На Манежную пришла и Ирина Бороган: она собиралась на вступительные экзамены в Полиграфический институт, когда услышала о происходящем.

Перестройка стала для нее прекрасным временем. Когда реформы только начались, ей было одиннадцать, но и в таком возрасте было ясно, что свободы с каждым днем становится все больше. В школе правила стали менее строгими, учителя начали позволять высказывать собственную точку зрения и даже спорить на политические и исторические темы. Ирина могла вести ожесточенные дискуссии с завучем по идеологии, женщиной старой закалки, коммунисткой до мозга костей, что до Горбачева трудно было даже представить.

Свобода ощущалась везде — в автобусах, пригородных электричках, метро… Впервые люди могли говорить открыто, причем не только о личном, но обо всем, что их интересовало, начиная с низкого уровня жизни и заканчивая сталинскими репрессиями и современной музыкой. Западные фильмы, книги, музыка — все, что годами оставалось под запретом, — вдруг хлынули в страну неуправляемым потоком. Но для Ирины газеты и журналы были самым интересным. В тринадцать лет она решила стать журналистом. И горбачевскую политику гласности, предполагающую информационную открытость и прозрачность, воспринимала как дар, посланный ее поколению.

Когда она узнала о перевороте, она испугалась, что эта свобода может исчезнуть. Отец Ирины, работавший на одном из закрытых предприятий ВПК, сказал: «Если они запретят западные инвестиции, наша экономика загнется». Инвестиции Ирину заботили мало, но ее волновало, что ГКЧП может повернуть время вспять и перекрыть ее поколению воздух свободы. Первый день путча она провела на московских площадях, где собирались люди. На второй день сдавала вступительный экзамен по истории, и вопрос, который ей попался, был связан со сталинскими репрессиями.