Часть вторая
Г.М.О

Киев

Много вы, композиторы, о себе воображаете! Даже сам Моцарт был амудей, так неужели вы думаете, что вы лучше?

Из дневников Валерия Гаврилина

Период 1879–1882 гг. в биографии Гартевельда – белое пятно. Чем были заполнены эти годы, пока представить сложно. Разве предположить безоговорочно очевидное:

Что-то такое активно сочинял, пописывал и даже публиковал. (Последнее – не факт признания, за свои деньги в ту пору можно было печатать практически что угодно.)

Продолжал оттачивать исполнительское мастерство, а когда подворачивалась возможность – поигрывал в концертах. (Цитата из письма Наполеоныча: «Так приятно видеть свое имя на афишах. Моя детская мечта сбывается».)

По мере сил учил русский язык.

Возможно, смотался на родину, где представил родным молодую супругу (по крайней мере, обещал это сделать в одном из добрачных писем).

Транжирил приданое жены, etc…

Ну, а в первой половине 1880-х Гартевельд снова «документально» выныривает в России. На сей раз – в Киеве. А почему именно на берегах Днепра, опять-таки неведомо. Равно непонятно – в каком официальном статусе он пробудет здесь далее без малого десять лет.

По одной из версий Вильгельм Наполеонович мог иметь некое отношение к деятельности местного оперного театра (в письмах из Киева Гартевельд гордо именовал себя «капельмейстером»). Но, со слов Марины Деминой, точных сведений о его занятости в киевской опере разыскать не удалось. А учитывая, что в Великую Отечественную войну архивы театра были разграблены и сожжены фашистами, шансы на то, что подобные сведения где-то всплывут, крайне невелики.

Важный момент! Как раз к тому времени в театрально-музыкальной жизни России случилось во всех смыслах революционное событие, которое не могло не воодушевить Наполеоныча. Речь идет о театральной реформе 1882 года, повлекшей огромные позитивные последствия для русского театра. Помимо прочего, реформой была отменена монополия императорских театров на постановку оперных спектаклей, что значительно расширило возможности организации и укрепления частных трупп, сыгравших в дальнейшем важную роль в утверждении именно русской оперы. Реформа также изменила оплату труда артистов, обеспечив им более стабильное и уверенное существование. В общем – аналог приснопамятной перестройки, только в отдельно взятой культурной сфере.

И в свете этих событий Мать городов русских открывала перед нашим героем отличные перспективы: в части оперного и прикладного музыкального искусства Киев на тот момент представлял собой непаханое поле возможностей. В отличие от Петербурга и Москвы с их взыскательной, перекормленной музыкой публикой.

* * *

Первый стационарный (деревянный) театр в Киеве – городе с полуторатысячелетней историей – появился в 1805 году и просуществовал до 1851 года. Разумеется, на Крещатике. Где ж еще?

Второй, на сей раз каменный, построили в 1856 году. И десять лет спустя в его стенах сформировалась постоянная местная оперная труппа, предсказуемо открывшая сезон модной в ту пору «Аскольдовой могилой». Так в России возник третий по счету, после Большого в Москве и Мариинского в Петербурге, русский оперный театр. Возник довольно поздно, но тому есть объяснение. Дело в том, что Киев многие столетия считался одним из центров религиозной жизни России: здесь находилось полторы сотни монастырей и церквей, а в Лавру «на прощу» приезжало замаливать грехи все население империи. Театральные же забавы считались делом греховным, с церковью несовместимым⁵. Лишь со второй четверти XIX века Киев постепенно начал приобретать характерные светские черты, чему немало поспособствовал император Николай I, в годы правления которого в городе появились университет, институт благородных девиц, Александровская гимназия… Именно Николай I Павлович мало того что разрешил строительство каменного киевского театра, но и сам выбрал для него место.

К моменту появления Гартевельда в Киеве главной местной музыкальной звездой считался Николай Витальевич Лысенко, выдающийся украинский композитор, пианист, дирижер, педагог, собиратель песенного фольклора. Человек, которого после смерти назовут «Глинкой украинской музыки». К слову, в отличие от Наполеоныча, Лысенко Лейпцигскую консерваторию как раз закончил. Причем блестяще.

Заручиться поддержкой такого авторитета и полезно (в плане профессионального становления), и выгодно (в плане профессионального продвижения). И Гартевельд, несмотря на значительную – семнадцать лет – разницу в возрасте, заводит дружбу с Лысенко. (Время покажет, что наш герой обладал редким даром запросто сходиться с людьми самых разных кругов, сословий и занятий.) Более того – с определенного момента эти двое не просто приятельствуют, но и сотрудничают. Сохранились свидетельства, что Лысенко, будучи мастером чрезвычайно плодовитым и разбрасывающимся, порой не успевал в срок завершать свои многочисленные проекты. И тогда он привлекал Гартевельда к черновой работе над своими инструментовками и к прочей музыкальной поденщине. Меж собой приятели общались на немецком, так как гартевельдовский русский язык еще долго будет «оставлять желать».

Из числа других киевских знакомых Наполеоныча того периода, пожалуй, следует упомянуть Леона Мунштейна. В 1880-е сей молодой человек, в сравнении с тем же Лысенко, являл собой личность совершенно невзрачную. Все равно что «плотник супротив столяра». Но пройдут годы, и из былого киевского приятельства сформируется творческий союз. Мунштейн сперва напишет либретто для первой оперы Гартевельда, а затем будет поставлять шведу тексты, когда тот начнет сотрудничать с московским театром-кабаре «Летучая мышь».

* * *

Дружба дружбой, а креативные идеи – врозь. В какой-то момент Гартевельд организует в Киеве общество любителей музыки. Вернее так: сперва Вильгельм Наполеонович создает на берегах Днепра подобие певческого кружка (он же – любительский хор). А позднее на базе хора формирует некую общественную организацию, участники которой уже не только поют, но и музицируют.

Казалось бы – и что? В чем креатив-то?

Чтобы понять замысел Наполеоныча, следует напомнить, что в 1859 году в Петербурге по инициативе Антона Рубинштейна и группы музыкальных и общественных деятелей было создано Русское музыкальное общество. Десять лет спустя императорская фамилия взяла на себя покровительство над Обществом, выделив на его содержание ежегодную субсидию в 15 тысяч рублей. С этого времени Общество получило козырную приставку «Императорское» (ИРМО), что еще больше повысило его статус, и на протяжении второй половины XIX века стало играть ведущую роль в музыкальной жизни как Петербурга и Москвы, так и всей страны. Отделения ИРМО были созданы в большинстве крупных культурных центров России (Казань, Харьков, Нижний Новгород, Псков, Омск, Тобольск и т. д.). Причем первое такое отделение открылось как раз в Киеве (1863).

И вот теперь Гартевельд создает в будущей столице Украины собственное, альтернативное, музыкальное общество. Условно говоря – ГМО. И, думается, местный обыватель вступал в сие… хм… ГМО массово и охотно. Потому как директор – иностранец, что по местным меркам и экзотично, и почетно. А Киев, при всем уважении, на тот период еще оставался глубоко провинциальным российским городом.

Цели у Обществ схожие. Исключительно просветительские. Но!

Во-первых, в целях просвещения ГМО регулярно устраивало концерты. И, представляется, далеко не всегда посещение их было бесплатным. Во-вторых, сам Гартевельд позиционирует себя председателем организации, название которой созвучно и ассоциативно с уважаемой и широко известной даже за пределами России «императорской» конторой. То бишь банально примазался к чужой славе, получив возможность пускать пыль в глаза людям, слабо разбирающимся в тонкостях формирования и существования провинциальных отделений ИРМО.

В какой-то степени эту идею Гартевельда можно сравнить с таким распространившимся в наши дни способом ведения нечистоплотного бизнеса, как бренд-сквоттинг (упреждающий захват торговых марок). К примеру, современным шведам, тем, что интересуются бизнесом, наверняка памятна история с их национальной гордостью – IKEA. На момент строительства первого торгового комплекса IKEA в России не было зарегистрировано товарного знака с таким обозначением, чем и воспользовались сквоттеры. После чего владельцам шведской торговой сети пришлось выкупать свой же товарный знак за несколько десятков тысяч долларов.

Нет, конечно, Вильгельм Наполеонович до подобной нечистоплотности не опускался: в наглую за представителя ИРМО себя не выдавал и на правительственную субсидию не претендовал. Зато он начал активную переписку с видными и модными представителями музыкального мира, честно представляясь главой киевского общества любителей музыки. А там поди разберись: того самого, императорского, или другого, самопального? Интернета, как я уже поминал, нет. Проверить, погуглить негде.

Эти письма были исключительно полезны Гартевельду. Они – важная часть негласно составляемого им портфолио. Например, с их помощью при удобном случае можно небрежно обмолвиться: мол-де, я тут на днях письмецо от Эдика Грига получил; жалуется, бедолага, супруга совсем запилила, сочинять не дает… Короче, «я с Пушкиным на дружеской ноге». Что? Не верите? Могу конверт показать с обратным адресом. Вот только само письмо читать не дам, переписка приватная⁶.

Надеюсь, понятно, что в данном случае я утрирую? На самом деле Наполеоныч поступал тоньше: изобретенный им статус председателя музыкального общества невольно принуждал именитых адресатов с куда большим вниманием и уважением относиться и к посланиям Гартевельда, и к вкладываемым в них, на предмет рецензирования и возможного продвижения, авторским сочинениям. В общем, таким оригинальным способом наш герой работал на имя, поступательно наращивая индекс своей узнаваемости.

Но если того же Грига, живущего в далеком, скандинавскими богами забытом Бергене, ввести в заблуждение несложно, то вот бывалых местных персонажей на мякине не проведешь. Видали они на своем пути и не таких… председателей.

В 1891 году Гартевельд взялся обработать своим до поры безотказным приемчиком русского музыкального издателя Петра Юргенсона. Что-то такое Петра Ивановича в интонациях шведа, по-видимому, насторожило, и он решил навести справки через своего закадычного друга – Петра Ильича Чайковского. И вскоре получил дружеский письменный ответ, начинающийся так:

«29 янв[аря] [18]92 г.

Милый друг!

Гартевельта я отлично знаю, и знаю, что он сукин сын. Обращаюсь с ним, когда бываю в Киеве, как с сукиным сыном, но он ничуть не падает духом и все лезет. Он директор Муз[ыкального] общ[ества], но совсем не императорского, а другого, дилетантского…»⁷

В киевский период Гартевельда Петр Ильич дважды имел возможность общаться с нашим героем: сперва в сентябре 1890 года, когда живой классик приехал в Киев, чтобы присутствовать при местной постановке только что написанной им «Пиковой дамы». Второй раз – год спустя (декабрь 1891), когда Петр Ильич приехал дирижировать на концертах своими сочинениями.

О втором визите Чайковского в Киев русский советский композитор Рейнгольд Глиэр будет вспоминать так:

«Приезд [Чайковского] ожидался Киевом как исключительное событие в нашей музыкальной жизни.

Билеты на оба назначенных концерта были распроданы задолго до появления первых афиш. Наше музыкальное училище получило, правда, контрамарки, но контрамарок было значительно меньше, чем претендентов на них. К великой радости, я оказался в числе немногих, вытянувших счастливый жребий.

И вот я на сцене городского театра, где были места «контрамарочников»; затаив дыхание, жду начала концерта. В этот вечер исполнялась чудесная Третья сюита Чайковского, танцы из оперы «Воевода» и торжественная увертюра «1812 год». Затем какая-то артистка спела несколько романсов Чайковского; аккомпанировал ей сам Петр Ильич. Когда он прошел мимо меня и я увидел перед собой лицо, так хорошо знакомое мне по многочисленным портретам, я невольно поклонился, и Чайковский с улыбкой ответил на мой поклон.

Успех концерта был потрясающий. Первый раз в жизни я был свидетелем таких оваций, такого триумфа. И я впервые почувствовал, что музыка доставляет радость не только узкому кругу любителей; что музыкальные впечатления способны захватить и объединить широкую массу слушателей; что искусство композитора может завоевать всеобщее признание и любовь…»

А вот схожих восторженных воспоминаний авторства Наполеоныча, увы, не сохранилось. А было бы прелюбопытно прочесть, к примеру, о том, как Вильгельм Наполеонович всячески обхаживал в те киевские приезды Звезду, будучи представлен оной в своем «председательском» качестве. Поговаривали, что оба раза Наполеоныч встречал на вокзале Петра Ильича лично. И чемоданчик из рук мэтра вырывал. И угодливо, до самой пролетки, доносил. А потом силами своего ГМО устраивал в честь Петра Ильича музыкальные вечеринки-посиделки.

И все это – в портфолио. Если не на имя, то хотя бы на запоминание.

И Чайковский, как мы теперь убеждаемся, запомнил. Правда, к сожалению для Гартевельда, совсем не в лестном ключе. Но, с другой стороны, даже такое воспоминание – ныне исключительно в зачет…

* * *

Минует несколько десятилетий, и Вильгельм Наполеонович найдет способ… Нет-нет, не отомстить Чайковскому, а всего лишь походя использовать имя великого композитора в собственных интересах.

Незадолго до смерти, в Швеции, Гартевельд предпримет авантюрную попытку поставить на главной оперной площадке Стокгольма «Мазепу». Замысел, что и говорить, дерзновенный. Это все равно как, к примеру, взяться за экранизацию в современной Польше «Тараса Бульбы» Гоголя. Или (прости, Господи!) романа «Стена» авторства нынешнего министра культуры Мединского. Но Вильгельм Наполеонович – он из тех, кто и мертвого уболтает. Истребовав под это дело аванец, что само по себе – верх предприимчивости, Гартевельд начинает работать с либретто и партитурой, нещадно их купируя и вкрапляя собственные вставки. При этом он на голубом глазу станет уверять, что купюры, делаемые им для стокгольмской постановки, абсолютно идентичны тем сокращениям, что он якобы производил согласно указаниям самого Чайковского. Мол, это имело место в 1886 году, когда в Киеве снова ставили «Мазепу» и ему, Гартевельду, не просто «посчастливилось иметь честь руководить исполнением оперы», но и «в присутствии автора».

Нормальный ход. Главное – поди усомнись. Разве эти убеленные седины и широко распахнутые ясные глаза способны врать? Однако и это неспроста. Не на пустом месте родилось. Как рассказала Марина Демина, Вильгельм Наполеонович, возможно, и в самом деле мог принимать какое-то участие в подготовке помянутого спектакля. Да вот только… 29 января 1886 года киевской «Мазепой» в свой бенефис дирижировал Сильвио Барбини, а Чайковский и вовсе оставался дома, в Москве.

А в остальном Наполеоныч – обратно молодцом. И как тут, скажите на милость, не перефразировать применительно к нему знаменитое рузвельтовское: «Да, Гартевельд – сукин сын. Но это – наш сукин сын».

* * *

Что еще примечательного случилось в киевский период жизни нашего героя? Пожалуй, женщины. Вот только тема «Гартевельд и слабый пол» из разряда тех, где без стакана не разберешься. Да и со стаканом…

С первой супругой – обладательницей хорошего приданого Helen Kerkow – у нашего героя что-то такое не заладилось. В частности, в архивном сундучке есть письмо сестры Гартевельда, где та укоряет брата за некие странные, ненормальные отношения, сложившиеся промеж юных супругов. Попутно сестра интересуется: если ли у вас хотя бы дети?

Детей не было. Вернее, они появились позднее. Когда Наполеоныч и Хелен… they divorced (они развелись).

В современных энциклопедических изданиях преимущественно упоминаются два сына Гартевельда – Георгий и Михаил. Первый пойдет по стопам отца, станет пианистом и композитором. Второй до революции снискает толику известности на поэтическом поприще.

Георгий и Михаил – сыновья Гартевельда от второго брака. Или все-таки от третьего?

Вот какую справку выдает о связях Вильгельма Наполеоновича сайт MyHeritage.com – крупнейшая интернет-площадка по генеалогии:

WILHELM married Helén Harteveld (born Kerkow) on date.

They divorced.

WILHELM married Unknown.

They had one daughter: Anna Ioakimovna Pototskaja Harteveld.

WILHELM married Kievhustru Harteveld (born Hartevelds).

They had 2 sons: GEORGI Harteveld and one other child.

They divorced.

WILHELM married ANNA Harteveld (born Peder).

ANNA was born on October 9 1882, in Viljandi, Fellin, Estland.

They had one daughter: MAGDA Magdalena Ingeborg Lagerman sedan Gren (born Harteveld)⁸.

Выходит, перед тем, как сойтись в Киеве с женщиной, ставшей матерью его сыновей, наш Наполеоныч успел завести шашни с еще какой-то местной незнакомкой? И от этого союза родилась Анна Потоцкая-Гартевельд?

М-да… В этом месте небезызвестный Ипполит Матвеевич Воробьянинов наверняка эмоционально причмокнул бы: «Однако!» Но, так же как и в случае с Helen Kerkow, с матерью Анны Потоцкой у Гартевельда что-то пошло не так. Не сложилось.

Далее: в 1885 году рождается Георгий Гартевельд, в 1895-м – Михаил.

Ну, а в первой половине 1900-х в жизни любвеобильного Вильгельма Наполеоновича случается новое «они развелись». После чего в 1907 году он бракосочетается с уроженкой крохотного эстонского городка Вильянди Анной Педер, что была почти в два раза моложе Гартевельда. И уже от этого брачного союза два года спустя родится дочь Магда.

Вот такой у нас вырисовывается… отец-молодец.

Правда, исходя из разрозненных, весьма скудных данных о личной жизни Вильгельма Наполеоновича, складывается ощущение, что семьянином он был, мягко говоря, скверным. И на такие земные вещи, как воспитание детей, не заморачивался. По крайней мере, на воспитание первых троих детей. Для последней лапочки-дочки все-таки было сделано исключение, в чем, пожалуй, нет ничего удивительного: все мы на старости лет в большей или меньшей степени становимся сентиментальнее.

Но до старости Гартевельду пока далеко. Он еще полон жизненных сил. И авантюрная энергия молодости, вкупе с творческой, бьет ключом. Женщины женщинами, дети детьми… но поставленной цели добиться признания и славы никто не отменял. Засим не позднее 1893–1894 гг. Наполеоныч перебирается из Киева в Москву и начинает жить, что называется, на два дома.