Второй мужик оказался еще страшней первого, потому что улыбнулся беззубым ртом на слова гувернантки.

– Цыпа-цыпа-цыпа, – подзывал он ее и трусил тремя пальцами, как бы сыпля корм. – Ах, какая резвая курочка!

Настя от ужаса окаменела в дверях, а Шурка медленно-медленно опустилась на корточки.

«Испугалась, деточка моя», – пронеслось в голове у Анны, а после мысли замелькали, как стеклышки в калейдоскопе, только совсем не такие радужные: «Кричать нельзя, барыня побежит, оступиться может. Да лестница еще! А ну, как выкинет. Нет, нельзя. А позвать кого-то надо! Одной не справиться с двумя. Девочек. Девочек надо убрать от греха!» Она посмотрела на Александру и не увидела страха в ее глазах. Анна, продолжая глядеть на Шурку, потянулась к бронзовым каминным часам, изображавшим пастуха и пастушку.

– Э-е-ей! Ты что задумала, дева моя! – просипел первый разбойник. – Не надо!

Аннушка кивнула Шуре и та молнией метнулась к Насте, зажав в руке швабру, подобранную с пола. Шурка со всей силы пихнула оцепеневшую сестру, сбив ее с ног, захлопнула за собой дверь и, пока второй разбойник преодолевал смешное расстояние в два шага до нее, успела сунуть палку в ручки двери и теперь они прилипли лицами к стеклу с двух сторон – ребенок и старик.

– Бегите! – теперь уже ничего почти не соображая кричала им Анна. – Через окно, к соседям! Бегите!

«Девочки не должны ничего бояться!» – прошептала она сама себе, и, с откуда-то взявшейся силой, запустила тяжеленными часами в окно столовой. Посыпались стекла, необычный шум привлек внимание, за оградой послышались людские голоса.

– Зачем же ты, – укоризненно прошептал первый разбойник. – Не надо шуметь.

Он подошел, почти обнял Анну, сделал какое-то короткое, почти незаметное движение, и теперь смотрел ей прямо в лицо. Она охнула, но боли почти не почувствовала. Бандит дождался, пока глаза ее стали мутнеть, и тогда потянулся рукой к сережкам. Он сорвал их, и долго не мог снять с пальчика кольцо одной рукой. Тогда он бросил Аннушку на стол, и, провернув его несколько раз, все-таки снял.

– Эх, девка! Ну, зачем? – сокрушался он, собирая со стола серебряные ножи, ложки и вилки.

Второй в это время выворачивал ящики шкафов и комода, собирая в мешок все, что ему приглянулось. Со стороны кухни раздались женские крики и визг, от соседней дачи бежали мужики. Разбойники бросили все как есть, удовлетворившись уже содеянным и собранным и ушли через парадную дверь, куда получасом раньше вышел урядник.

На столе, на белой накрахмаленной скатерти лежала Аннушка. Ваза опрокинулась, и цветы теперь рассыпались у нее по шее и плечу. Вода замочила ей весь лиф и бок платья и растекалась дальше, вокруг. Мокрое пятно становилось почему-то все больше и больше и постепенно окрашивалось в ярко-алый цвет. Черный жук, до крайности недовольный происходящими с ним сегодня событиями, покинул цветущую ветку и искал теперь дорогу домой. Он переполз с ткани рукава на кожу лежащей неподвижно девушки, неспешно направляясь к тому месту, где на пальце оставался незагорелый след от колечка.

***

Лев Александрович с вокзала решил заехать в московский особняк Мимозовых – вдруг кто-то из них окажется в городе, ведь он ехал наугад, без предупреждения. Если его кто-нибудь впустит, то он напишет Савве записку и останется руководить обещанной переделкой, материалы должны были быть готовы со дня на день, а мебель можно было забрать у Антона в любой день. Если не окажется даже слуг, то придется устраиваться в гостинице, а вечером ехать в Успенское, на дачу.

Вместо знакомого швейцара дверь ему открыл полицейский. Лева тут же попал в его служебные тиски и вынужден был отвечать на множество вопросов. Еще двое стояли у подножия лестницы и преграждали проход в дом. Ответов на свои расспросы Борцов не получал, что происходит не понимал и дальше передней так и не продвигался. На удачу, вдалеке проходил камердинер Саввы, Лева вынужден был окликнуть его. Тот удивился, но тут же подошел ко входу:

– Пропустите, это свой. К барину.

– Что происходит? – спросил его впущенный, наконец, Лева, идя знакомыми коридорами к кабинету Саввы, а камердинер почему-то провожал его как гостя.

– Беда у нас, Лев Александрович, – пожилой слуга вздохнул, явно сдерживая слезы. – Да барин сам расскажет.

– Господи! – не на шутку испугался Лева. – С женой его что? С ребенком? Как он сам-то?

– Да нет, семейные все целы, – он снова вздохнул и добавил: – Пока целы.

Савва не сразу вышел из какой-то болезненной задумчивости, в коей застал его приход друга. Лева поймал на себе «стеклянный взгляд» и подумал уже, что потребуются силы и время, чтобы пробиться сквозь эту преграду, но Мимозов вдруг потеплел глазами и усталым, но совершенно осознанным тоном тихо обрадовался Леве.

– Левушка, как кстати! Ничего не могу. Держат, аспиды, в четырех стенах, да еще дознание завтра. Помогай, друг. Ты будешь моими руками нынче.

– Да что стряслось-то? Отчего полиция в доме?

И Савва рассказал. Он со старшими девочками подъехал в тот вечер к даче, когда там было уже полно полицейских. О случившемся он составил себе представление из обрывков рассказов жены, слуг и вопросов следователя. Феврония собиралась выйти к столу, когда услышала крики – сначала внизу, потом на улице – и выглянула в окно. С удивлением, она успела заметить, как обе ее младшие дочери пролезают в дырку забора, что было им строго-настрого запрещено. Спустившись, она увидела картину разорения, бездыханную Аннушку в цветах и потеряла сознание.

Тут как раз подоспели их ближайший сосед со слугами и местные мужики, одного разбойника схватили сразу, по горячим следам. Его жертвами стали повар с проломленной головой, попытавшийся защищать женщин, оказавшихся рядом с ним в кухне, и кухарка с Дашей, отделавшиеся обмороком и легкими ссадинами. Когда прибежали люди, повар был еще жив, и теперь над ним колдовали лучшие московские хирурги, и надежда пока оставалась. А тех двоих, кто орудовал у них в доме, ищут до сих пор. Кроме гувернантки за ними тянулся кровавый след по всей губернии, видимо они совсем обезумели и шли, не оставляя свидетелей, нападая даже средь бела дня, напролом.

Девочки перенесли случившееся без видимых потерь, хоть Настя и плакала постоянно, к тому же они оказались единственными, хоть и малолетними свидетелями. Показаний с них официально брать никто не посмел, но Шурка довольно подробно описала бандитов, и эти описания полностью совпали с полицейскими бумагами на сбежавших острожников. Савва тут же увез все семейство обратно в Москву, ночевать в том доме было немыслимо. Домашний доктор долго ругался на него за это, опасаясь за состояние подопечной. Феврония лежала теперь в соседней комнате, Савва больше не хотел отпускать ее от себя дальше, чем за пределы слышимости. Дверь была приоткрыта.

– Милая, ты спишь? – спросил он, чуть повысив голос, когда закончил горестный рассказ.

– Нет, совенок. Кто там у тебя?

– Левушка приехал. Можно мы зайдем к тебе?

– Как я рада ему! Конечно, идите.

Феврония в домашнем платье полулежала на кушетке с высокой спинкой, рядом лежала раскрытая книжка.

– Посидите со мной, – сказала она мужчинам. – Совсем не могу читать, ни одного слова не понимаю, забываю сразу же, что там было до этого, – пожаловалась она с беспомощной улыбкой.

Савва подсел к ней и молча стал целовать пальцы.

– Бедная девочка! – в голосе Февронии послышались слезы. – Моих защитила, а сама…

– Вороненок, не плачь, тебе нельзя, доктор велел, – Савва сам готов был заплакать.

– Хорошо, хорошо, – соглашалась с ним жена, гладя по плечу.

– Господи! – не выдержал вдруг Савва, и сдерживаемое рыдание вырвалось наружу. – Что я скажу ее родителям?

– Ну, не убивайся ты так! – теперь жена успокаивала мужа. – Что же ты мог, милый? Это же случай! – Она помолчала. – А родителей нет у нее, только тетка в Воронеже, надо бы телеграфировать. Ведь все хлопоты мы на себя возьмем, да, Саввушка?

– Да что ты говоришь, это само собой, – Савва потер лоб. – Вот ведь как. А я даже не знал. Ну, да, она и на праздники-то никуда не уезжала. Все время дома, все время Аннушка тут, как и всегда была. А я, пень бездушный, даже про родителей не спрашивал. Есть она, и есть, как так и надо.

– Учиться дальше хотела, все деньги откладывала… Да…, – вздохнула Феврония.

– Да, друзья мои, пока все эти дела не закончатся, можете полностью располагать мной, – Лева хоть чем-то хотел облегчить ситуацию. – Я в Москву надолго. Сколько нужно, столько пробуду.

– Видишь, как обернулось, не до переделок нынче, – вздохнул Савва. – Придется отложить. А новый дом загородный мне к будущему лету построишь? В тот мы не вернемся, нет.

– Вот они, твои предчувствия, Савва! – вспомнил Лева.

– Да вообще все как-то катится не по-людски. Как полоса какая! – возроптал Савва.

– Мужчины. Мужчины! – Феврония приподняла брови. – Что за настроения? Уж вам-то не пристало кликушествовать, право слово. Давайте думать, что если уж полоса, то за ней будет другая – светлая!

– Ты у меня известная оптимистка, – погладил жену по щеке Савва. – Если бы так.

– Так, – твердо сказала Феврония. – И только так. За ночью всегда приходит рассвет, за болью – радость и надежда. Во всяком случае, я желаю жить именно в таком мире. И мы все-все должны пережить с божьей помощью. И со временем на душе станет лучше, я знаю. Если хотите, то я обещаю вам это!

– Перебирайся-ка в Москву, Левка! – вдруг невпопад предложил Савва. – Я ведь теперь своих надолго не оставлю.

***

Лиза впервые поругалась с Лидой. Причем из-за такой ерунды, что даже сказать стыдно. Да и не то, чтобы поругались они, нет, конечно. Просто не сошлись во мнениях. Но Лиза, первый раз за много лет, не смогла понять подругу и ушла от нее с чувством, похожим на обиду. Скорей – на досаду. Или на то, что она запачкалась в чем-то. Но, может быть это гордыня? Может быть были правы они, а Лиза, действительно, «чистоплюйка»? Но, теперь все по порядку.

Именно это «они» и стало началом раздора. Лиза, зайдя к подруге, застала у нее всю давешнюю компанию – Кириевских и Хохлова. Мать Олениных уехала в город, она теперь дважды в неделю забирала Леночку из Института и возила ее к доктору, там они занимались речью. Потом они где-нибудь перекусывали в городе, мать везла ее обратно в Институт и домой возвращалась только под вечер. И сегодня дома хозяйничала Лида. Она наварила картошки, а к ней предполагалось подать селедку.

Лиза сразу почувствовала некую напряженность, которая уже проскальзывала раньше и только усилилась с прошлого раза. Она как будто оказалась одна против целостной и какой-то помимо нее сложившейся компании. Даже Алексей, который неотлучно выполнял роль ее «рыцаря», все-таки неоспоримо был частью этого, вновь образовавшегося сообщества. А Лиза была инородным здесь телом, и она ощущала это почти физически. Хотя никто, кроме Хохлова, этого не позволял себе ничем выражать.

– Изволит ли барыня откушать картохи с холопами? – не удержался от выпада Хохлов.

– Я не знаю, почему именно меня Вы выбрали мишенью для ваших уколов, – пытаясь сохранять спокойствие, отвечала ему Лиза, – но хочу еще раз сказать Вам, что подобный тон не уместен. Я пришла не к Вам, а в дом к своей подруге. И я ничем Вам не могла досадить, мы почти незнакомы. И Вам никто не давал права так себя со мной вести.

– Права не дают, их берут, милая барышня! – Хохлов буравил ее взглядом. – Вас я, может, и не знаю, но знаю многих, подобных Вам. Избалованные неженки, все в жизни получающие даром! Загребающие добро, заработанное чужим горбом. Но, подождите! Придет время, мы возьмем у вас все – и права, и добро.

– Я не понимаю, – растерялась Лиза. – Меня в чем-то обвиняют? Я у кого-то взяла какое-то добро? Что? Когда? Лида?

– Не обращай внимания, Лизонька, – как ни в чем не бывало хлопотала Лида. – А Вы, сударь, извольте не распространять свои марксистские взгляды на моих друзей. Фу! Сей же час извинитесь!

– Прошу пардону, возможно перегнул! – Хохлов привстал из-за стола и обозначил Лизе поклон. – Только Вы путаете, Лидия Пантелеевна! Это Игнат у нас марксист, а я – социалист!

– Только вы двое и понимаете разницу между этими понятиями, – засмеялась Лида.

– Нет никакой разницы, не бузи, Хохлов, – нудно вторил ей Кириевских.

– Как это нет? – Хохлов взял со стола кусок хлеба и, не дожидаясь еды, стал жевать. – Вы все застряли в своих кружках, в домах, на явочных квартирах и мусолите экономические постулаты. Надо переходить к открытой борьбе! Идти с агитацией на фабрики, на заводы, не сидеть по углам. Политические лозунги – вот сегодняшний и завтрашний день революционера. Надо всеми силами вовлекать рабочих в процесс борьбы, это нам, самим, прежде всего и нужно.

– Арсений! – Игнат аж побелел весь. – Ты забываешься, здесь же не кружок. Ну что и кому ты говоришь!

– Ну, пока не кружок, а там видно будет. Или ты тоже про нашу барышню? А? Барышня? Не побежите ли Вы прямиком отсюда в охранку?

– Лида, извини, я пойду! – Лиза встала из-за стола. – Право, я сыта.

– Не уходи, Лизонька, уже все почти готово! – Лида бегала между столовой и первым этажом, где была кухня, и многое из разговора упустила.

– Если Вы, милостивый государь, будете продолжать в том же духе, то я вынужден буду просить хозяев, чтобы это Вы покинули этот дом! – вмешался Алексей.

– Товарищ! – отвечал, не вставая, Хохлов.

– Что, простите? – не понял Семиглазов.

– Мне больше нравится обращение «товарищ», а не «милостивый государь». Называйте меня так, прошу Вас. И мне бы хотелось дождаться хозяйку дома и переговорить с ней уже сегодня. У меня к ней выгодное предложение.

– Извольте. Товарищ, – увидев, что Лиза не уходит, Алексей притих.

– Да не дуйтесь вы все! – примиряюще распростер над столом руки Арсений. —Не обижу я вашу недотрогу, присаживайтесь, мадемуазель. Мир? Вот уже и кушать несут.

Лиза села обратно, не желая обижать хозяев. Петр нес большую кастрюлю с картошкой, а Лида масленку и глубокую миску, в которой валялись неровно нарезанные куски селедки, с хвостами и головами вперемешку. Из них во все стороны торчали кости. Лизу замутило от этого вида.

– Что не так, Лизонька? – спросила Лида, перехватив взгляд подружки, теперь уже и в ее голосе послышались нотки насмешки.

– Она же не чищенная, – растеряно заметила Лиза.

– А вот у нас так принято, барышня! – встрял Хохлов. – По-простому. Да, хозяюшка?

Лида посмотрела на рыбу и потом кивнула.

– А почему ты ее не разделала, как нас учили? – искренне удивилась Лиза.

– И не подала на фарфоре, с кольцами лука и укропом во рту? Извини! В следующий раз. Сейчас и так все заждались, я не могу тратить еще час на хирургическое препарирование селедки. Каждый почистит себе сам, – Лида уже откровенно ехидствовала.

Лизе даже на миг показалось, что делает она это нарочно, показательно, чтобы понравиться Хохлову. Но тут же отогнала эти мысли, как вызванные обидой, а потому несправедливые. Хохлов явно наслаждался ситуацией, с трудом удерживаясь от высказывания, а потом все-таки сказал, но явно иное, не то, что хотел.

– Вас учили? – церемонно обратился он к Лизе. – И Вы смогли бы сейчас проделать это, продемонстрировав нам результат?

– Я, право, не все помню, это было в пятом классе. И там нужна целая рыба, с кусками, наверно, сложнее. Но да! Могла бы, что тут такого? Давайте я сделаю? – и Лиза потянулась к миске.

– Лиза, сядь! – Лида одернула ее почти грубо. – Будет так, как сделала я. Хозяйничай у себя.

За столом воцарилась тишина. Лиза пыталась понять, за что ее наказывают. Потом нашла в себе силы не разрыдаться, отдышалась и тихо сказала:

– Прости.

– Ешьте, ну что же вы, – Лида сидела все еще злая, но уже начала отходить.

Мужчины стали раскладывать еду по тарелкам. Алексей, ухаживая за Лизой, положил ей одну картофелину и больше ни на что не решился. Лиза посидела еще минут пять для приличия, слезы все равно находились где-то совсем близко, есть она не могла, а только поковыряла вилкой картошку.

– Простите, мне пора. Лида, я только заходила спросить, когда мы пойдем к модистке? Мы же собирались? Проводи меня, пожалуйста, мы там договоримся. До свиданья, – сказала она всем за столом, и они с подружкой спустились вниз.

– Прости и ты меня, – у калитки сказала ей Лида. – Но ты тоже хороша! «Давайте я, давайте я!». Зачем ты меня позоришь?

– Я действительно, не понимаю, Лидочка, зачем делать плохо, если знаешь, как сделать хорошо. Но ты права, это твой дом, твои правила. И все-таки, мне кажется, что никогда не нужно опускаться ниже того, что когда-либо было достигнуто. Ты же умеешь и знаешь, как сделать блюдо красивым.

– А может быть ты просто чистоплюйка? И побоялась запачкать свои нежные ручки? – снова сорвалась Лида.

– Закончим этот разговор! – гордо подняв голову, снова не позволила себе заплакать Лиза.

– Ну, прости! Прости меня, Лизонька! На меня как нашло что-то сегодня. Я наверно просто боялась сделать что-то не так. Я же впервые на хозяйстве. И ты думаешь, я все помню, чему нас учили? А тут люди пришли. Я спешила и волновалась. Давай забудем все. К модистке! Давай пойдем к модистке, как собирались. Вместе. Вот в понедельник, давай? Я отзанимаюсь с Аленкой, и пойдем? Хорошо, подружка моя единственная?

И они обнялись.

***

По уговору девушки встретились вновь, и все недавно произошедшее между ними показалось вздором и недоразумением. Они, как и прежде болтали, рассматривали модели в журнале, что отец выписал специально для Лизы, отмахивались от навязчивых забот Егоровны. Лида вначале побывала в большом доме, решено было, что точными предметами девочке лучше заниматься с утра, на чистую голову. Потом ожидала в людской, пока Лиза переоденется и завершит свои приготовления к выходу в город, а, когда та вошла к ней, стала потрясать номером газеты.

– Смотри, что я нашла! Это совсем недалеко от тебя, на Рождественке. Недорогая распродажа готовых платьев. Может быть, заедем посмотреть?

– Конечно, Лидочка. Все равно по пути. А, кстати, как думаешь, сколько брать с собой денег, вдруг попросят задаток?

– Задаток? – Лида задумалась. – Я рассчитывала в конце месяца получить за уроки и тогда рассчитаться. Мне еще ботиночки нужны, у меня ж только те, в которых я из Института ушла, но я их уже второй год донашиваю.

– Мне папа оставил денег. Я пока дам тебе, если хочешь. Так сколько брать, если на двоих?

– Нет, Лиза, – твердо ответила Лида. – Я пока подожду. В долг не возьму. Я должна точно понимать, сколько у меня будет своих денег, и сколько из них останется на одежду.

– Но это не очень умно, Лида, – начала было Лиза, но испугалась новой обиды подруги. – Хотя, как знаешь! Давай уже поедем, может сегодня и вообще денег не понадобиться.

Но Лида, как будто снова злилась. Лиза стала замечать, что в разговорах с ней она перестала чувствовать себя свободной и все время старается чем-нибудь не задеть гордость подруги. Но все равно промахивается. Вот и сейчас так получалось.