– Нет… Так не пойдет. Не влезет… – Констатировала она уже очевидный факт. – Надо тебе какой-нибудь плащик подыскать или пальтишко. – Она с головой нырнула в дебри платяного шкафа, стоявшего в прихожей, продолжая комментировать вслух найденную ею одежду: – Нет… Это, пожалуй, не годится. Это тоже… – затем послышался торжествующий вопль, и сестра вынырнула с какой-то бесформенно толстой вязаной одежонкой, напоминающей мне картину нашего передвижника Василия Григорьевича Перова «Проводы покойника». Я скуксилась, а Сенька рыкнула на меня:

– Нечего привередничать! Одевай, что дают, и поехали, а то опоздаем к раздаче огня!

Я окинула взглядом сестру и хмыкнула про себя. Одета она была, конечно, в свое, в отличие от меня, но вид у нее был… В общем, в Милане на подиуме нам с ней делать было нечего. И это меня несколько примерило с моим внешним видом. Так как размер ноги у нас с ней был разный, то обула я свои лаковые туфельки веселенькой весенней окраски. Все вместе это выглядело просто чудовищно. Но в одном я была с Сенькой согласна: идем не на бал. Правда, когда перед выходом (точнее, перед выбегом) из дома я мельком глянула в зеркало, то мысленно закатила глаза. Какой там Милан, твою дивизию!!! Нас в таком виде и на паперть не пустят, не то что в саму церковь! И если нас не остановит милиция – это будет просто чудо.

Вниз по лестнице мы с ней неслись через две ступени. До церкви было не так уж и далеко, но минут десять на дорогу потратить было надо. Слава тебе, Господи, что ее машина, шикарный новенький джип Мицубиси-Паджеро, стоял прямо у подъезда. За руль я села сама, поручив сестре держать склянки со свечами. Склянки нужны были для того, чтобы свечки не задул ветер, пока мы идем от церкви к машине. В общем, мы поехали.

У церкви уже собралось довольно много народа, тех, кто не поместился внутри храма. Все ожидали выхода священника с огнем. Вокруг церкви стояли редкие наряды милиции, следящие за порядком и направляющие подъезжающие машины на отведенное место парковки. С ними рядом стояли представители местного казачества в колоритных шароварах ярко-василькового цвета с красными лампасами и лихо заломленными папахами на кудрявых чубах. Это выглядело несколько необычно, словно мы попали на съемки знаменитого романа Шолохова «Тихий Дон». Казаки собирались кучками, курили в кулак, пряча сигареты от порывов ветра, и тихо переговаривались между собой.

Молодой лейтенантик, улыбчивый парень (непонятно, чему человек радовался в такую пронзительно холодную и ветреную ночь) указал рукой, куда нам лучше поставить машину. При виде Сенькиного Мицубиси он восторженно покачал головой. А я про себя вздохнула, представляя его выражение лица, когда он увидит, кто именно сидит в машине. Припарковав автомобиль, мы выбрались из теплого нутра, и мои лохмотья сразу же подхватил налетевший сырой ветер, превращая меня из обычного «стога сена» в стог сена растрепанный. Шарма это мне, увы, не прибавило. Но я решила не обращать на это внимания. Ну и пусть! Уж какая есть. Сенькина одежда тоже, кстати, выглядела ненамного лучше, особенно по темному времени суток. Какие-то порхающие на ветру рюши, ленточки, завязочки модной, сшитой на заказ одежки тоже создавали иллюзию чего-то непонятного и невероятного. У несчастного милиционера при виде нас с сестрой вытянулась физиономия, и он кулбешкой застыл на месте, только что не показывая на нас пальцем. На его лице отражалась целая гамма противоречивых чувств. Вроде бы, машина дорогая, приличная, а вышли из нее не пойми кто. То ли документы кинуться проверять, то ли не стоит. Мало ли… Кто их там, богатеньких (а каких еще-то! Раз машина такая!), поймет. Нарвешься еще чего доброго… Не придя ни к какому решению (точнее, наше стремительное продвижение не дало ему времени на это), он счел за благо просто оставаться на месте, изо всех сил делая вид, что ничего необычного он не увидел. Сенька глянула на меня с хитрецой и тихо проговорила:

– Кажется, наше появление произвело фурор. Ты не находишь?

Я коротко хохотнула:

– Скажи спасибо, что не арестовал до выяснения личности на сорок восемь часов…

На нас обратили внимание не только милиционеры. Мужичок, стоявший с самого края толпы, замершей в ожидании выхода священника, при виде меня вдруг шарахнулся в сторону и принялся креститься, что-то бормоча себе под нос на тему «чур, меня…». А бабулька, находившаяся от нас чуть в стороне, укоризненно глянула на мужичка, выражая, тем самым, общее отношение нашего народа к убогим. Потом посмотрела на меня с ног до головы внимательным взглядом, а затем вытащила из кармана поношенного пальтишка смятую десятирублевку и со словами: «Купи чего-нибудь и покушай, доченька…», сунула ее мне в руку. Реакция окружающих на наш внешний вид была, конечно, ожидаема, но не до такой же степени! Несколько обалдев от такого, я попыталась засунуть десятку обратно сердобольной бабульке в руки, но в это время толпа качнулась ко входу, и я потеряла добрую самаритянку из виду.

На высоком церковном крыльце появился священник в сопровождении служек. По обеим сторонам крыльца в почетном карауле застыли казаки. В целом, зрелище было впечатляющим. Ну мы и впечатлились. Народ со свечами потянулся к тридцати трем, связанным в один пучок, свечам священнослужителя, горевших ярким пламенем. И загорающиеся огоньки поползли волной по толпе. Сенька, скривив рот набок, мстительно проговорила:

– И ничуть не хуже, чем у твоих греков!

Я, было, собралась ей возразить, что греки – никакие они не мои, вовсе! Но затевать спор в такой момент посчитала кощунственным, как максимум, а как минимум – неприличным.

Пасхальную службу мы до конца не отстояли. И дело было даже не в том, что терпения не хватило. Вокруг нас сразу же образовалась небольшая пустота, и это, несмотря на то что в храме яблоку негде было упасть. На нас косились, отвлекаясь от службы, позади слышались какие-то перешептывания, и я затылком чувствовала взгляды, которые не приносили в мою душу ни покоя, ни умиротворения. Толкнув Сеньку в бок, прошептала:

– Пойдем отсюда, пока нас не поколотили.

Сестра, тяжело вздохнув, стала пробираться к выходу из церкви. Народ перед нами расступался, насколько это было возможно в такой тесноте. Казаки, стоявшие у дверей в храм, посмотрели на нас с осуждением. А один даже буркнул нам вслед:

– Нашли время…

Выяснять, что он имел в виду, я, по понятным причинам, не стала. Снаружи, где гулял ледяной ветер с реки, было не до того. Все силы и внимание уходили на то, чтобы уберечь огонь свечей. Усевшись в машину, я вздохнула с некоторым облегчением. Сенька задумчиво себе под нос пробурчала:

– Да… Произвели мы впечатление… – Не удержавшись, я хихикнула. Сенька покосилась на меня и расплылась в улыбке, но тут же, став серьезной, добавила: – Езжай осторожнее, а то я две свечи не удержу…

Я старалась, как могла, но перед самым домом одно колесо все ж таки попало в заледенелую ямку. Машину чутка швырнуло в сторону, и сестра, не удержавшись, чуть не клюнула носом в лобовое стекло. При этом одна свечка погасла. Сердито глянула в мою сторону, пробурчав недовольно:

– Просила же…!! Езжай осторожней…

Я только тяжело вздохнула и покаялась:

– Стараюсь, матушка. Да вот, ямку проворонила…

От машины к подъезду мы шли, словно исполняя па-де-де из балета «Лебединое озеро», акт второй, пытаясь таким образом защитить огонек последней горящей свечи от разошедшегося не на шутку ветра. Войдя в подъезд, обе вздохнули от облегчения. Сенька радостно возвестила:

– Слава тебе, Господи… Хоть одну уберегли. Будет, что на стол поставить…

Больших свечей в доме не нашлось. Зато маленьких и тонких церковных было хоть пруд пруди. Но в этом и была проблема. Они быстро сгорали. Чтобы не погас огонек, договорились с сестрой всю ночь дежурить по очереди. Последнее дежурство было моим. Поменяв свечку в последний раз в полседьмого утра, я на короткое время забылась сном. Проснулась от скрипа пола в гостиной, где я и спала. Открыла глаза и увидела на пороге свою тетушку Валю. Она неодобрительно разглядывала ворох одежды возле дивана, куда я его ночью определила, не став заморачиваться порядком. Заметив, что я проснулась, тетушка проворчала:

– И куда это вас носило ночью? – Я не успела ответить, как она подошла к каминной полке и, плюнув себе на два пальца, загасила нашу свечу! При этом недовольно буркнула: – И чего это свечка у вас всю ночь горит? Непорядок… Пожар начаться может.

Я сидела на диване, неприлично широко открыв рот, и задыхалась от негодования. Вылетевшая из спальни Сенька возопила голосом мученицы:

– Мама…!!! Ты что наделала?! Мы с Дуськой всю ночь…!!! А ты…!!!

В общем, и у нее правильных слов не оказалось. Тетя Валя глянула на нас в недоумении, пожала плечами и выплыла из гостиной, как ни в чем не бывало, даже не удостоив нас ответом. Сенька в отчаянии глянула на меня, а затем, заломив руки и подведя глаза к потолку, как княжна Тараканова на известной картине Константина Флавицкого, тяжело со стоном выдохнула. А я вдруг начала смеяться. Сначала тихонько, а потом, уже не сумев удержаться, и во весь голос. Сестрица, поглядев на меня, плюнула в досаде, а потом и присоединилась.

Отсмеявшись, проговорила, вытирая ладонью выступившие от смеха слезы:

– Ну, что… Пойдем завтракать?

Я согласно кивнула головой и рванула в ванную комнату. И вот там я заметила, что серебряного браслета на моей руке не было. Кинулась обратно в комнату и принялась ворошить постель. Пусто. Как я расстроилась, не передать словами. Это был мамин подарок на день окончания института, и я им очень дорожила. Сенька, увидев мою расстроенную физиономию, истолковала все по-своему.

– И чего переживать так? Подумаешь, огонь погасили. Мы новый зажжем. Обходились же раньше…

Я отмахнулась от нее.

– Да при чем тут огонь?! – Покрутила у нее перед носом запястьем. Сестра не прониклась и продолжала с недоумением смотреть на меня. Я пояснила несколько раздраженно: – Браслет пропал… Думала, может, во сне тут в постели как-нибудь снялся. Нету… Скорее всего, в церкви потеряла, когда сквозь толпу пропихивались. – Решительно встала с места и направилась в прихожую.

Сенька только вслед мне крикнула:

– Ты куда?

Я, накинув вчерашний вязаный балахон, запахнув его на груди наподобие узбекского халата, мрачно ответила:

– В церковь поеду… Может, кто нашел… Это ж не базар, а церковь, а каждый знает, что воровать – грех. Вдруг, найдется…

Сестра с сомнением поджала губы и покачала головой, словно не была уверена, что воровство – это грех. Но останавливать меня не стала.