Ветер Вечного Времени

Начало мая 1643 от рождества христово.

* * *

Незаметно подкрадывался к завершению майский финал весны.

Велением природных богов, так случилось, что быть ныне весне ранней.

Но пустынно засушливой, маловодной и особенно безветренной наступившей сезонной погоды.

Колючая пыль просохшей земли недружелюбной дороги, от которой едко першило в горле, взметённая тысячами людских ног и подковами копыт лошадей кавалерии, густой взвесью клубилась над нескончаемыми фалангами испанской армии.

Пылила многотысячная колонна, пешая и кавалерийская, по узкой горной дороге, протоптанной предками меж низеньких альпийских горочек, кое-где покрытых ещё не растаявшими снежными шапками.

Пылил медленный войсковой обоз, перекатываясь на скрипучих колесницах и повозках, набитых нехитрым войсковым провиантом до отказа.

С упитанными вороватыми обозниками, меркантильными распутными маркитантками, мальчишками—мочильеро.

Как правило, они оставались без родителей и отчего дома.

В ту злосчастную пору по всей Европе, волнами прокатывались бесчисленные войны, прозванные хронистами периодом Тридцатилетней войны. Игры престолов огнем и мечом, выжигали людское население.

Всю Европу трепало в лихорадке, как при моровой чуме.

Погибали ни за что миллионы безвинных людей.

Умирали представители старых династий, и рождались на свет новые короли и кронпринцы – единоличные наследники престолов. Заключались выгодные королевские браки и военные тройственные союзы.

Сходились вновь Объединения и Лиги.

Одновременно распадались Республики и Конфедерации.

На глазах рушился, и стоял на головах весь Мир.

Чехи протестанты, воевали против Католической Лиги, потом датчане и шведы бились с ними. Затем чехи против шведов.

И так по замкнутому кругу. Под конец локальных войн, сами католики из Лиги передрались между собой. То есть: Испания, Англия, и Франция.

Папа Римский Урбан 7, устал уже всех враждующих королей мирить и ушел на смиренный покой.

А вот сменивший его на посту Папа Иннокентий 10, напротив, хотел воевать! И постоянно требовал на аудиенциях, человеческой крови и жертв. Поэтому он даже предпринял самолично военный поход против маленького княжества Кастро в Италии, которое принадлежало семье Фарнезе. Город был захвачен, жилые дома и церкви в нём разрушены.

А земля, на которой он находился, присоединена к папским владениям.

И это святой человек, викарий самого Христа! Ну да бог ему судья.

Посему тысячи беспризорных пацанов, в пылу мальчишеской военной романтики, сбегали в армию, где прислуживали носильщиками оруженосцами для офицеров или помощниками лекарей.

Принести—подать, что-либо из аптечек на поле баталий: бинты там, свежей воды. Потом иди отсюда, не мешай большим дядям играться во взрослые игры. Пылили требушеты и пушки мортиры, ведомые на лошадиной тяге, еле плетущиеся позади в арьергарде.

Пылевое облако стояло мутным столбом, по капли песчинки одной, оседая на головы и щетинистые лица измученных людей многодневными переходами. По предательски выдавая путь на Север, к очередному покорению упрямой загадочной Фландрии, населенной непокорными фламандцами, проповедующей протестантство.

…Я оглушительно чихнул, снова пугая коня подо мной, да так что он заржал, становясь на задние копыта, невольно тормозя маршевый строй.

Вот чертова пыль, от неё не спасало ничего.

И даже смоченный драгоценной водой из походной фляжки, подшейный платок, повязанный на манер палестинских авраамитов.

Да хоть бы ветерок задул на время, да снёс бы пылищу немного в сторону. Что за напасть такая? Уже который день воздух ни шелохнулся ни разу, как назло. Закон подлости: то сезон проливных дождей, то дышать невозможно проклятой пылью. В сотый раз я проклял всё подряд на свете: безветрие, поход, начальство, свою судьбу окаянную.

И снова по кругу полетели паршивые мысли.

Мельчайшие частицы пыли и песка сушили губы, скрипели гадской мукой, досаждая натянутым нервам, забивались в рот и нос.

И не вырваться никуда из общей колонны, куда нибудь в сторону: не имеем права такого на всякие вольности: командир – пример для подражания.

Сегодняшний день походил на прошедший день, ни капли не отличаясь.

Да и неделю назад. Всё такое же: пыль да поход.

Только в кино так красиво рыцари скачут на конях со знаменами.

На самом деле, всё абсолютно буднично происходит.

Вот идет колонна армии. Ну допустим в 20—40 тысяч голов.

Пешие гадят, рыцари тоже, лошади в три зада, и прочее, и прочее.

Сколько только навоза остаётся после завоевательных походов, никто не задумывался из диванных историков.

А зря! Такоё амбре стоит, что хоть вообще не дыши.

Это вам не морская, свежая кислородная амброзия при бризе, которой можно дышать полной грудью и не надышаться.

Тут мне вспомнился с чувством сожаления, раздольный морской переход из Барселоны в Геную, в морской порт на севере Пиреней. То бишь Италии, королевского союзника Испании. Да и сами итальянцы тоже присоединились к нам, хорошо пополнив совместную армию.

Под своим командованием итальянского графа Винсента.

А вчера еще между нами на вечернем бивуаке под бочковое винишко, когда языки развязались, говорили втихомолку: что вскоре присоединяться немцы—нордлинги. Имперский корпус генерала Бека, под началом которого находилось пять тысяч сабель—штыков с небольшим лишком.

Весьма грозная сила, усиленная германской дисциплинированностью и педантизмом. Да много чего еще говорили болтали.

Ау, где вражеские шпиёны лазутчики?

Трепались о том, что возможно повернем и на Францию.

Она сейчас, как никогда ослабла, со смертью старого короля, дележа власти и короны. Ведь что твориться в головах высоких военачальников невозможно предугадать. Сегодня одно на уме, завтра другое. Большая политика, одно слово. И что я тут забыл, спрашивается?! Без меня, то есть без нас, надеюсь, обошлись бы. Вот и немцы есть на это дело, повоевать.

Как работать на однообразной работе.

А всё упрямый Виландия, будь он неладен, как попугай затвердил тогда в жарком споре: «Долг и честь, честь и долг. Надо помочь современникам, негоже нам так просто исчезнуть из нынешнего бытия».

И пришлось выступать в поход вместе с ним.

Куда теперь его одного отпускать? Никак нельзя.

Время и так у нас на исходе, чтобы оставаться здесь, а тут ещё эта напасть.

С досадой, свалившейся на мою голову за все прегрешения, я стегнул бедную конягу, понуждая выпрыгнуть из общего строя когорты на обочину старого тракта, пуская слегка в бег поразмяться.

Нарушая все правила марша.

На то они и правила, чтобы их нарушать.

Да и мне не помешало бы тоже, а то спина затекла и всё остальное, сутками сидеть в седле.

Пыльный туман полудня, разрезался несколькими десятками ударов стремительно сверкавший скьявоной в руке.

Имитируя кавалерийский, сабельный бой в седле с предполагаемым противником. Вытянутая скьявона из ножен приторочена к седлу специально, на случай импровизированных конных атак, или разведок на собачьем бегу. Такой одноручный, удобный клинок—меч, подобный кавалерийскому палашу, но имея защитную гарду, в виде корзины, хорошо защищавшей кисть руки. Существует ещё меч скьявонеска – такое же оружие, только у неё хитрая гарда, в форме «S» сделана.

Чтобы зацепом выламывать клинок противника.

При себе также болталась на плечевой перевязи в ножнах, та самая памятная рапира. Как полагается по дворянскому этикету, всем порядочным испанским офицерам.

Только вот рапирой то, не больно нанесешь урон в бою многочисленной битвы. Здесь не романтическое кино аля «три мушкетера», где помахивая шпагой—прутиком и шляпой в перьях, гоняясь за какой-то юбкой.

Тут серьёзные дела творятся не на жизнь, а на смерть.

Поэтому выбор пал на скьявону. Мое любимое оружие, но дорогое зараза, сделанное на заказ у толедского оружейника.

Но оно этого стоило: сталь клинка пружинила, изгибаясь в разные стороны, но не ломалась, подобно образцу турецких сабель ятаганов.

В тоже время при ударе, оставаясь упруго твердой.

Соскочив с подпруги на земле в пешем порядке, произвел пару десятков атак и репостов. Стало полегче, на душе и в теле.

Да ещё сон тут накануне приснился чудной:

Снилась Анна, будто я давно женатый на ней, родился второй сын накануне, работаю на приличной работе.

В общем, проживаю жизнь обычного человека.

Да уж, чего только не померещиться неспокойной ночью под открытым небом. Хотя мог, разумеется, прожить именно так. Завести домашнего кота или кошку, воспитывать детишек, с женщиной по имени Анна, делить разлуки и радости от встреч быстрых, и так мимолетных.

И где «там» на земле, опять всегда весна.

Мечты, мечты. Ибо некому теперь оставить завещание о наследстве, и отписывать его потомкам и родственникам.

Конечно, по уму надо было так сделать в своё время, (именно в своём времени). Да, но так верная примета к смерти.

Я помахал челом (головой) отгоняя дурные предчувствия.

Что теперь делать, и мог я сделать:

Если Воины принадлежат к своему воинскому ордену предикторов, привязки эгрегеру, которые встраивают энергоинформационные или внешние импланты—«структуры», всегда диктующие свои условия.

Под их влияние неотвратимо попал граф Виландия, мой визави протеже.

Как они выглядят «там», можно выразиться приблизительно навскидку так, хотя всё индивидуально:

К живому телу человека пришпилены на гвоздях или шпильках аксельбанты погоны, к голове кокарды с различными гербами.

Или золотые (неважно какие) кресты, висящие сзади, или над головой, но это уже церковно христианские привязки.

Есть ещё масонские, да много чего.

Только вот поздно проводить обряд очищения чистки: всё как будет и произойдёт, так и случиться.

Хотя и ведь можно попытаться, но.

Как в байке: Приходит смертельно больной раком к шаману.

Заявляет ему, – не верю я в ваше шаманство! Хоть убей.

Шаман ему молвит, – да мне по хрену, веришь ты или нет.

Всё равно я тебя вылечу!

Мораль: верите или нет в шаманство, это всё равно как-то работает.

Как бы то ни было, неугомонные дни с ночами медленно шли, то бежали бегом, подгоняемые ветром – Ветром Времени. Так и этот пыльный денек подошел к завершению, угасая сполохом оранжевого заката под вечер.

Хотя оставались и на вечер неотложные дела. Проблем море и задач тоже, которые сваливаются на мою «большую и здоровую» голову с каждой минутой. Чем кормить своих воинов? Вот ещё задачка.

Тут картошки нет вдоволь, на всю солдатскую братву, её только по праздникам готовили.

Только обозники интенданты жировали, да жрали от пуза.

Приходится как-то изворачиваться.

Воду брали из случайного ручья, или горный снег топили.

Но сегодня повезло: ручей с чистой водой оказался возле лагеря.

А где бы гречихи надыбать, достать у обозников, для каши незадачливому ротному кулинару, а то ведь зашибут невзначай его с голодухи. Холстяной мешочек крупы, да с ложкой насыпав до ушков у старого каптенармуса, (прапора по нашему), я припёр его до разведенного костра с подвешенным казаном. Понятно, что не казан был тогда, просто немного упрощаю на словах. Один хрен, большая закопчённая кастрюля над огнём, как ни назовите. Лишь бы брюхо набить, да под дармовое винцо на походном привале. Ещё вопрос: картошку надо сварить на ужин с обедом, или вот пойманного беспризорного теленка обжарить на вертеле под горячую кашу?

Хотя лучший кусочек мясной вырезки доставался мне всегда, как начальнику, выражая душевное отношение, как к батяне комбату.

Может, как чувствовали испанцы, своего в доску воина от души. Не знаю. Начальнику не следует быть так накоротке со своими подчинёнными.

Это я так усвоил из той «жизни».

Полковой терции штандарт, весь стал грязным от всей оседавшей пыли. Приказал знамя ополоснуть в проточной воде найденного ручейка.

Ну а как иначе – для поднятия воинского духа.

Я то знал наперед из учебника школьной истории, что вся катавасия добром не кончится.

Только как теперь остановить запущенный маховик войны.

С трудом заглушая горькую вину, за все бесчинства причинённые, затеянной войной местным поселянам.

В свою очередь, я как мог, урезонивал полковых хлопцев словом и делом, махая скьявоной перед носом горе—мародёров, растаскивающих в разные стороны нажитое добро. Зарубив на горячем скаку, пару тел ослушавшихся горемык, которые насиловали молодых селянок.

Драконовские меры нужны всегда, никак иначе без них не обойтись.

Пример налицо, из моей родной истории, как воевал батька вольный Махно: типа тут можно грабить, а тут нельзя, ни в коем случае.

Вот жизнь пошла: души наши переломаны, перекручены навек вокруг, плавленой сталью.

Не поется здесь, и не дышится.

А где дышать? Такой запах, не приведи господь.

И господь видит всё это, так не покинь нас сейчас!

А что ёще делать остается? Только молится ему.

Тут хочешь не хочешь, а станешь агностиком.

Тьфу, то есть наоборот законченным католиком.

Конечно, всё напускное, моя богобоязненность.

У меня и так всё хватало с избытком во что верить: Россия, «Зона», Индия.

Теперь вот Испания с королями (тут я выругался матом).

Ну как ёще снять раздражение: интрига на интриге, и плетутся со всех сторон. А тут хоть война.

Тут всё понятно, кто пред тобой стоит: враг, или кто приятель.

Тут легче, как посмотреть на людей. Или сволочь или человек.

Хотя как посмотреть, тоже не легче от этого, становится на душе.

В ночных беседах диспутах с Виландией, немало копий сломано словесных. Бередящих неустроенною душу—душонку разговорах: как всё так устроено в мире, что так приходиться изворачиваться изо всех сил, чтобы сохранить шаткое Равновесие.

В очередной раз не нарушить баланс сил между «серыми», «белыми», и «черными». Которые прибыли с другой галактики, вроде осуществляя пригляд за нами, неразумными «хомо сапиенс».

От него научился нескольким практикам, работать со временем.

Хотя как тут скажешь, что такое есть время Хроноса.

Еврей Эйнштейн унёс эту тайну в могилу с собой, высунув язык с портрета. Да оставив формулу «эм/си на квадрат чего-то там».

Есть еще безвременье. Это когда есть несколько вариантов.

Человек находиться в коме долгого сна. Или в поиске творчества.

Или уже клиент Сабуровой дачи, хотя тут ради справедливости надо наречь её «Григорьевская дача».

По имени которого названа психбольница.

Там в итоге главврач—психиатр сам загремел в свое узилище под конец дней. То ли болезнь Бехтерева, то ли Альцгеймера нашлась скоротечно прогрессирующая. Ирония реальной судьбы, оказаться потом на одной кушетке с психом-наполеоном. Да уж, незавидная участь. Перед смертью не надышишься вдоволь, и не напишешься никогда, что есть на душе.

И снова тот сон еще привиделся недавно, где я один на одинокой планете.

Может это было давно, миллион лет задолго до всего зарождения всех цивилизаций. До динозавров и библейских потопов. Такое вот знание, которое некому оставить. Да всё равно, кому это нужно, кроме самого себя. Знание, оно ведь как, или какое: передаётся от души в душу.

И никак иначе. Если такого нет, тогда мы просто расходимся и идем гулять в разные стороны, как ни прозаично говорятся слова.

Быстро отужинав, я в романтическом настроении осматривался с пригорка, каменного придатка горы, где Суворов прошел через сто лет потопной лавиной российской армии. Может ему послание оставить?

И у дороги ковыли, стоят прямо как в России.

Закричали журавли, в небе стаями.

Да нет, не журавли однако, обознался малость, скучая по матушке родине.

Большие птицы какие-то альпийские, может и чёрные грифы, летели в высоте, карканьем предвещая скорую ветряную бурю с грозой.

Встать бы мне, да полететь вовсю ширь своих расправленных крыльев.

Эх, жаль во мне Пушкин умер, не могу выразить эмоции в рифмах.