Я оцепенела. Оба существа, к которым я до настоящего времени ощущала самую сильную в мире любовь и уважение, открыли мне только что те вещи, на которые девушки в моём возрасте смотрят с восхитительным абсурдом. Они одномоментно перенесли меня из мира условностей, показного достоинства внешних приличий в мир, который от меня тщательно скрывали, в мир, в котором мужчины и женщины ищут только страсть и сладострастие, и ничего другого. Но я не хочу сейчас философствовать, а желаю, прежде всего, лишь рассказать, вернее пересказать, факты, свидетелем которых я была.

В течение десяти последующих минут мои родители оставались буквально двумя мертвецами под покрывалом. Затем они поднялись, оделись и оставили комнату. Я знала, что моя мать собиралась отвести супруга в салон, где были выставлены подарки для него. Эта комната выходила на веранду, из которой можно было попасть в сад. Через несколько минут я украдкой оставила мой тайник и спаслась бегством в этом самом саду, откуда и приветствовала моих родителей. Я не знаю, как мне удалось хладнокровно продекламировать мою оду в честь юбилея отца и пожелать ему всех благ. Для него же моё тревожное состояние стало лишь поводом для умиления, однако я не осмеливалась смотреть в глаза моим родителям, не в силах забыть спектакль, который они только что разыграли перед моими глазами, ведь воспоминание об их шалостях по-прежнему живой картиной стояло перед моими глазами. Мой отец обнял, меня, а затем и моя мать. Но это был уже другой вид поцелуя? Я была столь растеряна и взволнована, буквально умирая от нетерпения вернуться мою комнату, чтобы побыть одной и осмыслить то, что узнала только, моя голова горела, кровь бешено пульсировала в моих артериях, что мои родители заметили это в конце концов!

Мама полагала, что я чересчур взволнована юбилеем отца и отослала меня в мою комнату. Наконец-то я получила возможность раздеться, и сделала это настоль торопливо, что практически разорвала почти всю мою одежду. О, Господи, насколько же угловато было моё тело, как же оно было ужасно по сравнению с обильной красотой моей матери! Там, где у меня только начинали выпирать маленькие холмы, у моей матери были плавные горы. Я была, как коза, в то время как мама представляла собой красивую кошку. Мне казалось, что я была монстром, уродцем при дворе прекрасной королевы, и попыталась своими руками и пальчиками сделать то, что мой отец только что проделал со своей женой, но поначалу не получила от этих манипуляций никакого удовольствия и подумала, что такую радость могут испытывать только существа зрелого возраста, что я ещё чересчур молода, чтобы получить столь явное наслаждение. Между тем, хотя, постепенно, испытываемые мной ощущения от упражнения с моим телом стали очень приятными, я всё равно не могла понять, как родители смогли достичь такого расстройства ума от общения друг с другом, из чего сделала вывод, что добраться до высшей степени сладострастия можно только при общении с мужчиной. Я стала мысленно сравнивать пастора с моим отцом. Интересно, у него было такое же красивое тело под сутаной? Он также горяч и сладострастен, также безумен со своей единственной женщиной в постели? А будет ли пастор таким же страстным со мной, если я буду готова делать ему всё то, что моя мать сделала только что своему супругу? Перед моими глазами вновь и вновь вставала одна и та же картина, прекрасный вид, когда моя мать, чтобы оживить отца, добиться его нежности, посмотрела на него так долго и страстно, прямо в его глаза, после чего стала ласкать его тело с восхитительной истомой и негой в теле, которая постепенно переродилась в дикую страсть, и я попыталась представить, как я тоже самое делаю со своим духовным наставником.

Итак, менее чем за один час я буквально прожила десять лет. Когда я увидела, что все мои старания и ухищрения были напрасны, я, чрезвычайно утомлённая к тому времени и морально и физически, оставила их и переместилась в размышления над тем, что предпринять в моей жизни дальше. Я была в то время уже достаточно систематичной девушкой, вела дневник, фиксируя в нём все мои небольшие опыты и описывая наблюдения, поэтому я сразу перенесла на его страницы всё увиденное мной в тот день, а также же отметила в нём все услышанные мной в тот день новые слова, но, осторожно, на разных страницах, чтобы никто не смог понять вырванные из контекста фразы, если бы случайно прочитал мой дневник. Затем я принялась фантазировать и строить воздушные замки… в которых я буду жить… замки страсти.

Во-первых, я решила, что моя мать лишь делала вид, что спала, а на самом деле своей провоцирующей позой буквально заставила супруга удовлетворить её собственное желание и именно в той форме, которая была нужна ей. Она с необыкновенной заботой и тщанием скрыла это своё желание от моего отца. Мама хотела сделать вид, что это она снизошла до того, что оказала милость своему мужу, удовлетворив его желание, хотя всё было ровным счётом наоборот, так что она необыкновенным образом манипулировала мужчиной. Кроме того, она специально настроила зеркало таким образом, чтобы украдкой наблюдать за сценой своего совокупления и получать от него двойное удовольствие. То, что я сама смогла увидеть в зеркале, мне доставляло больше удовольствия, чем простая реальность, я видела в нём вполне отчётливо те вещи, которые без этого от меня были бы скрыты. Все эти приготовления… мама их сделала в тайне от своего супруга. Она хотела, следовательно, получать двойное удовольствие, и, к моему удивлению, не делиться им со своим партнёром. Наконец, кроме того, она также спросила у своего мужа, не хочет ли он подождать до вечера с их любовными играми, хотя сама и не собиралась его отпускать и приготовила всё для того, чтобы незамедлительно утолить свою страсть!

Во-вторых, они оба кричали во время акта совокупления: «Я тебя люблю, я тебя люблю!» Они говорили также о чём-то, что происходило во время их любовного восторга, но я не смогла, к сожалению, разобрать все их слова, и когда они оба вдруг замерли, то ещё раз воскликнули вместе: «Я тебя люблю!» Но о чём они всё-таки ещё говорили? Я не сумела понять, и не могу вам рассказать о всех тех глупых объяснениях и гипотезах, которые я изобрела тогда, потому что это вряд ли будет вам интересно. Удивительно, что несмотря на естественную природную хитрость, присущую всем девушкам, они так долго блуждают в потёмках, не находя или обнаруживая лишь изредка наиболее естественные и самые простые объяснения своим естественным желаниям и волнениям, которые посещают и сотрясают их тело и душу.

Было вполне очевидно, что поцелуи и игры не были основным элементом происходящего между моими родителями, и они были только возбуждающими средствами, хотя моя мать тогда ощутила, как мне показалось, наиболее сильное сладострастное возбуждение именно в это время. Игры моего отца с её телом, несомненно, заставили её кричать и стонать: «Я тебя люблю», так что она, вероятно, желала этих поцелуев, и отдавала такие же назад моему отцу.

Во всяком случае, у меня было столько мыслей по этому поводу, что я не могла успокоиться на протяжении всего оставшегося дня. Я не хотела никого расспрашивать о природе нахлынувших на меня ощущений, так как мои родители занимались этим украдкой, и вполне очевидно, что они хотели бы сохранить произошедшее в тайне. В течении дня в наш дом было нанесено немало визитов, и во второй его половине прибыл мой дядя в сопровождении жены и моей кузины, девушки в возрасте девятнадцати лет, и с ними была гувернантка из французской части Швейцарии. Они провели у нас ночь, так как у этого дяди были какие-то дела в нашем городе на следующий день, так что кузина и её гувернантка разделили на эту ночь со мной мою комнату, а кузина даже вынуждена была спать со мной в одной кровати, поскольку в комнате была только одна, моя, хотя, между нами говоря, я предпочла бы разделить своё ложе с гувернанткой, для которой разложили походную кровать. Ей было приблизительно двадцать восемь лет, она была девушкой сообразительной, живой, и на любой вопрос у неё был ответ. Я думаю, что в жизни любого человека присутствует такая личность. Без сомнения она смогла бы рассказать мне множество пикантных историй, посвятить меня в сущность запретных и неизвестных мне доселе вещей. Я не знала, как мне начать разговор с ней, так как она была очень строга с моей кузиной, но решила положиться на интимность ночи и на случай, который обычно приключается в нужный момент, выковав в своей голове тысячу планов. Когда мы поднялись в нашу комнату, Кларисса (так звали гувернантку) уже была там, и она заранее подняла ширму между нашими кроватями. Солнце скрывалось за горизонтом к тому времени, и она нас с кузиной заставила прочитать вечернюю молитву, после чего, пожелав нам доброй ночи и порекомендовав поскорее заснуть, унесла лампу на свою сторону.

Гувернантка вполне могла обойтись без этих наставлений в адрес моей кузины, ведь та, едва оказавшись под одеялом, тотчас же заснула, сладко засопев. Я же… я не могла сомкнуть глаза, тысячи мыслей путались в моей голове. Я слушала, как Кларисса двигала свою кровать, как она раздевалась и делала свой вечерний туалет. Слабый луч света пробивался в небольшую дырочку толщиной в булавочную головку в ширме, разделяющей наши кровати. Я склонилась со своей постели и с помощью шпильки для волос увеличила это отверстие, после чего прильнула правым глазом к этой дырочке, и Кларисса предстала передо мной, одетая в ночную рубашку в тот самый момент, когда она как раз её снимала.

Её тело было не столь красиво, как тело моей матери… формы его, однако, были довольно круглы и полны, у неё была маленькая и упругая грудь с нежными сосочками, а также хорошо вылепленные ноги. Я на неё смотрела несколько мгновений и даже успела помечтать о таком теле для себя. Затем Кларисса вытащила книгу из своей сумки, лежащей на столе, села на край постели и принялась её читать.

Вскоре она встала и подошла с лампой на нашу сторону, чтобы посмотреть, заснули ли мы к тому времени, и я плотно закрыла глаза, притворившись спящей, и вновь их открыла лишь тогда, когда гувернантка вернулась к себе за ширму и села на стул. Я это увидела, вновь прильнув глазами к известной мне дырочке. Кларисса читала свою книгу с большим вниманием. Книга, должно быть, рассказывала о неких особенных вещах, так как её глаза сверкали, щеки раскраснелись, грудь волновалась и, внезапно, она поднесла книгу ближе к глазам, положила ноги на край постели, и принялась читать с ещё большим вниманием и удовольствием. Я не могла, конечно, знать, что она читала и о чём, но эта картина навеяла мне воспоминания о той, что я увидела утром в спальне моей матери. Иногда, Кларисса, казалось, читала очень медленно и внимательно, затем взахлёб, буквально с открытым рот, начиная при этом ёрзать на своём стуле. Я была столь заинтересована этой игрой, что не заметила маленькую спиртовку на столе. Она была зажжена и какая-то жидкость дымилась на ней в кастрюльке. Кларисса, должно быть, разожгла её ещё до моего прихода в комнату. Время от времени девушка погружала палец в жидкость, чтобы проверить, не согрелась ли она, не достигла ли нужной ей температуры. Когда она вытащила палец в очередной раз, я увидела, что это было молоко. Затем Кларисса достала пакет из своей сумки, открыла его и распаковала какой-то странный инструмент, назначение которого я не могла понять. Он был чёрного цвета и имел точно ту же форму как и тот, что я увидела сегодня утром во время супружеской сцены у моего отца между ног. Кларисса погрузила его в молоко, затем поднесла к своей щеке, очевидно для того, чтобы убедиться, что инструмент был достаточно тёплым. Наконец она повторно погрузила верхушку этой штуки в молоко, сжала оба шара на другом конце и заполнила, как помпой, этот инструмент тёплым молоком. Затем Кларисса вновь села на стул, положила свои широко раздвинутые ноги на постель, прямо напротив меня, так, так что я могла видеть практически все её манипуляции, и бросила книгу левой рукой рядом с собой. Кларисса могла, таким образом, переворачивать страницы книги свободной рукой (у меня едва хватило времени, чтобы увидеть мельком несколько изображений, однако я не смогла различить того, что они из себя представляли), после чего схватила инструмент своей правой рукой и вновь начала читать книгу со столь большим вниманием, что я даже попыталась рассмотреть название книги, но всё-таки не смогла разобрать его. Кларисса читала медленно, и иногда проводила рукой по колечкам волос между своих ног.

Её глаза светились, они, казалось, просто поглощают изображения из книги. Наконец она, казалось, нашла в ней интересное место, и её внимание удвоилось, в то время как язык стал выплясывать время от времени на краях её алых и влажных губ страстный танец, и при этом Кларисса восхитительно и призывно вздыхала. Она продолжала держать в правой руке свой странный инструмент, который я больше почти не видела, потому что он исчез у неё между ног. Она пользовалась этой игрушкой со всё большим и большим оживлением, буквально лихорадочно двигая ею в своей пещерке до тех пор, пока книга не упала на землю, и она не взялась за свой инструмент двумя руками. Кларисса закрывала свои глаза, потом их вновь открывала, чтобы закрыть тотчас же вновь. Движения век и головы стали беспорядочными, казалось, её тело лишалось чувств. Она неистово кусала свои губы, как будто для того, чтобы задушить крик, готовый вырваться из её горла, и который мог бы выдать её. Мне стало понятно, что наивысший момент страсти стремительно приближался. Я увидела, как тело Клариссы выгнулось, натянулось так, как будто ему угрожает большая опасность, и она хочет выжить любой ценой и готова сопротивляться этой опасности, затем она застыла на несколько мгновений в такой позе, после чего её тело обмякло, и она осталась неподвижной, при этом грудь её продолжала волноваться. Наконец, глаза Клариссы открылись. Она приложила усилие, пытаясь подавить усталый зевок, затем вытащила откуда-то между ног свою игрушку, очень тщательно её протёрла, и, упаковав в футляр, уложила инструмент в свою сумку, после чего пошла посмотреть ещё раз на нашу сторону, чтобы убедиться, что мы спим. Затем она легла в кровать и вскоре заснула со счастливым и удовлетворённым лицом, мне же ещё долго не удавалось заснуть. Я была бы счастлива разгадать загадки, возникшие перед моими глазами с утра в спальне матери, и сейчас, когда я увидела сцену с Клариссой… загадки, которые будоражили мою маленькую ещё незрелую головку.

В сущности, я была сильно раздражена своей беспомощностью и неопытностью, а потому и решила позже обо всём расспросить Клариссу. Она должна была меня утешить, всё мне разъяснить, помочь мне выяснить правду. Я выстроила тысячу планов, как мне этого добиться, и моё ближайшее письмо вам расскажет, каким образом я их выполнила.

Была ли я довольно откровенна с Вами…? И нравится ли это вам…? Напишите, прошу вас!