Мы вышли. Майор снова появился возле нас, сейчас уже с заискивающей улыбкой. «Вы, ребята, оказывается, не из робкого десятка». «Да, середка на половине», – ответил Кошкин. Разговор не клеился. Из затруднения вывел я: «Теперь мы покажем фрицам – такая мощная линия обороны. Им здесь придется попотеть, сматывать свои манатки и драпать обратно». Майор, не мигая, уставился на меня. Проглотил накопившуюся во рту слюну, полушепотом заговорил: «Вы, ребята, хорошие, смелые. Сколько таких ребят за короткое время загублено, и все благодаря…» И замолчал. «Ну, доскажите фразу, товарищ майор», – просил Кошкин. Майор снова начал, ему хотелось кому-нибудь выложить свои мысли, что накопились из увиденного и услышанного за короткий период войны. «Вот вы говорите «Покажем немцам». Скажите, пожалуйста, а чем? Год назад эта линия представляла неприступную крепость, вооруженную мощным оружием и оборудованием. По указанию Наркома обороны все было снято перед самой войной. Сейчас здесь голые бетонные доты. Я вам по секрету скажу: мы завтра отсюда эвакуируемся. Вы, дай вам бог быть целыми, от силы продержитесь два-три дня. Воевать нечем – раз. Линия обороны не на всю длину укреплена, войскам не хватает живой силы – два. Моральное состояние солдат и офицеров – три. Так, друзья, без паники, разговор между нами».

Вышел наш полковник. Пот капал с его волос и лица. Пройдя метров 200, остановился. «Ну, ребята, мне досталось, еле-еле ноги унес. Пока все в порядке. Сейчас займемся формированием бригады, вернее пополнением. Будем немца держать на этих рубежах до прихода пополнения. Если враг здесь пройдет, то только через наши трупы».

Формирование прошло успешно. Меня оставили комбатом. Кошкин был мой заместитель и командир 1 роты. Мы вспоминали нашего командира отделения в полковой школе. Он говорил нам: «Сегодня вы курсанты. Завтра – младшие командиры. Будете вы командирами рот, батальонов и даже командовать полками». Пророческие его слова. Не прошло еще года после окончания полковой школы, я уже командир батальона, Кошкин – командир роты.

Немцы подтягивали резервы, но пока не атаковали нас. Пятнадцать часов стояла тишина, только изредка раздавались пулеметные очереди. Ночью в небо взвивались разноцветные ракеты.

Раннее июльское утро – свежее, бодрое, теплое. Хочется выскочить из холодного бетонного дзота, как из погреба, и пуститься по-мальчишески бежать. Немцы, по данным разведки, всю ночь подтягивали резервы. Слышен был рокот моторов автомашин и танков. Шла пулеметная дуэль. С немецкой стороны раздавались длинные пулеметные очереди. Пули ударялись о железобетон вблизи амбразур, рикошетили и улетали дальше. Снайперы обоих сторон как бы соревновались. В приподнятую на палке доску через 3-5 секунд попадала пуля. Немцы, окрыленные легкой победой, при подходе к укрепленному району ходили группами, что-то кричали. Наши снайперы заставили их спрятаться в окопы и маскироваться. Моряки держались обособленно. Настроение у них было ложно приподнятое. Они говорили: «Братишки, держись, дадим фрицам прикурить!»

Шесть часов утра. Где-то далеко из радиоприемника доносились звуки кремлевских курантов. Безоблачное небо. Синева воздушного пространства терялась в сероватой дымке. На траве серебрилась роса. Послышался рокот моторов. «Летят, гады, – кричали со всех сторон, – позавтракать по-человечески не дадут». «Наши, наши», – улыбаясь, закричали красноармейцы. С востока летели четыре тяжелых ТБ в сопровождении двух легких тупокрылых истребителей. Началась обработка второго эшелона немцев. Выли и ухали бомбы. Свистели крупнокалиберные пули. «Так их, гадов!» – возбужденно кричали со всех сторон. Вот и наши соколы появились.

ТБ спешно повернули обратно. За ними гнались четыре "Мессершмитта". "Мессершмитты" заходили сбоку, били по всему фюзеляжу. В одно мгновение все четыре ТБ задымили и плавно пошли на снижение. Два наших истребителя вели неравный воздушный бой с пятью "Мессершмиттами". Один "Мессершмитт" задымил и рухнул в нейтральную зону недалеко от нас. Наш истребитель сверху камнем бросился на немецкий самолет. Казалось, он хотел на него сесть верхом и прокатиться. Оба самолета упали. Раздался большой силы взрыв, сопровождавшийся столбом черного дыма и огня. Второй наш истребитель веером поднялся ввысь и пошел догонять неуклюжих тихоходов ТБ. Но было уже поздно. Все ТБ лежали на земле и горели. Немецкие летчики охотились за их экипажами, висевшими в воздухе на парашютах. Они, делая по несколько заходов, расстреливали и были по куполам парашютов. После длинной пулеметной очереди купол исчезал. Человек камнем летел на землю.

«Гады, скорпионы, что делают», – кричали красноармейцы. Помочь было нечем, кроме возмущения, ненависти и отборных русских ругательств. Настроение у нас было подавлено, испорчено. Воздушный бой закончен. Немецкие истребители ушли на запад и скрылись за горизонтом.

«Вот так, Илья, – сказал Кошкин. – За весь период войны я видел сегодня третий воздушный бой. Все-таки летчики молодцы. Если бы было у нас столько же истребителей, как у немцев, хозяевами в небе были мы. Но немцы – изверги, скорпионы – беззащитных парней, висевших на парашютах, в упор расстреливали. Немногим удалось спастись».

Немецкий диктор кричал, рассказывал меню завтрака, приглашал приходить с поднятыми руками. Мы тоже завтракали. В воздухе раздался гул моторов. Над нашими головами появились немецкие самолеты. Шли они строем девятками, словно на парад, на высоте чуть больше 1 километра. Они снижались, разворачивались, пристраивались друг другу в хвост, в одну шеренгу, образуя форму дуги. Все делали не спеша, никто им не мешал. Включали сирены. Воздух наполнился щемящими, страшными для слуха человека звуками. На нашу линию обороны, на наши головы обрушился град пуль. Завыли бомбы. Вначале раздавались отдельные взрывы, затем они участились. Все слилось в единый сплошной вой, шум и треск. Люди ложились на дно ходов сообщения между дотами и бежали в доты.

Через полчаса ад кончился. Самолеты без потерь, откуда пришли, туда и ушли. Артиллерия и минометы перенесли огонь вглубь нашего тыла. Наши прославленные соколы, чудом оставшиеся в живых, ходили по грешной земле пешком. Их самолеты лежали металлоломом уже далеко в немецком тылу на аэродромах.

По всему нашему переднему краю раздавались команды: «Приготовиться к бою!» Шли немецкие танки с десантами автоматчиков. За танками шествовала пехота. Немцы шли уверенно. На многих узколицых мордах были видны улыбки. Ударила наша артиллерия. Вначале интенсивно, а затем поредела и быстро смолкла. Немецкая пехота залегла. Танки шли. К нам в дот на КП батальона пришел Голубев. «Товарищ полковник, вас ищут», – доложил я. «Кто?» «Кажется, командующий».

Голубев внимательно разглядывал меня, как будто впервые видел. Громко сказал: «Котриков, не посрамим русской земли. Суворов говорил, что русаки всегда били пруссаков. Побьем и мы». Немцы шли. «Сволочи, идут словно на парад». Голубев, уходя, пригрозил: «Не спеши, будь сосредоточен и внимателен. Подпускай ближе. Бей наверняка».

Три танка, из жерла орудий и пулеметов извергая снаряды и пули, перешли нашу линию обороны. За целой колонной танков с десантами шла немецкая пехота. Немцы стреляли из автоматов и что-то кричали.

Наша оборона молчала. Казалось, что авиация и артиллерийская подготовка уничтожили все живое. Приближались танки, а за ними солдаты в вороных касках. Земля под ними дрожала и стонала. Психическая атака – это живая картина ужасов. Кое у кого нервы не выдерживали. Люди закрывали ладонями глаза и ложились. Соседи поднимали их и успокаивали. Каждый знал: струсить и бежать – значит смерть. Сумей убить врага первым. Не поспеешь – враг тебя убьет. Казалось, вся эта лавина движется только на меня: она неотвратимо хлынет, раздавит, уничтожит и смешает с землей. Тишина с нашей стороны стала психически действовать на немцев, шли они уже не совсем уверенные, крутили головами, озирались. Расстояние до танков было 120-150 метров, до пехоты – 180-200. В воздух с нашей стороны взвились красные, зеленые, желтые ракеты. Раздалась команда: «Огонь!» В одно мгновение автоматчиков, как ураганным ветром, сдуло с танков.

Танки двигались, пехота ненадолго залегла и снова короткими перебежками пошла к нам. Стрельба пулеметов и винтовок слилась в единый вой. Танки были в 20 метрах от нас, один загорелся, второй закрутился на месте, у него оборвалась гусеница. Третий вспыхнул, как свечка.

Наши 45-миллиметровые орудия стреляли в упор. Солдаты кидали бутылки с горючей смесью КС-1 и КС-2. Пехота залегла, вперед больше не продвигалась. Не доходя 10 метров до нашей обороны, танки, пятясь задом, пошли обратно. Пехота поползла обратно. Голубев кричал по телефону: «Двина, Двина, ты слышишь меня?» «Да, – ответил я. – Непобедимые наци показали спину. Вот так их надо бить!» «Как дела?» «Вроде пока в порядке. Потери небольшие. Папирос маловато, да и спичек бы подбросили». Это значило патронов и гранат. «Все будет», – успокоил Голубев.

Мы с замполитом обошли батальон. Настроение у солдат было хорошее. Все говорили, что дальше немец ни шагу не пройдет. Степан Кошкин был удручен. «В чем дело, Степа?» – спросил я. «Погибли два командира взвода. Личного состава от роты осталось 40 человек – это один взвод», – ответил он. Ребята его роты подожгли два танка.

Мы не поспели обменяться и несколькими фразами, как прибежал связной с КП батальона. «Кошкина срочно к полковнику Голубеву». Возвратившись, Кошкин объявил: «Назначен командиром 1 батальона. Кому сдать роту?» «Поздравляю с назначением, – ответил я. – Сдай командиру взвода товарищу Сухову». Напомнил: «Три месяца назад мы с тобой были сержанты. Ты помкомвзвода, я – командир отделения. Как в сказке – от сержанта до старшего лейтенанта, от командира отделения до командира батальона за три месяца». «Да, – ответил Степан. – Но радоваться пока нечему. В 20 километрах от нас в районе Острова немцы прорвали нашу оборону, идут по просторам нашей матушки России. Да было ли что прорывать? Голубев по секрету сказал, что там никого не было. Сплошную фронтовую линию не сумели организовать. Вот результат. По-видимому, немцы атаки здесь прекратят и все устремятся в прорыв». Но здесь Кошкин ошибся. В 10 часов все повторилось. Авиация одновременно с артподготовкой нанесли массированный удар по нашей обороне. Еще самолеты кружили в небе над нашими головами, рвались мины и снаряды. Немцы, прячась за танки, шли в атаку.

Немцам, вероятно, казалось, что после такой обработки мы не могли существовать. Из глубины нашей обороны заговорили пушки. Участилась пулеметная стрельба. Немецкая пехота оказалась отбита от танков, залегла. Танки перешли через наш передний край обороны, но, встретив сильное сопротивление, начали отступать. Три танка, забросанные горючей смесью, вспыхнули, остальные ушли. Атака немцев снова захлебнулась. Немецкая пехота отступала на исходные позиции. «Получен приказ командующего, – сказал полковник Голубев, – поднять батальон и атаковать немцев». «Есть поднять батальон!» – ответил я. В воздух взвились разноцветные ракеты. Всюду раздавались команды: «В атаку, вперед! За Родину! За Сталина!» Красноармейцы нехотя вылезали из окопов и дотов. Брустверы окопов минуту назад были страшнее смерти. Сейчас на них показались люди во весь рост. Чтобы поднять моральный дух, мы с комиссаром и начальником штаба вырвались вперед и, пробежав не более 50 метров, залегли под шквальным огнем. Комиссар был убит, начальник штаба – ранен. Батальон Кошкина поднялся вновь. Кошкин шел впереди. «За мной, вперед, ура!» – закричал я. Люди шли за мной, начали обгонять. Куклин, сейчас он был моим связным, не отставал от меня ни на шаг. Достигли немецкой обороны. Красноармейцы прыгали в окопы на головы немцам. Шла рукопашная схватка. Немцы упорно сопротивлялись, но отступили. Потери в батальоне были большие. Связь с КП полка наладить не удалось. Через час после занятия немецкой обороны поступил приказ: «Занять исходные рубежи».

Наше отступление немцы обнаружили. Открыли артиллерийский минометный огонь. Под градом шрапнели и осколков мин с большими потерями добрались до исходных позиций. С КП батальона я соединился с Голубевым. «В чем дело, товарищ полковник, что за игра?» – сорвался я, закричал в трубку. «Тише, товарищ комбат, я пока не контужен, вас слышу хорошо, – послышался спокойный голос. – Я выполняю приказ свыше. При встрече расскажу. Доложите о потерях». Я коротко доложил. «Пока все, – также спокойно сказал Голубев. – Жди указаний. Проведите с народом беседы. Объясните, что так надо было атаковать. Цель – истребление отборных немецких псов».

Наступила тишина. С обеих сторон не раздавалось ни одного выстрела. Весельчаки шутили, что в эту минуту особенно много появилось на свет малышей. Не много бесстрашных людей, но все же они встречаются. В минуту затишья после пережитых тысяч смертей они веселы. Выгоняют страх из трусов. Даже с улыбкой принимают при казни смерть из рук палача.

Немецкий пропагандист кричал на чистом русском окающем наречии: «Русские, приходите обедать. Немецким солдатам привезли обед: на первое – гороховый суп с мясом; на второе – отбивная свиная котлета, гарнир – жареный картофель; на третье – горячий черный кофе».

В это время недалеко от КП послышался басовитый хрипловатый крик: «Мы окружены, спасайся, кто как может!» Я выскочил из укрытия. «Кто кричал?» – спросил у сидящей кучки красноармейцев. «Вон он побежал», – сказал старший сержант, показывая на удалявшегося красноармейца. «Догнать и привести сюда». Куклин кинулся бежать и через минуту привел в КП пожилого красноармейца. «Вы кто?» Он ответил, называя часть, командира и свою фамилию. «Почему дезорганизуете народ?» «Товарищ старший лейтенант, все отступают, и я сказал, что надо отступать». «Отведите его и сдайте в особый отдел, там разберутся». Через несколько минут после его увода поступил приказ отступать.

Немцы заняли оборону и больше не пытались атаковать. По данным наших наблюдателей, основные их силы отошли в тыл и, по-видимому, устремились в прорыв, остались небольшие заградотряды против нас. Я еще раз переспросил Голубева: «Начать отступление?» «Да», – подтвердил он. «Но ведь немцы ушли, оставили против батальона не больше взвода. Вот бы ударить!» В трубке послышался раздраженный голос уже не Голубева: «Вам, старший лейтенант, не понятен приказ? Повторите и немедленно выполняйте! Не забудьте оставить людей для прикрытия отступления». Я крикнул: «Приказ понятен, есть отходить! Прикрывать отступление не от кого. Немцы тоже ушли». «Выполняйте без пререканий. За промедление понесете ответственность».

Покидая первоклассные оборонительные сооружения, роптали не только мы, возмущался и полковник Голубев. Мы снова шли пыльными проселочными дорогами. Немцы далеко опередили нас. Никто толком не знал, где они. Слышались провокационные разговоры: «Занят Остров, Порхов и Псков. Мы отрезаны, немцы находятся далеко в тылу». На самом деле немцы шли параллельно нам большаками и по линии железной дороги, недалеко опередив нас. Немецкое командование знало о нашем отступлении, но ввиду нашей малочисленности, не более двух полков, не хотело размениваться на нас и отвлекать силы.

За трое суток организованного отхода три раза налетали на нас немецкие самолеты по 12-15 штук. Разбомбили, уничтожили половину наших лошадей, из 20 автомашин осталось три. Артиллеристы тянули пушки на себе. «Долго мы еще будем отступать?» – спрашивали с возмущением люди. Полковник Голубев успокаивал: «В районе реки Великая, что впадает в Чудское озеро, замечательный естественный оборонительный рубеж. Кроме того, население создает искусственные оборонительные сооружения. Где мы займем оборону, там немцы будут остановлены».

С Кошкиным встречались мы редко, только на планерках у начальника штаба или командира бригады. Линия обороны для нас была подготовлена не доходя 2 километров до Великой. Выбор места не совсем гармонировал и удовлетворял требованиям обороны. Линия обороны на участок, куда мы прибыли, была укомплектована одной дивизией, только вчера прибывшей с Урала. Нас проводили в тыл для приведения в порядок и пополнения.

На следующий день и нашей бригаде был определен оборонительный рубеж. От природы умный, имевший высшее военное образование, участвовавший в Германской и Гражданской войнах полковник Голубев с возмущением говорил: «Повесить мало того специалиста, наметившего этот оборонительный рубеж. Это очередная глупость или преднамеренная ошибка. Немцы нас перетопят в Великой. Оборонительную полосу надо было создавать по берегу реки». Начальник штаба шутил: «Нас учили, и мы учим подчиненных только наступательным операциям. Обороны у нас ни в одном уставе нет. Поэтому потерпите, дорогой полковник. Завтра мы ударим и немцев погоним. Что, забыл лозунг: "Воевать только на территории врага"». «Без иронии, товарищ майор, – парировал Голубев. – Придет время, еще повоюем и на территории врага. Сейчас наша задача – научиться выбирать места обороны, строить оборонительные сооружения и уметь обороняться».

Немцы подходили, рассредоточивались, окапывались. Наблюдалась активная перестрелка. Снова наступил вечер, а за ним короткая июльская ночь. С обеих сторон линия обороны ярко обозначалась пулеметными очередями трассирующих пуль и вспышками осветительных ракет.