Впервые родители дали мне попробовать шампанского на новый 1970 год. Мне было тогда два года. После первого же глотка я решительно бросил пить. Если бы я так делал и дальше, жизнь моя могла сложиться совершенно иным образом. После этого случая я не пил двенадцать лет. Уникальный случай в моей биографии. Этот прецедент частично может быть объяснён тем, что у меня было много других интересов: друзья, компании, девочки. Но в один чудесный день все эти другие интересы собрались вместе и привели меня обратно к рюмке. Сейчас расскажу, как это произошло.
Так получилось, что в школе я всегда дружил со старшими ребятами. В основном это были мальчики и девочки на два класса старше меня. То есть, я был в седьмом, а они были уже совсем взрослыми – в девятом классе. Каким-то образом мне удалось с ними подружиться. Думаю, сначала я втёрся в доверие к девочкам, для них я был милым блондинистым семиклассником. А уже потом, потом их кавалерам деваться было некуда, если они хотели проводить время с девчонками. И они стали брать меня с собой в походы, проводить через кордоны на школьные дискотеки и в разные другие интересные, но запрещённые для младших классов места. Даже в летний трудовой лагерь в Молдавию я поехал единственный из семиклассников (брали только с восьмого класса, но меня отстояли перед учителями мои друзья).
Самым большим моим другом был Сашка Басистый. Он был большим ловеласом и настоящим Дон Жуаном для девчонок, а мне досталась роль его слуги Лепорелло. Однажды у него случился день рожденья, и на него он пригласил меня. Это была большая честь – семикласснику попасть на день рожденья к девятиклассникам. Я был на вершине счастья.
В назначенный день, с трудом удержавшись, чтобы не припереться первым, я появился на празднике. В квартире царила оживлённая суета: девочки резали салаты, мальчики разводили папин спирт вишнёвым компотом.
Дальше всё пошло по обычному сценарию: мальчики быстро нажрались, девочки были этим не довольны, но всё же танцевали с мальчиками. Я, как боец не подготовленный, напился быстрее всех и с трудом отправился домой, дабы окончательно не потерять лицо.
Путь мой был тернист и извилист. Дорога не слушалась, деревья бросались на меня, а здания норовили перепутаться друг с другом. Домой я заявился в два часа ночи. Родители были на ногах. Мама ничего не сказала и ушла спать. А папа тихо сказал: «Запомни, ты пьёшь мою кровь…».
В детстве я собирался учиться играть на пианино. Именно так – я собирался, а не кто-то пытался меня заставить. В третьем классе у меня неожиданно появилась тяга к фортепиано. Меня завораживал чёрный блеск инструмента, контраст клавиш, сияние медных педалей. К музыке я был в общем-то равнодушен. Родители долго выспрашивали меня, пытаясь определить степень, силу и, главное, долговременность моих желаний. Я был убедителен в своём порыве, пылко описывал волнующие перспективы и убедительно вещал о годах упорных занятий. Родители посовещались и купили пианино. Инструмент был не простым – известной марки «Беккер». Да ещё на нём играл кто-то из великих, кажется Гилельс.
Однако обучение не пошло, и буквально через пару лет я бросил занятия. Заставлять что-то делать у нас в семье было не принято.
Инструмент пылился у меня в комнате. Мама требовала соблюдать к нему субординацию. Мне категорически запрещалось что-либо класть на него, но я постоянно об этом забывал, поскольку место в моей комнате было в дефиците. Однажды я нашёл ему ещё одно применение – придумал прятать от родителей в отделение со струнами всякие запрещённые предметы.
Шло время. Я был в девятом классе, когда мама решила собрать у нас дома гостей. Повод я не помню, но кажется, это была какая-то премьера или сдача спектакля. Собралась артистическая интеллигенция. После краткого фуршета кто-то предложил помузицировать. Стали упрашивать усатого дядьку что-нибудь сыграть. Он долго отнекивался, наконец сел, откинул крышку, занёс руки с длинными тонкими пальцами над клавиатурой. И… забулькал. Я покрылся холодным потом. Накануне я упрятал в пианино две бутылки водки, предназначенные для распития с моими дружками, и совсем забыл об этом.
Гости смеялись, мама краснела, папа гневался, я сгорал от стыда. Водку конфисковали и немедленно выпили в назидание молодому поколению.
Первой моей машиной была ржавая «копейка» огненно-рыжего цвета. Мы звали её Цыплёнок. Хотя по возрасту это был скорее древний бройлер. Мой тогдашний начальник купил себе новую машину, а эту ему жалко было выбрасывать. Вот он и премировал меня ею, чтобы деньгами не платить.
Ездить учили меня в основном друзья. Для каждого из них это было серьёзное испытание, связанное с риском для жизни. Из-за плохой координации движений меня ещё в школе выгнали из фехтовального кружка, когда я чуть не заколол тренера. В автошколу я ходил всего несколько занятий, это было необходимо для допуска к экзаменам на права.
Первый раз сдавать на права я приехал в МРЭО на Текстильщиках ранней осенью 1991 года. Накрапывал мелкий дождь, ветер носил по площадке сухие листья, кандидаты в ряды водителей жались в углу. Преодолев кордон из коллег по несчастью, я обнаружил белоснежно белую «Волгу», на которой предстояло проходить экзамен. Инструктор оказался толстым милиционером с будёновскими усами, концы которых при разговоре совершали замысловатые фигуры. Живот его так растягивал синюю форменную рубашку, что он был похож на беременного гиппопотама. Гиппопотам был с бодуна.
Я сел в машину и пристегнулся, отжал ручной тормоз, взял ключи и приготовился заводить машину. Странно, но отверстия для ключа не было на обычном месте. Я заглянул пониже, осмотрел рулевую колонку, сам руль, оглядел даже торпеду. Дырка для ключа определённо отсутствовала! Меня прошиб холодный пот. Надо было что-то делать. Когда от безысходности я полез под руль, гиппопотам очнулся и с неудовольствием спросил меня:
– Вы что-то ищете?
– Ищу, – обречённо сказал я. Зажатый в моей руке ключ стыдливо совершал режуще-колющие движения.
– И что же? – ощерился гиппопотам.
– Куда ключ вставить, – пролепетал я, понимая всю глубину собственного ничтожества. Наверное, я был похож на жалкого цыплёнка.
– Молодой человек, – злобно сказал гиппопотам, – если вы не знаете, куда вставлять ключ зажигания, то как же вы будете водить машину?
Потом я узнал, что у «Волги» ключ зажигания вставляется не как у «Жигулей» – справа, а слева – с другой стороны руля. Позже я сдавал на права ещё два раза и к счастью никого не задавил. Потом, как и все, купил права.
В первый свой самостоятельный рейс я выехал ранним весенним утром 1992 года. Цвела сирень. Вредные бабушки норовили броситься под колеса. Вертлявые дети опрометчиво готовились переходить дорогу. Неприятные водители вокруг осуществляли броуновское движение.
Путь мой лежал из Отрадного на улицу Профсоюзную. Карту я проштудировал, как методы математической физики перед комиссией по студенческим делам. Семья провожала меня со страхом. Мама совала в карман яблоки, отец тайком положил в карман двадцатипятирублёвку, бабушка пила валидол.
Путь до Садового кольца я преодолел довольно успешно. Неприятно было, что машина всё время глохла. Но меня всю дорогу поддерживали пронзительными гудками едущие сзади водители.
Я лихо свернул на Садовое кольцо и стремительно помчался по нему с чудовищной скоростью 40 км/час. Нечего и говорить, что я старался держаться правой стороны улицы, слева машины неслись слишком быстро для моего стиля вождения. Незаметно для себя я проскочил въезд в туннель и был вынужден выехать на улицу Горького.
Ужас обуял меня. Построенная заранее и выученная схема движения рушилась на глазах. Дальше открывалась кошмарная неизвестность. Знаете, когда с вами случается что-то нехорошее, то в первый момент появляется жгучее желание любой ценой вернуть ситуацию в нормальное русло. Это как будто ты стоишь на перроне, прощаешься с девушкой и стесняешься ей сказать все правильные слова, чтобы она не уезжала, чтобы ещё осталась с тобой, двери закрываются, поезд трогается, и ты понимаешь, какой ты идиот и сколько всего ты не сказал. И бежишь вдоль перрона и кричишь все эти самые правильные слова, но она уже не слышит тебя, а только грустно улыбается на твои беззвучные гримасы. И ничего уже не вернуть.
Свернул я на улицу Горького, чуть проехал и вижу, что слева выезд опять на Садовое. И я, ничтоже сумняшеся, через две сплошных поворачиваю налево, пересекаю улицу Горького и собираюсь двигаться к Садовому кольцу. И тут вижу милиционера. Он от такой наглости чуть свисток не проглотил. Машет палкой, как синица хвостом ранней весной. Делать нечего, останавливаюсь. А глушить машину боюсь, она же потом может не завестись. А там уклон градусов двадцать как назло, ручник не удержит – это точно.
Короче, нашёл выход – мотор не глушу, поставил на нейтралку и упёр её колесом в бордюр. Выхожу, даю документы. Сам выгляжу цыплёнок-цыплёнком.
– Здравствуйте. Что же это вы, товарищ водитель, прямо через две сплошных поворачиваете?
– Не заметил, – говорю. Самое смешное, что это была чистая правда.
– Как это – не заметили? Вы сколько уже за рулём?
– Один день…
– Один день? – милиционер рассмотрел документы, – действительно один день… Ну что же, ради первого опыта и для разнообразия делаю вам устное замечание, езжайте дальше осторожно. И следите за знаками. Счастливого пути!
И вручает мне документы! Это был первый и последний правильный гаишник в моей жизни. Больше не попадалось.
Мы сидели с моей молодой женой у её родителей в гостях и мирно пили чай.
– Илья, мне нужна твоя помощь…
– Конечно, Рем Борисович.
Когда тебя просит о помощи отец твоей жены, у тебя остаётся небольшой манёвр для ответа.
– Мне нужно, чтобы ты помог мне украсть мусорный бачок.
– Какой мусорный бачок, Рем Борисович? – я привык к неожиданным выкрутасам своих многочисленных родственников и волноваться пока не начинал.
– Ну, такой знаешь зелёный, для мусора.
– А где вы хотите его украсть? – осторожно поинтересовался я, ещё надеясь на несложную миссию.
– Да на соседней улице. Они же у каждого дома стоят. Мы у нашего подъезда брать не будем, это подозрительно, – глаза моего тестя радостно горели.
– А, позвольте спросить, – я внимательно подбирал слова, чтобы не обидеть отца моей жены, – зачем вам эта… мусорная ёмкость?
– А-а-а, – тесть заговорщицки понизил голос, хотя мы были вдвоём, – я в гараже выкопал яму. Мы туда установим бак, и там можно будет хранить картошку!
Картошка зимой – это стратегический продукт для наших родителей. С советского детства и на всю жизнь. Я понял, что мне не отвертеться.
Стемнело. Осенней ненастной ночью подцепили мы прицеп к стареньким «Жигулям» тестя и отправились на дело. В соседнем дворе при свете мрачной луны отсвечивала мечта хранителя картошки. Мы споро выскочили из машины и принялись переваливать через борт прицепа огромный железный бак, благо он был пустой. Эта сволочь была довольно тяжёлая. Изрядно попыхтев, мы все-таки загрузили его в прицеп. Отряхнувшись, мы собирались уже отправиться в путь, когда появились милиционеры.
Подъехав с выключенными фарами, они ждали, пока мы загрузим муниципальное имущество, и только после этого врубили дальний свет.
– Здравствуйте, уважаемые, чего поделываем?
– Да, ничего, – ловко увернулся от прямого ответа Рем Борисович.
Я глухо молчал, испытывая странное злорадство, что все мои опасения осуществились в реальности. Жертве полагается быть обиженной и гордой.
– Ну, так уж и ничего? А это что?
– Мусорный бачок, – сказал Рем Борисович тоном, исключающим всякие сомнения, что это подводная лодка или космический корабль.
– А куда же вы его увозите? – задал милиционер вопрос, который, как ему казалось, был убийственным в деле уличения нас в преступной деятельности.
– А в нашем дворе бачков мало, вот мы и решили перевезти к нам ещё один, – Рем Борисович старался казаться отчаянно убедительным. Я заметил, что руки у него трясутся.
Нас отвезли в отделение. Усталый майор учинил нам допрос. Было видно, что ему скучно возиться с такими глупыми преступниками. Однако бачок стоил больше ста рублей, это уже тянуло на статью уголовного кодекса. Могильной тюрьмой дохнуло на меня от погон усталого милиционера. Наконец, после двух часов разбирательств, определения наших мест работы, выяснения наших учёных званий (мы были оба кандидаты наук) и звонков участковому нас отпустили, обязав вернуть бачок на законное место и больше никогда (слышите: НИКОГДА) не быть замеченным возле каких-либо бачков с неясными целями.
Усталые и убитые мы пошли домой, купили водки и выпили её на кухне. Женщины, как ни странно, приняли нас как героев. Да мы ими и были, просто мы были невезучими героями. Так я окончательно был принят в семью моей жены.
Урну с прахом выдают в крематории только при условии предоставления справки о наличии места на кладбище. Пришлось ехать. Приезжаю на Ваганьковское кладбище. Церковь с куполами, Владимир Семёнович в смирительной рубашке, рядом круглосуточный магазин ритуальных принадлежностей. Интересно, что и кому в нём может потребоваться купить ночью…
Захожу в контору, народу никого. За столом сидит мужик в голубом костюме с искрой, как на Чичикове. Только не брусничного, а небесного цвета. Сверкающая металлическая нить, используемая в ткани, создавала эффект огненных точек.
– Здравствуйте. Мне нужна справка о наличии места.
– У вас удостоверение есть?
– Есть, – протягиваю ему книжицу в коричневом переплёте.
– Знаете, где могила?
– Ну, вообще не очень, был когда-то давно…
– Так может её уже и нет. Как же я вам выпишу справку о захоронении? В воздух? —короткие усики искро-голубого весело топорщатся.
– А разве у вас нет чёткой нумерации? По номеру в удостоверении нельзя найти могилу?
– Ха, – искро-голубой улыбнулся мне, как несмышлёному, – в удостоверении указан только номер участка, а на вашем (он заглянул в удостоверение) 56-м участке больше 2000 могил!
– Ясно. А что же делать?
– Идите, ищите. Может, найдёте. Если таблички сохранились…
Я вышел на улицу. Следом за мной покурить вышел искро-голубой.
– Вот вам сколько лет? – вдруг спросил он.
– Сорок три, – отвечаю настороженно.
– Вот, сорок три, а вы уже о памятнике подумали?
– О каком памятнике? – напрягся я.
– О своём памятнике, о своём, – глаза его заволокло дымкой, сквозь которую он смотрел на мой несуществующий монумент.
– Да рано вроде… – неуверенно проговорил я.
– Да нет, пора уже, – он вернулся на землю, в голосе появились деловые нотки, – вот вы курите?
– Нет, – сказал я, чувствуя себя несколько виноватым.
Искро-голубой немного расстроился.
– Ну, хорошо, но вы же едите?
– Бывает, – говорю.
– Вот! – обрадовался он, – а если бы ели чуть меньше, то к старости могли бы накопить на отличный памятник!
Я представил, как в детстве покупаю школьный завтрак не за двадцать пять копеек, а за пятнадцать с тем, чтобы гривенник опустить в копилочку в виде гробика.
– Раньше люди заботились о своей памяти, ставили хорошие памятники, – мечтательно проговорил искро-голубой, – сейчас родственники из-за границы приезжают, а постамент на месте, любо дорого посмотреть. А у нас многие даже родительские могилы не навещают, не говоря уже о дедовских. Только жрут и пьют всю жизнь.
Как человек без памятника я чувствовал себя неудобно. Тем более, что поесть я люблю. Не говоря уже о выпивке.
– Менталитет, – говорю, чтобы что-то сказать. Я в последнее время, когда не знаю, что сказать, всегда говорю это слово.
– А надо как на Западе, – размечтался собеседник, – если двадцать лет никто не платит за могилу, то тело эксгумируется, а участок отходит кладбищу!
Перед его взором возникали золотые замки, купленные на деньги от продажи освободившихся могил. В оформлении строений угадывались элементы похоронной архитектуры.
Попрощавшись со служителем, я зашагал по тенистым аллеям кладбища. Был яркий солнечный день, щебетали птички, покойники лежали смирно, каждый в своей оградке.
Обращали на себя внимание памятники, изображавшие умерших. Они были представлены в трёх масштабах: уменьшенные копии, один к одному и монументы. Монументов было мало. То ли дорого для потомков, то ли Церетели пока не освоил эту нишу, но великанов почти не было.
Уменьшенные копии выглядели игрушечными. Их кукольный вид навевал мысли о детстве покойника. С ними хотелось поиграть.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке
Другие проекты