День второй

Наутро Новоселецкий распорядился:

– Вот что, Аладьин, собирайтесь; поедем с Вами по городу. Покажу наши полицейские участки. Представлю Вас надзирателям. Заодно и инспекцию им проведём! – и он довольный собой хрюкнул в усы, – Лепихин! Остаёшься за старшего.

Сперва поехали по Скобелевской улице.

– Вот слева, глядите, дом председателя городской думы Трофимова, – проводил экскурс Митрофан Иванович, – Дальше по правой стороне известный Вам дом Дядина. А вот сейчас на самом краю возле площади будет мой дом. От меня через дорогу напротив – дом городского головы господина Бейвеля. Мы с ним уже пять лет дружим по-соседски.

Аладьин с удивлением отметил про себя, в каких простых домах живут и городской голова и уездный исправник; одноэтажные бревенчатые с низеньким палисадником. Купеческие дома, рядом с ними выглядели куда богаче и значительней.

В центре площади над каменным фундаментом рабочие натягивали строительные леса. Рядом сгружали красный кирпич.

– Новую церковь закладывают, – пояснил Новоселецкий.

Свернули направо. На углу вкусно пахнуло сдобой, аж слюна выделилась.

– Тут у нас Гузняевская пекарня, – прокомментировал исправник, – А сразу за углом живёт славный скорняк Крупин. Мотайте на ус, Василий Кириллович, если в том будет нужда.

Перед въездом на узенькую улочку под названием Луговая извозчик остановил лошадь:

– Извиняйте, Ваше высокородие. Но к участку не поеду – увязну. Ишь как развезло-то!

И верно; улочка вся была полная талой водой. Новоселецкий покряхтел и сошёл с экипажа. Аладьин – за ним. Погружаясь по щиколотку, а где и по самую голень в воду, они дочапали к крылечку скромного деревянного домишки.

– Тут у нас третий участок, – сообщил Новоселецкий, поднимаясь на крыльцо, – Но надзирателя нет; исполняющий дела Григорьев, – и он отчаянно ударил кулаком по двери, – Яков! Открывай!

Но на дверной дужке оказался висячий замок.

– Тьфу ты! Едрёный конь! – сплюнул исправник, – Шляется где-то. Зря выпачкались. Айда обратно!

По другой, менее грязной, улице экипаж выехал на Ивановскую.

– Дом общественного собрания; вон то здание с маленькими башенками на крыше; один из домов купцов Покровских, – продолжал Новоселецкий, – А напротив – татарская мечеть.

Подъехали к мосту.

– Второй полицейский участок находится в Заречной части города. Съездим уж и туда, пока мост не сорвало.

– В каком смысле «не сорвало»? – не понял Аладьин.

– Да почитай каждый год опоры ледоходом срывает, – пояснил Новоселецкий.

Возле моста произошёл затор. Какой-то незадачливый возница потерял колесо, и с его телеги рассыпались деревянные бочки, заполонив дорогу. Крестьяне, что толкались на мосту, кинулись ловить разбежавшийся товар. Бабы визжали, уклоняясь от летящих на них бочек. Мальчишки хохотали и прыгали в грязи. Извозчики, лишённые возможности проезда, на все лады костерили неудачника. С Соборной площади тянулся народ – поглазеть на весёлое зрелище.

Аладьин вытянул шею и невольно рассмеялся, наблюдая, как убегающий от бочки паренёк лихо вскарабкался на фонарный столб. И тут Василий увидел ЕЁ…

Она стояла на крыльце двухэтажного каменного здания возле моста. И весело хохотала над сидящим на столбе пареньком.

Аладьин, точно под гипнозом, потянулся в её сторону и чуть не вывалился из экипажа. Подумать только! Он и предположить не мог, что в далёком уездном городе живут такие красивые барышни!

Она была, какая-то неземная. Точно сошедшая с полотна художника, где весь мир выполнен неровными мазками, на фоне которых она светилась так отчётливо и ярко, что невозможно было глаз отвести.

Уже освободился мост. И тронулся их экипаж. А Василий всё задирал назад голову, чтобы продлить это счастливое мгновение. Пока Новоселецкий не одёрнул его:

– Что там такое, Василий Кириллович? Кого Вы высматриваете?

Второй полицейский участок на Береговой улице Аладьин посетил, как во сне. Пока Митрофан Иванович строго говорил с надзирателем, отчитывая того за какие-то провинности, Василий сидел на лавке с глупым выражением лица и тихо улыбался. А перед глазами его летали радужные круги, как, если бы он долго смотрел на солнце…

Возвращались той же дорогой. И Аладьин с нетерпением ждал приближения того места, где часом раньше на него снизошла благодать. Разумеется, диковинной красавицы там уже не было. По улице, мимо каменного дома сновали горожане, жизнь уездного города текла своим чередом, ничем не примечательно.

Василий грустно вздохнул и подумал: «А, может, мне это привиделось?» Но, на всякий случай, спросил Новоселецкого:

– А чей это дом?

– Купца Ахметова.

Обогнули площадь с главным городским храмом Христорождественским и выехали на улицу Большую. Пересекая Исетскую, Аладьин покосился на дом купца Кузнецова; там во дворе между столбов полоскалось на ветру выстиранное бельё, видимо, на новой верёвке.

По левую сторону проплыло здание духовного училища с Покровской церковью, а следом – могучие синие купола женского Одигитриевского монастыря. Впереди замаячила уже знакомая Аладьину дорога, ведущая мимо кладбища к железнодорожной станции.

– Четвёртый участок самый тяжёлый, – признался Новоселецкий, – Это привокзальная часть. Сейчас увидите, какое это печальное зрелище: строения исключительно деревянные, улицы не распланированы, не замощены, фонарей нет, всюду непролазная грязь. Хорошей питьевой воды, и той нет. Зато вина с водкой – в избытке! Работать в полиции там никто не желает, потому как место скверное. От города в стороне. Народишко живёт разносортный, тёмный. Даже посёлки там названия носят характерные – Колупаевка, Шугаевка да Грабиловка. При случае сажай любого – не ошибёшься.

– Почему?

– Наибольшее число преступлений у нас – оттуда. Видишь ли, место это обжилось и выросло за счёт проведения железной дороги. Сперва тут селились разные служащие при дороге. Потом – мелкие торговцы. И все постройки возникали без всякого на то разрешения городских властей. А некоторые до сих пор являются самовольными. За десять лет территория разрослась до огромных размеров. Двадцать семь тысяч населения в ней! И на всё хозяйство у меня там один надзиратель, и тот исполняющий дела местный офицер Волосов. Да два урядника. А там один Переселенческий пункт чего стоит!

– А что это такое?

– Это большой участок недалеко от станции, застроенный бараками. Там получает временное пристанище весь без разбору люд, проезжающий через станцию Челябинск, – Новоселецкий недовольно поморщился, – Расписание поездов сделано так, что к нам на станцию из центральной части России поезда приходят дважды в день. А от нас в Сибирь – только раз в неделю. Вот они и толкутся тут бесконечно! Попробуй – уследи!

– Митрофан Иванович, – вкрадчиво произнёс Аладьин, – А ведь, если бы к нам пожаловал Оборотень, это для него лучшее место.

– Да без тебя знаю! – огрызнулся тот.

От станции свернули направо и тут же угодили в непролазную грязь. Экипаж начало болтать из стороны в сторону. Возница нервничал, кричал, дёргал поводья.

Картина Николаевского посёлка предстала в глазах Аладьина именно такой, как нарисовал её Новоселецкий – убогие низенькие домишки, выстроенные до того беспорядочно, что улиц не разобрать. Повсюду грязь, лающие собаки и сомнительного вида народец. Особенно резали взгляд чумазые цыгане и нищие-попрошайки.

Остановились возле забрызганного грязью крыльца покосившейся деревянной хибары. Новоселецкий спрыгнул с экипажа и пошёл внутрь. Аладьин – за ним, брезгливо избегая возможности прикоснуться к чему-либо.

– Здоров будешь, Филипп! – громогласно поприветствовал исправник рослого детину, разжигающего печь.

– Доброго здоровья, Митрофан Иванович.

– Где сам?

– Гордей Зиновьевич? Так на насыпь ушёл; там поутру убитого нашли.

– Кто б сомневался…, – пробубнил себе под нос Новоселецкий, – Ладно. Тогда и мы – туда.

– Может, чайку? – любезно осведомился Филипп, хватая с полу закопчённый до черноты чайник.

– Нет-нет! – спешно возразил Аладьин, переменившись в лице.

– Некогда. В другой раз, – ответил Новоселецкий.

До окраинной улицы доехали на экипаже. Дальше – пешком по насыпи к железнодорожному полотну. Там толпился народ. Митрофан Иванович уважительно пожал руку офицеру в синем форменном кафтане:

– Будь здрав, Гордей Зиновьевич. А я вот к тебе с визитом знакомства, так сказать. Новый помощник у меня теперь, господин Аладьин.

Василий Кириллович обменялись с Волосовым почтительным кивком головы.

– Ну, а у тебя нынче что?

– Да вот, обходчик утром обнаружил, – ответил тот, кивая на разрезанный надвое труп мужчины; голова и туловище которого лежали между рельсами, а ноги – на насыпи, – Обычное дело; под поезд бросился.

– Обычное? – удивился Василий, – А отчего они у Вас под поезд кидаются?

– Так всё от одного – от пьянства, – пояснил надзиратель.

– О, Миней Диевич! И ты здесь? – окликнул Новоселецкий урядника.

– А как же, Митрофан Иванович, – откликнулся сипло тот, – Подозреваю, что убиенный-то с моей Шугаевки будет. За женой послали, для опознания.

– А ты чего сипишь? – поддел его исправник.

– Так погода – дрянь. Галоши украли. А сапоги промокают, – пожаловался Миней.

– Это у тебя-то украли?! – поразился Новоселецкий, – У урядника?!

– Наши не больно-то разбирает, у кого красть, – обиженно буркнул тот, – Где сумели, у того и увели.

– Ваше высокородие, – тихо влез в разговор Аладьин, – Дозвольте, я труп осмотрю?

– Смотри, – разрешил Митрофан Иванович.

Василий присел перед убитым и начал пристально разглядывать его. Наклонился, понюхал рубаху. Затем, стараясь не смотреть на разворошенные внутренности, переместился к отрезанным ногам трупа и долго рассматривал подошвы его грязных сапог. Сковырнул с них что-то к себе в платок, завязал узлом, спрятал в карман.

Озадачился и начал кружить по насыпи, вглядываясь под ноги, точно потерял что. Спустился вниз к дороге, вернулся. Побежал в другую сторону, через пути в направлении Шугаевского посёлка.

– Помощник-то у тебя, суетливый какой, – заметил Гордей.

– Университетского образования, – гордо намекнул Новоселецкий, – По протекции самого господина Столыпина! Это вам не хухры-мухры! Пущай смотрит.

Василий тем временем вновь вернулся на место происшествия. Снял с себя одну галошу, сковырнул с неё кусок налипшей грязи и тоже завязал в платок. Опять склонился над трупом и начал въедливо разглядывать его руки; даже вынул лупу из внутреннего кармана жилетки.

И вдруг обнаружил, что пальцы на правой руке плотно зажаты. Аладьин принялся настойчиво разжимать закостенелые члены и, наконец, выцарапал из ладони мертвеца… камушек, неровный жёлто-бурого цвета, размером с копеечную монету.

Василий приложил камушек к насыпи, пытаясь понять, мог ли умирающий перед смертью просто загрести в ладонь камни, коими посыпаны шпалы.

В эту минуту позади раздался женский отчаянный вскрик:

– Семё-о-о-н!! Сенечка-а-а…

И женщина, буквально оттолкнув Василия, бросилась в слезах на труп.

– Ну, вот вам, пожалуйста, и опознание, – констатировал урядник, – Покойник из Шугаевки, Дюрягин Семён.

– А чем он занимался? – спросил Аладьин, подходя ближе и машинально пряча камешек, извлечённый из ладони мертвеца, к себе в карман жилетки.

– Да ничем; где какую работёнку найдёт, на то и соглашался, – ответил Миней Диевич

Василий обратился к Волосову:

– Гордей Зиновьевич, а почему Вы решили, что Дюрягин сам бросился под поезд? Может, его убили?

– Не, – решительно возразил тот, – Ежели б убили, то непременно ограбили бы. А обходчик его нашёл одетым. Видите, даже сапоги на нём.

– Да, сапоги у него примечательные…, – пробубнил тихо Василий.

– И упал он не под паровоз, иначе бы от него одно месиво осталось, – продолжал Волосов, – А, скорее под состав, где-то под последние вагоны. Полагаю, пьяный шёл домой из Никольского посёлка. Пережидал состав, да и свалился под колёса. Уж, поверьте, господин Аладьин, я за свою службу их тут насмотрелся вдосталь, кого поезд переехал. Расскажу всё, как было; к гадалке не ходи!

– Знаете, а вином от него совсем не пахнет, – возразил Аладьин.

– Правильно. Потому как мертвяком от него пахнет! – заявил Миней и махнул рукой, – Айда в участок! Хватит тут стоять; ноги мёрзнут! Забирайте жену Дюрягина с собой; будем протокол оформлять.

Пока спускались с насыпи, Аладьин любезно поддержал под руку рыдающую вдову:

– Скажите, уважаемая, а чем Ваш муж зарабатывал на жизнь?

– Так он никакой работай не брезговал, – размазывая слёзы, сообщила она, – Одно время всё на мост ходил. Перебивался, чем бог пошлёт. А потом его какой-то барин нанял.

– Какой барин?

– Да я не знаю. Сенечка у его с покрову работал. Далеко, видать, потому как домой он не приезжал. Но денежки каженный месяц приносили.

– Кто? – удивился Василий.

– Так посыльный.

– И что говорил?

– А чего говорил? Так и говорил, мол от супруга твоего, заработанные.

– Много ли денег приносил?

– На еду хватало, – неопределённо ответила женщина и вновь залилась слезами, – Ох, горе мне! Кто же нас теперь кормить-то будет?!

– Постойте, – задумался Аладьин, – Выходит, что Вы мужа с самого покрову и не видели?

– Не видела, – подтвердила вдова.

– А одежда, что на убитом была, его?

– Его, его. И кафтан и сапоги. Почитай, уж лет пять как им купленные.

Исправник с помощником в участок не поехали. Продолжили намеченный маршрут и двинулись к Переселенческому пункту.

Для Василия Кирилловича было любопытно ознакомиться с подобным объектом, который он видел впервые. Переселенческий пункт в Челябинске выглядел целым посёлком. Великое множество добротно выстроенных бараков, и больших и поменьше. Две столовые, баня для переселенцев, прачечная, водогрейка и отдельный больничный двор с десятью бараками для больных.

Из интересу Аладьин напросился заглянуть в один из жилых бараков.

Вдоль стен были устроены подъёмные нары, где в один, а где и в два яруса. А в средине комнаты – печь. Вот и вся незатейливая обстановка.

Новоселецкий повёл помощника в дом Переселенческого управления. Внутри было чисто и светло. Исправник снял шапку, пригладил усы и поприветствовал чиновника:

– Здравствуй, Павел Никтополианович, как жив-здоров будешь?

– Спасибо, Митрофан Иванович. Сам-то ничего. Заведующий прихворал; подагра его скрутила. Так вот, видишь, нынче я дела исполняю.

– Владимиру Петровичу от меня поклон передай, пущай поправляется. А к тебе, значит, у нас дело будет. Вот, представляю, мой новый помощник, господин Аладьин.

– Очень рад, – кивнул чиновник, – Может, отобедаете со мной? Супруга холодца наварила.

– С превеликим удовольствием, – согласился Новоселецкий и подмигнул Василию, – Ох, Лизавета Карповна – мастерица. Холодец у неё – пальчики оближешь! Но сперва – дело. Помощь мне твоя нужна, Павел Никтополианович.

– Завсегда рад, – откликнулся тот, – Ежели чем могу?

– Ты учёт переселенцам ведёшь, как полается?

– Не извольте сумлеваться; всё записываю, Митрофан Иванович; кто когда прибыл. Кто когда убыл. Больных, умерших.

– Это хорошо. Записывай тщательно, Паша. Да приглядывайся к новым людишкам. Нужен мне один человечек. Много про него не скажу – росту высокого, худощавый, средних лет. Имя может быть любое.

– Ну, Митрофан Иванович, – покачал головой чиновник, – Тут добрая четверть под такой портрет подойдёт. Может, ещё чего припомнишь?

– Может статься, что приедет с девчонкой лет двенадцати.

– Это ещё куда ни шло. С девчонкой-то оно приметнее будет.

– Ты, Пашенька, за всеми, кто похож будет, соседей приглядывать заставь. Чтоб всё тебе аккуратно докладывали: куда ходил, когда вернулся, чего принёс, о чём говорил. Ну, ты меня понимаешь. Очень важная это птица, проглядеть нам его никак нельзя.

– Понимаю. Будем стараться, Ваше высокородие.

Когда, отобедав у Герсевановых на Переселенческом пункте, отправились в обратный путь, Аладьин не удержался:

– Митрофан Иванович, а почему Вы Герсеванову сказали, что подозреваемый может приехать с девчонкой?