Он прекрасно помнил, как впервые пригубил сигарету. Так, на Новый Год все пили, и компания каждый час выходила на улицу, а Григорий оставался один вместе с бутылками. Устав от эстрады в телевизоре, он последовал за ними на балкон.

Друзья его смеялись, пускали дым и не замечали мороза. Один из них, багровый муравьед, протянул Григорию сигарету. Тогда в едком вкусе табака он ничего не нашел. Но логика у мозга была своя – курение есть совместный ритуал, ведь так прекрасно быть сплоченными.

Среди однокурсников много кто курил. Всем требовались знакомства, так что никто не жадничал и Григория угощали. Затем он начал покупать сам. А первый выбор сигарет – занятие сложное. Мать любила тонкие сигареты, или, как их звали, «женские». Ну не будет же мужчина на рассвете самостоятельности курить такое. Отец не курил, хотя мать рассказывала, что в молодости он мог по пьяни, но Григорию повезло молодого отца не застать. Тот всегда казался ему рьяным борцом с вредными привычками.

Стоя перед кассиршей, Григорий сказал:

– Вон те, пожалуйста…

Вон те не понравились. Они был тяжелыми, его друзья курили что-то полегче. Фильтр зато красивый – оранжевый, как у сладких пустышек, что продавали в детстве около дома за десятку. Потом были другие, с их ласковым ванильным привкусом. Затем еще какие-то, потому что знакомые уверяли – там самый лучший табак, иностранный, но что-то не заметно оно было. С ментоловой кнопкой тоже были. И самокрутки пробовал, так, побаловаться ради, затем снова другие, и, казалось, это навсегда, он да верблюд в синем океане из картона.

С кем нужно контакт наладился – не дружеский, но сносный, чтобы попросить помочь с проектом или списать без осуждения. Как, например, с бородатым тюленем из параллели, любившего больше себя только свою фляжку. Сын богатой семьи, он кидался деньгами и обожал при случае рассказать, какой у него особенный товарищ.

Со временем Григорий начал курить в одиночестве. И сигареты заканчивались быстрей. Вместо одной на перерыве уходило две, а то и три, если телефон заинтересует. А они только дорожали, все только дорожает…

Мать сильно ругалась, когда поймала Григория за курением. Оно понятно, тогда она сама пыталась бросить, к ней вернулось обоняние. Зашла в комнату, хмыкнула носом и учуяла тот желанный запашок. Злилась она не только на него, но и на себя: организм надеялся вернуться к никотину, и в тот день она сорвалась. Оправдание было весомое: ее сын – курильщик! Ах, конец света! Устроила скандал, обещала выгнать на улицу, требовала отца принять меры. Тот был скуп на эмоции – попросил дома не курить, иначе растопчет.

Тогда Григорий задумался о переезде. И сейчас помышляет снять однушку в пределах центра, куда можно в любое время привести свою подружку, а не согласовывать визит с соседкой.

– Нам должно быть комфортно жить вместе, – объясняла соседка, когда Григорий впервые обмолвился о своей потребности.

– Я понимаю.

– Не подумай, что я назло.

– Не буду.

Назло ведь, назло, еще и лжет, вечно звери лгут. Как-то раз Григорий проснулся и увидел свою обувь – эти три пары: кожаные берцы, кроссовки и туфли для костюма – начищенными до отражения лампы в носках. Соседка уверяла, что это благодарность за своевременную оплату – а как тут не заплатишь вовремя, если она каждый день за неделю «до» начинает напоминать?

Хотела сделать добро, а по итогу лишь унизила.

Отец говорил: встречают по одежке. Григория теперь никто не встречал, и никому он не был нужен.

Молодая душонка чхала на внешний вид, и при возможности Григорий пытался каким-нибудь образом испортить свой наряд. Прыгнуть в лужу, случайно нарваться на гвоздь, закатать штанину выше нужного.

– Неужели ты не хочешь выглядеть нормально? – негодовал отец.

– Я и так нормально выгляжу.

– Ты выглядишь как бомж!

Григорий взял с кухни табуретку, поставил ее в прихожую и сел натирать дочиста обувь.

Все-таки жизнь в квартире с соседкой ему нравилась – у этого было множество плюсов. Во-первых, если вдруг он ночью поймет, что умирает, соседка могла вызвать скорую. Во-вторых, если он окончательно сойдет с ума, то она это заметит и предпримет меры. Либо нет. Зато будет, что рассказать друзьям:

– Я сдавала комнату сумасшедшему! А что сумасшедшего в нем было? Да вроде ничего, но вы же знаете этих сумасшедших – они не выделяются.

В-третьих, расходы на бытовое хозяйство делились поровну. Конечно, тяжело назвать это плюсом, учитывая, что у человека проблем с деньгами не было. Иногда и вовсе она забывала о том, что пришел его черед закупаться стиральным порошком и туалетной бумагой, а он не спешил ей об этом напоминать. Соседке нравилось убираться, а Григорию жить в чистоте.

В-четвертых, она вкусно готовила, в отличие от лисички, и в квартире всегда хорошо пахло. Либо едой, либо парфюмом, а по выходным – чистящими средствами.

Для лисички ему пришлось самому научиться обращаться с поварешками и кулинарией. До этого получалось жить на готовых обедах из магазина, офисной столовке, маминой стряпне. Самостоятельная жизнь вынудила его открыться новому. Свои кулинарные навыки он вымещал на лисичке. Она уплетала радостно, облизывая грубым язычком свои усики, а затем жаловалась, что много ест.

– Я жирная.

– Нет, ты прекрасна.

– Ну да, красота в глазах смотрящего, да-да.

Он ее любил. И действительно считал, что она прекрасна. Пара килограмм ее хуже не делали, любви не преуменьшало. Наоборот, вопреки трендам на болезненную худобу, она нуждалась в жире на заднице и на боках. Куда не схвати ее – было больно. В такие моменты страсть сходила на нет, и ничего с ней делать не хотелось, кроме как супа. Бывало так: угодив лицом в кость, Григорий вылезал из кровати, надевал трусы и шел в прихожую чистить обувь.

– Ты что делаешь? – кричала лисичка.

– Чищу обувь.

– Серьезно?! Мы же с тобой сексом заниматься собирались, а ты…

– Не хочу. Надо обувь почистить.

Григорий взглянул в носок ботинка и представил его торчащим из задницы снегиря, что нагадил ему в метро на плащ.

Точно, плащ!

Вскочил, снял с плечиков и бросил стираться вместе с другой одеждой. Охапка трусов, футболок, несколько пар носков. Пахнут застывшей спермой. Несмотря на сопротивление отцу, Григорий целиком перенял его правила ухода за гардеробом.

По вечерам, когда ему было особенно грустно, он занимался спортом, если это можно так назвать: отжимался, качал пресс, стоял в планке… А еще перебирал одежду. Шкафа в комнате не было, одежда покрывалась пылью. Он сбрасывал все с рейла на пол, ставил доску и гладил до тех пор, пока запах пара не клонил ко сну. Что ни стресс, так вечера с ниткой и иголкой при слабом свете лампы, или в прихожей, теребя обувь щеткой.

Ему нравилось после смотреться в зеркало.

Ну не сумасшедший?

Отец хотел помочь сыну и решил привить ему привычку к спорту. Он брал Григория с собой на футбол, где играли дворовые команды. За школой была поляна, в прошлом вертолетная площадка. Из брусков соорудили конструкцию, подкрепленную у основания кирпичами, и назвали это «воротами». Их часто воровали ребята из соседнего двора. Звери приходили играть самые разные: город славился командой ежей из четвертого микрорайона, ведь они смогли вырваться на первенство региона. Их в первом же туре растоптала команда рысей.

Днем, по выходным, собирались желающие. Обычно двое, самые спортивные и харизматичные, назначались капитанами. Одним из них был отец Григория.

– Сюда, – отец показал на сына. Он не мог его не выбрать.

– Ладно, – фыркнул лемминг, второй капитан. – Тогда… Во, ты! Давай к нам.

– Я? – отозвалась касатка.

– Да нет же! Он! – на призыв откликнулся багровый тарантул.

И так до тех пор, пока не наберется по восемь игроков. Вот, остался крот. Никто не хотел брать его к себе, поэтому он был судьей и очень гордился своим положением.

– Фол! – кричал радостно крот.

– Да ты чмо ослепшее, какой нахуй фол?! – визжала ему обезьяна. До драк обычно не доходило.

Однажды Григорий смог забить гол после эффектного паса от второго нападающего, полосатого хамелеона, и это на долгое время стало единственным счастливым моментом в его жизни. Отец был горд сыном, ибо в нем загорелась мимолетная любовь к командному спорту. Но это был единственный хороший раз.

Интерес угас вместе с появлением других доступных занятий. Свои попытки отец в итоге оставил, появился второй сын.

Ничего в зеркале красивого не было. Григорий смотрелся, крутился, не понимал, чего ищет. Когда он гуляет, то смотрится в стекла машин или проходит мимо витрины, неважно, что за ними. Важно отражение. И в стекле балконной двери оно было.

Почему тебе всегда грустно, Григорий?

Он говорил лисичке, что до встречи с ней никогда не улыбался. Его даже на работу взяли именно из-за этого. Да, не без влияния отца, но последнее впечатление уже произвел сам Григорий. Впалые в череп глаза, прямая линия между губами, небольшие ямочки у щек. Молодой взгляд, не ведающий зла, но желающий. После общения с отделом кадров Григория встретил отец и спросил:

– Ну как, сын?

– Взяли.

Еще бы не взяли. И держат до сих пор, уже пять лет. На одной и той же должности. Во многом потому, что Григорий не стремится куда-то выше.

На понедельник запланирована важная встреча, о которой он не мог забыть, а хотелось бы. Встречаться с кадровиком или любым другим вышестоящим – всегда стресс. Уволят, обязательно уволят. Изловчатся, но найдут причину расстаться с ним. Он боялся потерять работу, одну из немногих постоянных в вечном потоке перемен.

Нельзя утверждать, что он получал от нее удовольствие. Во многом это было прихотью отца. Рутина изо дня в день, между бумаг и машин, иногда представление результатов менеджеру, корпоративы в преддверии праздников, круг замыкался другим кругом.

– Ну как, сын? – интересовался отец.

– Нормально. Скучно, правда.

– Ничего, это работа.

– Работа не может приносить удовольствия?

– Не может, мне кажется.

Премию так и не прислали. Григорий взял телефон и написал большое сообщение, где требовал немедленно перевести ему причитающийся процент с контрактов за январь. Он за них долго бился, тратил время, льстил пустоголовому заказчику и справедливо считал, что заслужил премию сейчас. И ее обещали перевести в феврале, а от февраля скоро только памятки в календаре останутся.

Перечитав, Григорий заметил, сколько недовольства спрятал между слов и, отправь он такое письмо, в понедельник можно было бы обсуждать только его увольнение. Страшно попасть в немилость.

Лисичка говорила о том, как благостно влияет на Григория его новая работа. За эти пять лет он возмужал, поставил речь, избавился от мата, в большинстве своем неуместного. Да, может быть, работа менеджером по продажам в лизинговой компании не очень интересная, но зато доход стабильный и какое-никакое занятие.

– А чего ты хочешь от жизни? – спрашивала она.

– Я? Не знаю.

– Тогда ничего не будет.

– Не будет. Совсем ничего.

Нельзя отрицать положительный вклад труда в жизнь Григория. Он смотрелся на себя в зеркало, на свой аккуратный синий костюм с клетчатой сорочкой. Самкам на работе нравилось, как он выглядел. И лисичке нравилось. Очень.

Когда Григорий приходил к ней в гости, она спешила прыгнуть ему на руки, расцеловать. Так радовалась она, что в ее жизни появился настоящий мужчина. Ответственный и серьезный. Вежливый, опрятный, не сулящий ей зла.

Здоровые отношения для многих уже запредельное чудо. Ведь ее коллеги – маргиналы и дети – мягкие создания, и те и те за разными шипами кроются. Что не особь – слизняк! – или тарантул с астмой. Они еще не поняли, сколько силы заложено в добротный внешний вид.

Работа стала неотъемлемой составляющей бытия. Первым словом в определении себя человеком.

Внутри Григория все хорошее и наивное сжалось. Обыкновенными стали вечера под пиво, когда он приходил к восьми вечера домой, включал ноутбук и сидел перед горящим экраном. Когда пиво заканчивалось, он шел еще за парой. Иногда смеялся, иногда грустил, если лисички рядом не было. Ему не хотелось делать ей больно, показывать свое несчастье.

Ближе к часу ночи он ложился спать, чтобы проснуться в шесть утра и повторить день, ничем не отличимый от вчера.

Григорий стал чаще замыкаться в себе, боясь делиться с близкими своей болью, страхом, что это навсегда. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, с единственным перерывом на отпуск – две недели летом, где-нибудь за границей, на море или в горах. Лисичка настаивала: необходимо откладывать денежку для отпуска. Придумывала столько всякого разного, куда можно поехать отдохнуть, а Григорий ей в ответ покладисто кивал.

– Может сюда? – она показала рекламу тура на двоих со скидкой. Отель в пяти минутах от лазурного берега, в трех часах от столицы южной страны.

– Давай.

– Точно?

– Главное, чтобы тебе нравилось.

Ей ничего не нравилось. Или ей нравилось все.

Лисичка была созданием половинчатым, недаром шерсть по позвоночнику делилась на черное и белое.

С болезнью тяжело справляться.

Личностью она была такой же: либо все хорошо, либо все плохо, и Григорий никогда не знал, в каком положении ее качели будут завтра. Но терпел.

И работу он терпел.

Ему задерживали премию, и чувствовалось в этом некое оскорбление. Другим же выплатили, наверное. Хотя откуда ему знать, он не спрашивал, стеснялся. Про деньги в коллективе не принято говорить. Но все равно говорили. В курилках, туалетах, около кофейного аппарата после летучки во вторник.

Григорий заволновался: если его в понедельник уволят, то как тогда без него пройдет летучка?

Кто его заменит? Вепрь из отдела по реализации строительной техники? Он завистливый истерик, любит внимание. Недавно проколол себе ухо, якобы это круто, и вовсе не кризис среднего возраста. С таким же успехом он мог купить себе мотоцикл, только вряд ли его пятачок поместится в шлеме. Помнится, с каким трудом он пытался поставить на место бегемотиху из отдела внешних связей. В ответ она смешала его с говном, а другие смехом поддержали. Насела сверху, и стало просто и легко.

Вообще бегемотиха ничуть не лучше. Такие всегда действуют по указке у других, сами они ни на что не способны. Пес, бывший менеджер по продажам ранее, а теперь – начальник Григория, рассказывал, сколько раз крутил ее на своем члене, и как она визжала от удовольствия.

Другие – сплошь индюки с красными мошонками на шеях. Кивают и трясутся, как бы не пришел их черед. А он придет, обязательно придет, и полетят перья в пасти. Они тяжело дышат, грудь растет словно шарик, стоит только к ним обратиться. Таким кадрам доверять столь ответственную работу невозможно. Потому, общим решением, руководство летучкой переходило следующему, минуя их. Индюки согласно кивали.

Григорию хотелось умереть.

Он снял с себя наряд: синий пиджак и клетчатую сорочку с красным галстуком. Дополнит его в понедельник красными носками – это отличная идея. Вконец одуревший и мрачный, озадаченный тем, как провести вечер, он захотел есть. Лучший способ борьбы со скукой. Холодильник же был чист и пуст. Это хозяйка постаралась, отдраила его и выкинула всю просрочку, заодно и схомячила последний кусок хлеба, что оставался у Григория.

Она не стесняется границ, но умело их выстраивает. Когда они впервые познакомились, соседка показалась ему такой же обычной, как и он. Совсем недавно вернулась в страну неизвестно откуда и задумалась о том, на какие шиши существовать. Работать она не хотела, и сдавать комнату показалось удобным решением. Григорий ей понравился: спокойный, без хобби и интересов, не любящий гостей и шумные компании. Его подкупила цена: комната в центре со включенными в сумму аренды счетчиками за столько – редкое предложение!

Сторонний шум за стенками и вибрации чужих шагов придавали квартире живости. Он успел синхронизироваться с расписанием соседки. Дома она бывала редко, только спала, ела и убиралась.

– Угощайся, – говорила она.

– Спасибо.

Но он никогда не ел, что она готовит. Получались крайне изысканные и сложные блюда, на которые можно было только смотреть. Он в принципе ел немного, домой приходил неголодный, закинувшись выпечкой из кофейни у работы.

В такие места они любили заходить с лисичкой.

Ей нравилось, когда они вместе выходили в свет. Для нее это был повод нарядиться, раскрасить морду косметикой. Собиралась она обычно долго и скрупулезно, подбирая образ по мельчайшим деталям дня. На ушах осенние листья, шарф цвета заката, белые сапожки, будто она из снега выросла. А он тихо ждал и надеялся, что во время сборов лисичка забудет о том, что они собирались куда-то. Бывало, наконец, закончив свой наряд, она кричала на зеркало и плакала. Он долго ее успокаивал, прежде чем они могли выйти.

По обыкновению ходили недалеко, в места близ дома. Одна из немногих прихотей Григория – чтобы там было спокойно. Его раздражал вой детей, пустые разговоры за соседним столиком, сплетни барист… Вечные разговоры, мир не мог сделать одолжение и просто замолчать. Было бы честно заявить, что его раздражало абсолютно все. Треск крыльев мух-пенсионерок или же протяжный вой тюленей, чей язык обжегся об кофейную гладь.

Но ради лисички он терпел.

Она не хотела понимать эту отчужденность.

– Гриша!

– Что? Прости, шумно.

– Ты меня не слушаешь.

– Я пытаюсь.

Он действительно пытался.

Позднее Григорий понял, как сильно он похож на своих родителей. Те тоже не умели проводить время. Мать просила отца сходить с ней куда-нибудь, помимо кинотеатра или концерта народной музыки, а тот говорил ей, что не хочет, что общество его утомляет и выводит из себя. Она все равно просилась, иногда давила на жалость.

Как-то раз мать убедила отца сходить всей семьей в ресторан. Григорий окончил институт, и это стало отличным поводом для праздника. Мать все придумала, у отца не осталось возможности отказаться. Но туда нужно было еще добраться – а это пробки, платная парковка, очередь на улице, шум тарелок и унылая музыка внутри.

Официант, древняя черепаха с панцирем цвета ржавчины, провел семью в конец зала. Без гримасы сожаления он посадил их около сортира, за единственный свободный столик. Пока Григорий со своим младшим братом выбирали блюда, мать с отцом шептались: он устал слышать звук пердежа и стекающей воды и решил сказать жене, что праздновать вне дома было плохой идеей. Это не на шутку взбесило мать. Затем они подняли друг на друга голоса в обстреле презрительных взглядов из-за соседних столов.

Подполз официант. Он прошептал отцу, что лучше им уйти. Тот поправил галстук и сказал сыновьям:

– Давайте домой пойдем. Пиццу закажем.

– Ура! – радовался брат. – И суши?

– И суши закажем. Гриш, ты как?

Мать плакала по дороге домой, но никто этого не слышал.

Главную тему обсуждений в машине всегда задает отец – истории о том, как они с матерью Григория были за рубежом. Он не скрывал своей ненависти к стране, в которой был вынужден родиться и расти. Для него все, что находилось по другую сторону родины, значило «лучше», «качественнее» и «эффективнее». Тупость своих руководителей отец объяснял их происхождением. Сыновья от речей отца постепенно уставали. Не в первый раз и не первый год они слышали, как хорошо там и как плохо здесь. Что их будущее, по сути, предопределено фактом рождения. Стоило им вылезти из матери, как их посадили на цепь нации и заставили этим гордиться.