Есть такая штука на море, как магия имени. В море вообще – сплошная магия, но тут отдельно. Был ли Альберт Баллин хорошим человеком? Нет. Это он придумал для своей гамбургской пароходной компании отправлять евреев-эмигрантов в трюмах грузовых пароходов в Америку за полный билет в нечеловеческих условиях. Судно с его именем было обречено так или иначе. Хоть потом оно стало «Ганзой», то есть налицо отсыл к Ганзейскому союзу городов, куда входил даже Великий Новгород… Ну какой, к черту, союз городов при Гитлере? Он оккупировал Новгород уже в 1941 году. «Ганза» избежала судьбы «Вильгельма Густлоффа» только потому, что у нее заглох главный двигатель и подводник Маринеску до нее не добрался в тот день. Но все равно ее отправили на дно летчики в Свиноусцье-Швайнемюнде. Он же «Свиная пасть».

Когда решили в 1980-м покончить с лайнером «Советский Союз», то поняли – есть проблемка. «Советский Союз» невозможно продать. «Советский Союз» невозможно пустить на металлолом. «Советский Союз» невозможно разрезать на куски. Во всяком случае, в 80-е люди еще верили, что это так.

«Продан „Советский Союз“!» – таких заголовков не могло появиться в советской прессе никак, но люди между собой именно так бы и говорили. «Ну, что, брат, пустили наш „Советский Союз“ на металлолом». Потому что этот лайнер был для камчатских неколебимым свидетельством того, что они живут не на острове и большая страна вот она – всего восемьдесят четыре часа хода.

Дальневосточное пароходство трусливо переименовало его в «Тобольск» и продало его на металлолом. Резали его на куски уже в Гонконге.

С чего они взяли, что «Советский Союз» резать нельзя, а «Тобольск» – можно, не очень понятно. Наверное, потому что Тобольск далеко – и от Москвы, и от Владивостока, и никто из местных не увидит ненужного символизма. И не будет ворчать.

* * *

Но нет, это был не пароход. Это был ночной рейс самолетом Ил–18 из Владивостока до аэропорта Елизово.

Сначала на шлюпке через канал, который отделяет остров Елена от Русского острова. Сейчас, когда Русский весь такой модный, с мостом и кампусом, трудно поверить, что на самом деле острова там два.

Остров Елена был местом, где стояла секретная часть морской радиоразведки моего отца. И она была некоторым образом изолирована.

В этом нет никакого уже секрета. Скорее всего. Потому что достаточно посмотреть спутниковые снимки на всех гуглах, чтобы увидеть, что там ничего уже нет – только остов дома, где мы жили, фундамент технического здания, где все служили и несли вахту. Ничего. Наверное, с тех самых лет, когда министр Козырев, ныне гражданин США, целовался с этими самими США взасос и делал все, что они велели, дабы выдернуть все зубы «советскому дракону». И выдернули.

Но остров Елена – это такая копна зелени в океане (технически, конечно, в заливе, но «океан» звучит гораздо круче, привет, старик Хэм). Склоны резко срываются к воде, и почти весь остров опоясан довольно каменистым узким пляжем. Там мы учились плавать раньше, чем читать.

Я не знаю, как сейчас, но тогда, в 60-е, бухты и острова вокруг Владивостока – это было естественное буйство гастрономии. Иногда в магазинах не было хлеба, почти всегда не было мяса. Но местные не слишком жаловались. Потому что все ловили еду себе сами, а картошка росла в огороде. Что может быть лучше трепангов с картошкой? Говорят, сейчас есть банды по нелегальному вылову трепанга. Охотно верю. Но тогда все ловили столько, сколько нужно на ужин. И государству не было до этого дела. Странно предъявлять гражданам претензии, что они сами себя пытаются прокормить, если не можешь обеспечить их мясом или, скажем, хлебом. Мы же помним хрущевский 61-й год. Это вы не помните, а мы – помним. Бесплатно и без регистрации на нашем сайте.

Мы выходили недалеко на лодке, отец доставал со дна трепанга, которого смешно называют «морской огурец». Это такое небольшое создание, живущее и передвигающееся по принципу реактивного истребителя типа Миг–15, только медленней. А еще у него мягкие шипы. Ах, да: он же, по науке, из иглокожих. Иглокожие лежат на шлюпочной банке и, пока мы идем домой, они из круглых упругих ракет превращаются в плоские кусочки морской плоти. Дома с ними надо еще что-то делать – чистить, желательно в чем-то мариновать, нарезать на ломти, как «Тобольск» в Гонконге, но об этом лучше спросить мою маму. Я помню только конечный результат в виде картошки с необычными грибами. Но вот что странно – я с тех пор ни разу нигде не пробовал трепанга.

Трепанга или трепангов? Гребешков или гребешка? Креветок или креветку? Это старая филологическая задача. Причем в разных языках. Как показывает практика, по употреблению shrimp или shrimps можно определить не только образование человека, но и цвет его кожи.

Ну, в общем, если ты идешь нырять за самым вкусным, что есть в заливе Петра Великого и в бухте Золотого Рога, и даже в Босфоре Восточном, то ты точно идешь за гребешком в единственном числе. Независимо от того, сколько именно зверей ты смог поднять со дна.

В ловле гребешка есть что-то от языческого праздника. Они водились тогда как-то совсем неглубоко, так что пятилетний ребенок мог донырнуть. При этом на пляже уже разведен костер, и он догорает, остаются угли и вообще уже скоро надо идти домой. Но тут достается ножик, и лезвием проводится между створок. Туда можно даже кинуть соли и перца, и раковина ставится на угли.

Через некоторое время гребешку становится не по себе, и он распахивается. Потом – обратно закрывается. Еще чуть-чуть, и все хлипкие внутренности вокруг главного мускула обгорают, и его можно и нужно есть. Такой гребешок даже вкусней камчатского краба, вкусней омара и главное – гораздо вкусней, чем то, что вам подают в ресторанах за дикие по местным меркам деньги. В любой стране и в любом городе.

Для тех, кто не углублялся в тему, сообщим, что гребешок бывает разных видов, причем этих видов штук двести. Тот, что во Владивостоке, – это гребешок Свифта. Есть еще Магелланов гребешок. А то, что едят в Европе, называется гребешок св. Якова. Того самого, что лежит в городе Сантьяго-де-Компостела. Говорят, гребешки вынесли святого Якова из моря и спасли его от неминуемой смерти. Я не знаю, как они это сделали – ведь у них нет ни ног, ни щупалец, и движутся они, как многие морские создания, на реактивной тяге. Не доверяя мифам и легендам католиков, поехал в Компостельский собор, посмотрел: точно выносят, как спасатели на руках, только без рук. Чудны дела твои, Господи.

Но минутка Паустовского/Бианки в разделе «Дальний Восток собственным ртом без вилки и ложки» закончена. Более того, костер догорел, солнце садится, пустые раковины брошены обратно в море, надо домой, через неделю первый раз в первый класс. Вообще-то надо было предупреждать детей – какая гадость эти хризантемы и пионы на школьной линейке 1 сентября. Хотя, может быть, вот этот невыносимый запах и предупреждает, что впереди у тебя десять лет какой-то каторги. И никакой Чехов за вас не заступится жгучим глаголом.

Но мне вот интересно – а сейчас детей отпускают одних на целый день на море? Самих. Без присмотра.

Это как вообще? Я своих не отпускал. И внуков не отпущу. И даже, наверное, правнуков.

А вдруг на них нападут медведки?

Вы будете смеяться, но медведка – это одно из названий креветки во Владивостоке. На вид – диковатое создание. Да просто жуть, если честно.

Вообще непонятно, что и как влияет на детскую психику. Ведь на Русском острове были и зима, и снег. Более того – лед был такой, что можно было с мамой дойти пешком от Елены до Эгершельда. А в памяти это навсегда зеленый теплый остров с обрывами до моря, где вечно волна, в которой можно купаться. Я не знаю, как это работает. Почему это снится годами и десятилетиями. Сдается, что на Дальнем Востоке множество мест, которые потом снятся детям, даже если они уже взрослые, да и не живут там давно и уехали учиться в Питер на инженера-технолога химической промышленности.

Но ведь это лучше, чем всю жизнь носить в себе картинку с двором-колодцем, над которым реет мутное небо?

Так можно скатиться до вульгарного социал-дарвинизма, но бытие все же определяет сознание. Если в детстве смотришь с сопки Крестовой на бухту Золотой Рог, на Амурский залив, на пролив Босфор Восточный, а теперь еще и на два моста, Золотой и Русский, смотришь не потому что ты турист, а просто потому что проходил мимо, потому что ты тут живешь, – вырастешь совсем другим человеком. С другим чувством масштаба и глубины. Тот самый случай, когда бескрайняя природа воспитывает себе совсем другую породу людей. Пардон за слово «порода». «А не махнуть ли нам завтра на остров Аскольд? Или на Путятин? А, может быть, в бухту Патрокл?»

Вы слышите магию топонимики?

Но вот какая странность: в таком возрасте совсем не запоминаешь людей. Наверное, ребенок воспринимает все очень физиологично – свет, звук, запах, море, гребешок, трепанг. И, естественно, не понимает значимость тех или иных людей в том месте, где ему довелось жить. А ведь Владивосток – бесконечный конвейер выдающихся, умных, парадоксальных, мультиталантливых, влиятельных в масштабе всей страны людей. Они все потом ворвались в мою жизнь, но значительно позже – Немцов, Лагута, Мамонтов, Сунгоркин – их полно, приморских, без которых Москва была бы совсем другой.

А вы знаете, что дальневосточники так или иначе в Москве образуют довольно сплоченную общность? Более того – мы узнаем друг друга по взгляду, по глазам. Но я вам не скажу, как. Это секрет. Если расскажу, то мне придется вас заточить на острове Елена, как Наполеона. С гребешком св. Якова.

* * *

В общем, Камчатка была неизбежна.

Шлюпка, катер ПСК, машина, Ил–18, ночь, Елизово.

Как определить московского диктора? Он/она говорит Ели́зово и Милько́во, в то время как камчатские говорят Елизово на букву Е и Мильково на букву И.

Откуда тебе знать, что такое Камчатка, если ты никогда в жизни – пока еще очень короткой жизни – ее не видел, а видел только зеленые острова в океане? И к тому же проспал всю дорогу до нового дома? И вот рано утром ты просыпаешься и идешь к двери на улицу.

Все знают сказки про то, что в каком-то доме есть дверь, откуда можно выйти в какой-то другой мир – то ли маленькая зеленая дверь в стене, то ли просто дверца шкафа, открыл – и улетел. Я знаю, откуда берутся такие сказки. Открываешь дверь домика на четыре офицерские семьи – и все.

Под ногами хрустит ледяная корка, а ты поднимаешь глаза, и вот перед тобой стоят три огромных вулкана – близко-близко, красные, потому что рассвет. И над ними совсем другое небо, чем над Владивостоком. И похоже, что это сразу космос, а не просто небо.

Не надо хихикать – я про космос уже тогда все знал. Мне папа рассказывал, когда мы ходили по пятницам из бани (четверг – личный состав, пятница – офицеры, суббота – женщины). Но после того как я узнал, что вот эти звезды, которые светят, может быть, давно уже не светят и вообще умерли, и свет теперь идет сам по себе через вселенную, – это было настолько страшно и тоскливо, что дальнейшее наблюдение за космосом давалось с большим напрягом.

Простите, мой уважаемый пра-дядюшка Николай Сергеевич, построивший Крымскую обсерваторию, извините. Не нужен человеку космос, не нужны человеку звезды, потому что даже мысль о них – это ужас. Никто не обещал, что природа создана для человека, она вообще-то совершенно враждебна человеку. Перпендикулярна. Тупо выжить среди всей этой природы – уже нетривиальная задача. Но ведь люди, которые пробуют, и пытаются, и иногда даже побеждают. Хотя бы ненадолго. Я потом расскажу о таких, точней – о таком.

Я же говорю – берегите психику ваших детей. Тоскливей мертвых звезд – только степь, полная ковыля, по пути от Владивостока до Уссурийска.

Меня, кстати, недавно спросил вполне взрослый и образованный человек – что такое ковыль. Ну как что – такое серебристое растение с тонкими колосками. Целое поле смертной плоской тоски до горизонта. Ковыла и тырса. И нет, перед фанатами степей извиняться не буду, да, даже перед Буниным с Кольцовым не буду, ковылем густым степь белеется. Пусть белеется сколько хочет. Если ты ничего, кроме степи, не видал, то про вулканы не поймешь никогда.

Вулканы перед глазами с утра пораньше это, наоборот, – праздник. Это театр, кулиса, геологическая катастрофа и единственная стена дома, где можно прожить всю жизнь и ни разу не почувствовать себя незащищенным.

Проблема одна: эта картина – красных вулканов на заре, буквально у твоего порога – выжигается на сетчатке глаза, на зрительном нерве и в той части мозга, которая отвечает за картины с вулканами. Ее не стереть и не забыть.

Я хоть сейчас могу нарисовать все, как это выглядит. В любом стиле – могу под Каспара Давида Фридриха (тяжело), под Архипа Куинджи (тоже надо повозиться, имитируя гладкий мазок), под Миро (уже легче). Ладно – обойдемся стилизацией под Малевича. Проще некуда. Тогда это будет слева направо две пирамиды, одна из них, скорей, трапеция – Корякский и Авачинский и один купол – Козельский. Берем кадмий красный и одну-единственную кисть жесткую синтетическую. Готово.

Но картинка будет пахнуть кадмием и льняным маслом. Она никогда не будет пахнуть ноябрьским утром, кедрачом, сухой травой подо льдом, пустой коптильней для рыбы и самой красивой из трапеций – вулканом Авача.

У Авачи есть сестра.

Как-то попалась мне на глаза фотография – будто бы американские истребители F–4, они же «Фантом», летят над Авачей. Только это была гора Фудзи. Вот просто вылитая Авача. И даже у Хокусая и Казаматцу Сиро на деревянных гравюрах – вылитая. Прям удивительно. Я потом специально поехал посмотреть ее вживую. Так нет – вообще совсем другая гора. А если смотреть из центра Токио, то и не Авача вовсе, а скорей вулкан Корякский. Так что бог с ней, с Фудзиямой.

Вот только совсем недавно я задумался о том, что в школу мы пошли спустя ровно двадцать лет после войны. То есть на самом деле – всего ничего. Тут то и дело медийные кампании и частные всхлипывания – кто чего украл тридцать лет назад, и битва такая, словно это было только вчера. А для 1965-го война – это всего двадцать лет. Тут можно много чему удивляться, но больше всего удивляюсь тому факту – что мы уже тогда знали F–4 Phantom от Макдоннелла-Дугласа. А немецкие самолеты – машины страшного врага, который вот только-только был побежден, – нет. Мессершмитт? Что?

Есть у меня теория. Вот идешь из дома в клуб, где библиотека, а в библиотеке работает мама. И проходишь обязательно мимо матросского кубрика – не дай бог назвать это казармой. Это у вас, у сапогов, «казарма»; у нас – кубрик. А оттуда несется песня под гитару «Мой „Фантом“ стрелою быстрой в небе голубом и чистом с ревом набирает высоту». Товарищи моряки проводят личное время культурно, при помощи музыки и пения. Может, оттуда мы и знали, что такое F–4 – «Фантом».

А скорей всего – потому что часть наших отцов регистрировала выходы авианосцев c военно-морской базы США, Йокосука, Йокогама. Взлеты, переговоры, посадки – всю активность совсем недалеко от наших границ. Потому что Дальний Восток, Север – это все и всегда было прежде всего про границу. И только потом про амурского тигра и лосося с крабом. Седьмой флот, все дела – даже название «Мидуэй» нам о чем-то говорит. А «Мой „Фантом“ стрелою быстрой в небе голубом и чистом» – это чистая апроприация от обратного. На вахте мы эти ваши «Фантомы» прослушиваем, а в свободное время про него поем в народной дворовой песне в кубрике. Дальний Восток – плавильный котел народов и культур. А мы что хотим, то и сплавляем. Только подноси. Имеем право. Мы тут живем.

Если уж начинать рисовать. Я помню даже, как именно стояли дома в нашей новой воинской части радиоэлектронной борьбы. Что тоже не является больше секретом – спросите Шеварднадзе, зачем он их всех убил. А также судьбы и труд тысяч моряков и офицеров, которые служили в местах, где люди стараются вообще не жить – от Североморска и Большого Камня до Петропавловска–50 и поселка Ключи.

Все воинские части в таких местах были построены примерно одинаково. Одна половина – это все, что нужно для службы: от свинарника (вежливое название «хозчасть») до котельной, плюс клуб с киноустановкой и библиотекой, ну и казарма. А другая – жилая и, конечно, футбольное поле без травы. Улиц как таковых не было и быть не могло. По-моему, почтовый адрес на всех был один. Вообще на всех.

Зато дома все как-то назывались, обычно по фамилии какой-нибудь офицерской семьи. И только два дома назывались по цвету стен – Белый и Розовый, и были они больше двух этажей в высоту.

С этажами на Камчатке надо поаккуратней. А то будет, как в ноябре 1971 года, когда некоторые выпрыгивали из окон. Но это было в Петропавловске, а он далеко. Моряки на суше из окон не выпрыгивают. А на море нет окон. Там иллюминаторы.

И вот в том самом Белом доме было положено начало коллекции удивительных людей. Людей, которые возможны только на Севере и Дальнем Востоке. Они или воспитаны Севером, или их притягивает Север – как раз потому что они северного масштаба личности. Будучи совсем юным, я поначалу даже не понял, с чем, то есть с кем, столкнулся.

Причем приходят такие люди в твою жизнь как бы совершенно случайно. Как в плохо закрытую дверь – практически бесшумно.

В таких северных частях и гарнизонах есть начальные школы. Так как школьников на пять классов не хватает (в первом три человека, во втором – один, в третьем примерно так же), то все дети занимаются в одной комнате, максимум в двух. Да, в этом есть что-то от картины Маковского 1883 года. Но у господина художника это немножко обличение царского строя, а у нас довольно весело.

И была у нас учительница Гертруда Глебовна. Как вы понимаете, такое имя сначала трудно выучить, а потом невозможно забыть. А еще она была нашей соседкой в Белом доме. Поэтому она и делилась с нами кое-какими сведениями о себе.

Ее девичья фамилия была Травина. А стало быть, ее отцом был Глеб Травин.

Людям, которые требуют себе велодорожек, латте и никогда не спешиваются на «зебре»: что вы можете знать про Глеба Леонидовича Травина?

Глеб Травин не ездил по велодорожкам от заботливого мэра. Глеб Травин – это как раз идеальный пример титана, достойного северной природы. А еще того времени, когда свершился великий выброс человеческой энергии. Вот видели, как извергается Ключевская сопка с облаком на десять километров в небо? Не видели. Ну, что-то типа того, только в масштабе целой страны.

Можно считать его нашим, камчатским, хоть и был он из Пскова. Но уже к концу 20-х (тех 20-х, не этих) он был в Петропавловске на коммунальной электростанции, пока она строилась, и стал на ней электриком. Электричество – модная, яркая тема для эпохи ар-деко. Для Камчатки вдвойне важная тема – ведь до сих пор электросеть Камчатки никак не связна с энергосистемой страны. Ну так, для справки.