– Господи! Это невыносимо!! – воскликнула принцесса, – Я живу, как в заточении! Не могу ни прогуляться, ни поговорить, с кем хочу!! Должно быть, за узниками Петропавловской крепости надсмотрщики и те меньше приглядывают!

И она накрылась головой с одеялом, показывая, что обиделась и не желает более разговаривать.

Мадам Адеракс выждала время и вкрадчиво спросила:

– Ваше высочество, могу я Вам дать совет?

Она откинула одеяло, но выражение её лица говорило о том, что она продолжает дуться:

– Какой ещё совет?

Воспитательница наклонилась ближе и перешла на шёпот:

– При европейских дворах влиятельные дамы делят прогулки на официальные и интимные, – выдержала паузу и пояснила, – Официальные прогулки совершаются на виду у придворных, в специально отведённое для этого время, сообразно всем правилам дворцового этикета. А интимные прогулки проходят в иное время, вдали от придворных глаз. И приглашаются на них лишь избранные.

У Анны невольно приоткрылся рот:

– Вы имеете в виду… свидания?!!

– Я этого не говорила, – уклончиво ушла она от ответа.

– И Вы могли бы меня отпустить на… такую интимную прогулку?!

Она сделала вид, что размышляет:

– Я могла бы Вас сопровождать туда. Но уже без штата фрейлин, – выдержав паузу, предложила Адеракс.

– Это правда? Вы не шутите? – Анна подпрыгнула в постели и захлопала в ладоши, – Вот здорово!!

– Но при одном условии, что Вы пообещаете мне вести себя благоразумно.

– Конечно! Вы можете быть покойны; ведь со мной будет Юлия.

– Юлия? – нахмурилась мадам Адеракс, – Но, чем меньше людей будут осведомлены о Ваших интимных прогулках, тем надёжнее они сохранятся в тайне.

– Но Юлия – моя лучшая подруга! У меня нет от неё тайн.

– А у неё от Вас?

Анна неожиданно задумалась. В последнее время ей, и вправду, казалось, что Юлия чем-то удручена, но, поскольку фрейлина ничего не говорила, Анна решила, что причиной тому её переменчивость настроения или головная боль.

– Ваше высочество, не откажите мне в просьбе, – прервала её размышления мадам, – Не говорите фрейлине Юлии о том, что это я предложила Вам идею интимных прогулок.

– Почему?

– Она может истолковать это превратно. И это бросит тень на мою репутацию.

– Если Вы уверены, что это бросит тень на Вашу репутацию, то почему Вы мне это предложили?

– Простите, Ваше высочество. Возможно, я вижу то, чего другие не замечают. И моё сердце вовсе не каменное.

Рыцарская Академия

Петька Трубецкой вернулся из отпуска сияющий от счастья. И, пряча от приятелей глаза, виновато пробормотал с порога:

– Уверен, что вы имеете полное право меня осудить. И будете совершенно правы. Поскольку печальные обстоятельства, случившиеся в нашей семье, обязывают меня к скорби. И уж конечно, никак не позволяют допускать мыслей, не связанных с молитвами об упокоении души моей несчастной матушки на небесах. Но…

– Да говори уже! – не выдержал Лопухин.

– Это был самый счастливый месяц в моей жизни!!! – выпалил Петька, не в силах сдержать радости, – Хотя, поверьте, мне невероятно совестно в этом признаться, так как все эти дни, так любезно предоставленные директором в качестве отпуска, мне надлежало плакать и скорбеть.

– Будет кружева-то плести! – одёрнул его Митяй, – Труба! Мы верим, что ты ежедневно плакал и скорбел. И мы все одновременно плачем и скорбим с тобой. А теперь рассказывай!!

Трубецкой уселся на кровать и, покрываясь румянцем, пустился в сказ:

– После того, как папенька отбыл в московское имение, я остался с младшими братьями. Анна Гавриловна слегла. И тогда княгиня Лопухина предложила Анастасии забрать младших брата и сестёр и переехать на время к нам в дом. Вообразите! Мы вдвоём с Анастасией оказались полноправными хозяевами нашего дома на целый месяц!

– Не считая пятерых детей.

– Они были совсем не в тягость! К тому же нянька нам помогала. Но главное не это! Понимаете, я, будто был хозяином большого семейства, а Анастасия – моей супругой.

– Что? Взаправду?! – хохотнул Голицын.

Микуров строго показал ему кулак.

– Это, конечно, была игра! – смутился Петька, – Но я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Представьте, я просыпался утром, надевал поверх камзола стёганный шёлковый халат и спускался к завтраку, совсем, как мой отец. Анастасия говорила мне «Доброе утро, Петруша» и позволяла целовать себя в щёку.

– Ну, вы отчаянные! – саркастично прокомментировал Митяй, но получил локтем в бок от Микурова и умолк.

– Затем я просматривал свежие газеты. Мы обменивались планами на день, обсуждали, что нам следует сделать, куда пойти. Как взрослые! После завтрака мы выходили с детьми в сад. Я выносил мольберт, краски и писал портреты Анастасии. А она сидела тихо и смотрела на меня трогательным взглядом.

– Счастливый ты, селезень.

Мальчишки, отложив дела, окружили Петьку и, усевшись в кружок, внимательно слушали.

– Да… Однажды я смастерил мальчишкам змея. И мы запускали его на лужайке. Было так весело! Анастасия качала маленьких Анну и Марию на качели. Пока я возился со змеем, украдкой поглядывал на неё. А она – на меня. И, когда наши взгляды встречались, у меня в душе скрипки звучали… Непередаваемо.

Голицын собрался было вновь что-то сдерзить, но Василий ласково прижал его к себе и зажал ему ладонью рот.

– А вечерами мы собирались все вместе в гостиной у камина. И читали вслух. Или Анастасия играла на клавесине и пела. В такие минуты мне хотелось плакать.

– Отчего?

– Я вдруг подумал, почему отец и маменька никогда не проводили с нами время вот так? Сколько я помню, отец всегда был занят при дворе. Матушка озабоченная делами, чаще всего вверяла нас нянькиным заботам, – он поднял взгляд на друзей, – У вас тоже было так?

Все задумались и умолкли. Митяй вывернулся, наконец, из крепких рук Микурова:

– Ну, можно, теперь уже я скажу?

– Говори.

– Я вот плохо помню своего отца. Он умер, когда мне было девять лет.

Василий изумился:

– Ты никогда не рассказывал.

– А что с ним случилось?

– Мы ехали в свите императрицы из Измайлова в Москву, – начал вспоминать Голицын, – Наша карета ехала в авангарде, в ней были матушка с отцом и я со старшим братом Александром. И вот, в месте преодоления крутого каменистого оврага, лошади вдруг встали и, будто почуяв опасность, не желали двигаться дальше. Кучер стал нещадно хлестать лошадей. Те взбрыкнули, заелозили… И вдруг снег с песком под колёсами стремительно обрушился. Отец в спешке вытолкнул матушку и нас из кареты. И мы, зацепившись за снежные края обрыва, чудом уцелели. Сам же отец не успел и рухнул в овраг вместе с каретой на острые камни. В моей памяти на всю жизнь осталась жуткая картина летящей вниз кареты, которая достигнув дна, рассыпается, точно карточный домик.

– Сколько прошло с тех пор лет?

– Уже пять.

– Мой отец тоже умер пять лет назад, – сказал Микуров.

– А твои родители дружно жили?

Василий грустно улыбнулся:

– Матушка никогда не любила отца. Она из боярского роду Стрешневых. А он – шкипер из мелкопоместных дворян. Их царь Пётр поженил, решив таким образом наградить отца за победу в Эзельском сражении. Вся матушкина родня была не рада этой свадьбе, но противиться царской воле не осмелились. Матушка отца всю жизнь стыдилась. И слова доброго о нём ни разу не вымолвила. Хоть он и военные заслуги имел. И чин генерал-майора. И пять лет московской навигацкой школой заведовал.

– Ты извини, – встрял в его речь Иван, – Но от Василисы Ивановны и про тебя никто слова доброго не слышал! Даже, когда ты из польского похода победителем вернулся!

– Да. Она такая. Терпеть не может того, что против её воли делается.

– Ну, а про моих отца с матерью я и говорить не буду, – буркнул Лопухин, – Сами всё знаете. Бергер! Твоя очередь.

– Моих отца и мать поженили их родители. Они с раннего детства были помолвлены по договорённости отцов, с целью объединить два дворянских поместья в одно. Не знаю, что сказать. В нашем доме не принято говорить о любви. Живут они дружно. Наверное, счастливы.

– Тебе, небось, тоже невесту родители уже припасли?

– Пока нет. Но я не забочусь об этом. Когда мне исполнится восемнадцать, родители найдут мне подходящую невесту.

– Вот ты мохнатый гусь! И всё-то у тебя наперёд предрешено.

– Да, ну! Тоска зелёная! – возразил Голицын, – Мало ли, кого родители выберут! А вдруг, крокодила какого-нибудь? А тебе с ней жить!

– А я твёрдо решил, что женюсь только на Анастасии! – заявил Петька, – У нас получится замечательная семья.

дом графа П. И. Ягужинского

Тем временем Наталья Лопухина с дочерью Настасьей навещала подругу Анну Ягужинскую. И, пока матери беседовали в гостиной, дочери, уединившись в детской, делились своими девичьими секретами.

– Ну, расскажи, как вы жили с Петром в доме у Трубецких! Я сгораю от любопытства! – пристала Настасья, – Воображаю, как это было романтично!

– Ага, – скептически фыркнула Анастасия, – Так романтично, что я уж подумывала, как бы его придушить!!

– Петьку?! За что?

– Я и не догадывалась, что он такой зануда! Когда мы оказались в доме, предоставленные самим себе, я обрадовалась. Свобода! Никакого родительского надзора! Полагала, оставим малышей няньке, а сами будем спать до обеда! Есть пирожные! Дурачиться в саду, играть в догонялки, в прятки. Кататься на лодке по Мойке. Ночами сидеть на веранде и рассказывать страшные истории.

– И что?

– А он вдруг со всей серьёзностью взялся играть в семью!! – Анастасия закатила глаза, – Нарядился в турецкий халат. Читал за завтраком газеты и высокопарно рассуждал о том, как нам воспитывать детей, какие книги читать и на какие темы вести беседы.

– Да, ну!

– Днём я вынуждена была сидеть в саду истуканом, потому что он писал мои портреты! Или качать в корзине сестрёнок в то время, как он носился с мальчишками по лужайке, запуская воздушного змея. Вечерами собирал нас всех у камина и заставлял меня музицировать. Или слушать бесконечно какую-нибудь наискучнейшую книгу! И где только он их брал?!

– Могу себе представить.

– Признаться, по началу, меня всё это забавляло. День. Или два… Особенно было забавно встречать его по утрам в столовой и говорить «Доброе утро, Петруша». И подставлять щёку для поцелуя.

– Ой…

– Но, когда это повторялось изо дня в день, одно и то же – вторую неделю, потом третью! Это становилось просто невыносимо!! Я ежедневно молила господа о том, чтобы маменька поскорей поправилась, и я смогла бы вернуться домой, и жить своей прежней жизнью.

Та обняла подругу и пожалела:

– Бедняжка.

– Знаешь, Настя, я твёрдо решила – на за что на свете замуж не пойду! Скука смертная!!

апартаменты принцессы Анны Леопольдовны

Аня отложила в сторону вышивание и неожиданно пожаловалась Юлии:

– Как же мне наскучили эти прогулки под пристальными взглядами придворных, где я всё время должна думать о том, как я выгляжу и что говорю! И где постоянно целая свита фрейлин во главе с мадам Адеракс дышит мне в затылок и ловит каждое сказанное слово. И я вынуждена говорить с Морицем о погоде и о всякой прочей ерунде. В то время, как мне хочется говорить совсем о другом! Я так измучилась! Моё сердце просто изнывает от тоски… Скажи, Юлия, ты поможешь мне?

– Я всегда готова тебе помочь. Но как?

– Я напишу Морицу записку. Надо придумать, как её передать.

– Мы уже однажды решали с тобой этот вопрос. Тогда нам под руку подвернулся кадет Голицын. Сейчас его нет. И, кажется, иных вариантов – тоже.

– Кстати, о Голицыне! – вспомнила Аня, – Ты что-то давно ничего о нём не говоришь!

– Потому что я не хочу о нём говорить, – предупредила Юлия.

– Ты сердита на него?

– Скорее, на саму себя.

Анна изобразила надменность:

– Мне показалось? Или у тебя от меня секреты?

Юлия повела плечами:

– Никаких секретов. Я сердита на себя за то, что Голицын занимает слишком много места в моих мыслях. И стараюсь отучить себя от этого.

– А у меня в последнее время такое впечатление, что ты мне что-то недоговариваешь!!

И Анна скрестила руки на груди, бросив в подругу испытующий взгляд. Юлия сделала над собой усилие, изобразив искренность:

– Тебе показалось, – заверила она, – Может, отложим разговор о Голицыне. И поговорим о Линаре. Если мадам Адеракс вновь будет столь любезна, что согласится погулять по дальним дорожкам, то передать Линару записку тебе не составит труда.

– К сожалению, мадам Адеракс больше не окажет такой любезности!

– Жаль, – пожала плечами Юлия, – Что ж, тогда я могу передать записку. Пока мы будем гулять, я придержу её в рукаве. А при прощании, осторожно переложу за отворот на рукаве Линара.

Аня поразмыслила:

– Пожалуй, так и сделаем.

– Осталось лишь написать записку.

– Я уже написала! – сообщила она, усаживаясь в кресло и раскрывая книгу.

Юлия подождала. И, видя, что принцесса не намерена посвящать её в подробности, была несказанно удивлена:

– И ты не хочешь мне даже сказать, что именно ты написала? – осторожно спросила она.

– Нет.

– Почему?

– Убеждена, это вновь закончится тем, что ты будешь меня поучать, и заставишь переписать всё так, как хочется тебе!

Юлия растерялась:

– Анна, что происходит? Я чем-то обидела тебя?

– Нет.

– Но прежде мои советы тебя не раздражали. И, кажется, давая их, я ни разу тебя не подвела и не поставила в неловкое положение.

– Это так. Я не стану возражать, что ты умна и практична. Ты намного умней меня! И твои советы мне очень помогли, – признала Аня, – Но это не может продолжаться вечно!

– Что ты хочешь сказать?

– Всякий раз, я ловлю себя на мысли, что говорю с Морицем твоими словами и делаю лишь то, что было придумано тобой! Но ведь это я его люблю, а не ты!! Он – мой Мориц!! Нет ничего приятней, чем поступать так, как велит тебе твоё сердце. И я хоть раз хочу поступить так, как велит мне моё сердце! Понимаешь?!

– Конечно.

Юлия умолкла, присев в кресло в другом конце комнаты. Повисло гнетущее молчание.

дом канцлера А. И. Остермана

Граф Ягужинский снял шляпу и приветствовал сидящего за рабочим столом Остермана:

– Здравствуйте, Андрей Иванович. Мне сообщили, что Вы пожелали меня видеть.

Остерман небрежно сделал знак рукой, предлагающий гостю присесть, всем видом демонстрируя, что вынужден отвлечься от чрезвычайно важных дел.

Ягужинский в ответ на его нелюбезность, нарочито удобно устроился в кресле, закинув ногу на ногу, вызывающе уставился на канцлера:

– Я весь внимание.

– Павел Иванович, должен сообщить, что я недоволен Вашей работой в кабинете министров, – сухо сообщил тот.

Ягужинский ничуть не смутился:

– Чем обусловлено Ваше недовольство?

– Вы оттягиваете решение вопросов тем, что своевременно не визируете приказы кабинета министров своей подписью.

– О! Вы употребили очень правильное слово – «своевременно»! – подметил Ягужинский, покачивая ногой.

Остерман взглянул на него исподлобья:

– Что Вы хотите сказать?

– Моя подпись не фигурирует на приказах по той причине, что я не бываю своевременно ознакомлен с документами, предвещающими эти приказы, и потому не могу судить о правильности обозначенного в них решения.