ответил Люк. – Но не прыгая от одной сестры к другой. Это нелепо и уж точно не прибавит нам веса. Да над нами смеяться будут, отец!

Страх перед насмешками был тем немногим, что могло остановить трясущегося над своей репутацией лорда Джона. Тот задумался, пока Люк чуть в обморок не падал от дерганья и судорог в конечности и мечтал, чтобы родитель наконец удалился. Да уж, прав был Тандаджи: остротой ощущений он обеспечен по самое горло.

– Но со старшей-то ты уже помолвлен, – задумчиво сказал лорд-старший. – Если ее найдут, ты же не откажешься от своего слова?

– Если она сама не откажется, я сделаю то, что обещал, – кривясь, ответил Люк.

– Ну, – оживился граф Кембритч, – тогда будем молиться за удачные поиски. Старшая, младшая – мне неважно. Главное – близко к королевской семье. Я рад, что ты понимаешь свою ответственность, сын… – завел он по второму кругу.

Люка спас зашедший врач, который очень вежливо попросил старшего лорда продолжить разговор позже, чтобы он мог провести осмотр. Обычного доктора Кембритч бы проигнорировал, но этот был из Королевского лазарета, и существовал риск, что он может пожаловаться королеве. Поэтому граф с достоинством попрощался, сказал, что выяснил все, что хотел, и удалился.

– Вы не могли принять его после выздоровления, милорд? – мягко выговаривал Сергей Терентьевич, подавая Люку витаминный коктейль. – Вы же знаете, что нельзя делать перерывы. Полчаса перерыва без виталиста – плюс шесть часов к регенерации. Так бы уже завтрашнюю ночь поспали без боли. А сейчас опять прочувствуете все прелести разогреваемого метаболизма.

– Можно покурить, раз все равно перерыв сделали? – с надеждой спросил Люк, поглядывая на стол с лежащим в нем блоком сигарет.

– Можно, конечно, – добродушно согласился врач, – если готовы к непрекращающейся рвоте после.

Виконт махнул рукой и обессиленно упал обратно на подушки. Вошли виталисты. Удовольствие продолжалось.

* * *

Начальник разведуправления читал донесения агентов и, пока никто не видит, недовольно хмурился. Он не сомневался, что с восшествием новой королевы на трон работы у его ведомства прибавится, но даже не подозревал, насколько.

Премьер-министр Минкен, будучи местоблюстителем трона, в той или иной степени устраивал всех.

Лордов – потому что он был одним из них и они имели возможность его подвинуть. Военных – ибо правил именем монархии Рудлог. Простых горожан – потому что был в достаточной степени социалистом, чтобы не вызывать раздражения. Купцов и предпринимателей – потому что никогда не забывал о важности поддержки капитала. Непокорный Север – потому что оставил ему автономию и дал его военным подразделениям звание «Северное войско Рудлога» в знак уважения к их стойкости во время переворота. Сытый Юг – потому что не претендовал на их виноградники, пшеничные поля и стада и не душил налогами.

И вот это хрупкое, устраивающее всех равновесие, которое Минкен с упорством создавал шесть с половиной лет, угрожающе дрожало и грозило рассыпаться просто потому, что никто не знал, чего ждать от королевы. Зато все понимали, что, пока есть муж, который встал за нее против всего цвета молодого дворянства, влиять на ее величество Василину Викторовну не получится. Да и ограничены теперь были лорды в методах давления. Кто может гарантированно определить, где проходит грань между простым воздействием во благо родины и умышленным причинением вреда? А уж быть проклятым точно не хотелось никому.

Вот и затаились аристократы как тараканы – до поры до времени, конечно, – используя слабость королевы и ее нахождение в больнице для создания внутренних договоренностей, коалиций и общего обсуждения на тему «Как жить дальше, чтобы королева нам не мешала жить так, как раньше?»

Но, кроме принесших клятву вассалов, достаточно было и других заинтересованных в сохранении ситуации влиятельных групп. Олигархи и купцы, долгое время удачно спонсировавшие ту или иную партию взамен на не самые выгодные для страны, зато вполне выгодные для торговли законы. Нет, они не наглели, но гарантированно оставляли себе в законодательстве лазейки для не очень легальной деятельности.

Таможенные и полицейские органы и их высшие чины, не являющиеся дворянами, но живущие получше многих дворян. Далеко не все из них, конечно, но те, кто заработал себе состояние на хлебных местечках, и те, кто не был арестован или скинут своими же до сих пор, были очень умны и очень хитры. И имели множество влиятельных покровителей, которые ему, Тандаджи, без весомейших доказательств были не по зубам.

Пригревшиеся на околоминистерских постах советники и консультанты – дети тех самых лордов и купцов, пристроивших отпрысков к щедрой кормушке.

Губернаторы и мэры части городов и регионов, которые исправно платили налоги в казну и не рыпались против центра, но при этом были всесильными мини-царьками на своих постах.

Бесконечное количество людей, которым находящиеся у власти что-то обещали взамен на определенные услуги и которые это что-то в связи с изменившейся конъюнктурой могли и не получить.

Короче говоря, нормальный муравейник честолюбцев и сребролюбцев внутри нормального государства, ничем не отличающийся от любого другого. Кроме, наверное, Йеллоувиня: там с этим строго, чуть что – сразу в тюрьму, ждать казни. Разница между Рудлогом и остальными государствами была в том, что у соседей вся эта система была давно встроена в вертикаль монархии. В Рудлоге же восстановленная монархия смешивала все карты и рушила выстроенные, наработанные схемы.

И это не могло не привести часть участников упомянутых схем к мысли, что землетрясения теперь уже далеко, да и кто знает, случилась ли бы глобальная катастрофа на самом деле, или это выдумка монархистов, пожелавших вернуть венценосную семью на трон и использовавших естественные стихийные бедствия как предлог для своих действий. А вот мешающая им королева и ее семья – близко, очень близко. И значит, ее можно убрать. И даже нужно убрать, а то время идет, деньги теряются.

Самое паршивое, что Тандаджи, судя по документам, придется проверять чуть ли не каждого своего сотрудника на причастность к зарождающемуся заговору. Потому что все указывало на то, что в ведомстве завелась крыса, а то и сразу парочка. Иначе как объяснить неожиданную готовность отдельных мздоимцев к проверкам, когда проверки эти планировались буквально накануне? Или двух раскрытых агентов, работавших под прикрытием?

Был способ легко и просто вычислить предателей, и в ближайшее время Майло собирался этим заняться. Нужно просто собрать всех сотрудников и загрузить их работой, а потом посмотреть, какая информация куда уйдет. И болящих, и раненых, и отпускников, и даже – тут он поморщился – тех, что со сломанными ногами и дурной головой.

Пролистав документы, Тандаджи недовольно посмотрел на часы. Через полчаса нужно идти домой, иначе супруга снова устроит вечер показательного молчания, а мама – вечер показательной болтовни, в пику невестке. Иногда он желал, чтобы они поменялись инструментами воздействия.

Но прежде чем уйти, подполковник снял ботинки и носки, скрестил ноги, наклонился, сел на пол и выдохнул. Затем поднял таз, опираясь на руки, глядя в потолок и высунув до упора язык. Скрутился влево, вправо, перевернулся, встал на голову, подняв вверх сплетенные ноги с оливковыми ухоженными ступнями.

Ежедневные утренние и вечерние комплексы до-тани – оздоровительной духовной и физической практики с его печальной нищей родины – помогали бывшему тидусскому мигранту практически никогда не терять хладнокровия. Они также служили прекрасным стимулом для пищеварения. И поддержания потенции. Иногда после вечерних баталий только это могло заставить жену открыть рот. В хорошем, конечно, смысле.

Жаль, что до-тани никак не могла поспособствовать закрытию рта матушки, но Тандаджи относился к этому со всем терпением человека, уважающего старость давшей ему жизнь женщины.