Через год новый переезд, теперь уже практически в Подмосковье. Войсковая часть и военный городок располагались в нескольких десятках километров от Загорска (ныне Сергиев Посад). Пока отец не получил служебной квартиры, жили на съемных. Походил немножко в старшую группу детского сада и, в сентябре 1967 года – в школу. Принял её радостно, но быстро заскучал. Начались эксперименты по исправлению леворукости на праворукость, а это довольно болезненно коснулось моей детской психики.

Учиться начал плохо, так как эксперименты проводились довольно жестко. Брал ручку в левую руку – по руке, начинал шагать с левой – по затылку. И постоянные нотации. Это была настоящая война. И в этой войне «педагоги» победили, перековеркав моё «я» – ведь в сознании что-то свихнулось, что и отразилось на восприятии школьных предметов.

Метаморфозы, происходящие со мной, родных просто потрясли, и это вполне понятно. Вроде бы совсем недавно ребёнок проявлял недюжинные способности, с лёту запоминал сказки из книжек и потом по картинкам всё услышанное воспроизводил наизусть. Все умилялись и пророчили мне великое будущее, уверяя, что непременно стану светилом науки, не ниже профессора. Все – это друзья родителей, друзья друзей родителей. В общем, все те, кто каким-либо образом попадал к нам в гости, и перед кем приходилось блистать, стоя на стульчике, своими талантами. А это, как помнится, случалось хотя бы раз в два месяца, но с завидной регулярностью. Родители любили собирать друзей. Не могу стопроцентно сказать это насчет мамы, но батя – железно. Ей, в общем, деваться-то было некуда. Судя по ее характеру, с трудом, но смирялась. А может, я и не прав. Возможно, по молодости, ей тоже нравились весёлые компании. Это с возрастом мама перестанет их воспринимать и начнет огораживать отца от застолий и гостей. Причина банально простая: Анатолий Александрович веселился от души и, по всей видимости, иногда «перегибал палку». Какой женщине это будет нравиться!

Мама, папа, я – счастливая семья (164 год)

В общем, не могли понять, что за напасть со мной произошла. Такие надежды подавал, а тут непроходимая тупость. Много времени спустя все стало становиться на свои места, но в мозгах что-то перевернулось. В первом классе остался на осень. Ну, а потом, всегда учился посредственно. Как я понимаю, и совершенно в этом не сомневаюсь – это и есть показатель эксперимента переучивания врожденного левши. Любой современный психолог однозначно подтвердит мою правоту.

Смотришь, как многие современные студенты лихо выводят левой рукой в тетрадках, причем чуть ли не шиворот навыворот. И ничего, учатся, и нервы никто им не трепет. Помню даже дискуссию по этому вопросу в прессе. В журнале «Крокодил», номера которого я с удовольствием всегда просматривал, встретилась впечатлившая меня картинка. Стоит школьник у доски, а к его левой руке привязана гиря. И вид у него такой несчастный-несчастный. А статья называлась «В защиту левшей». По всей видимости, те нормальные люди, которые пытались нас тогда защищать, проиграли эту битву.

На все сто переделать сознание, конечно, не получилось: по мячу стучал и стучу исключительно левой, гвозди заколачивал и заколачиваю тоже левой, но ручку и ложку держал и держу только правой. Вроде бы ерунда, но нет. Лево – право путаю до сих пор. Помню, стоя в армейском строю, всегда начинал паниковать, ожидая команду «нале» – или «напра–во», зная, что могу и ошибиться, повернувшись в противоположную сторону.

Как-то, совсем недавно, лет с десять тому назад, едем с братом Славкой по рязанским проспектам. Он за рулем, я рядом, за штурмана.

– Куда сейчас? – спрашивает.

– Сейчас налево, – говорю я твердо и отмахиваю рукой в нужную сторону.

– Так налево, или куда показываешь?…

Осенью 1969 очередной переезд. Отца переводили в гарнизон под Брянском. Здесь мы остановились уже надолго, без переселений и сопутствующих им проблем. Городок со всех сторон окружен лесом. Главная улица, громко называемая проспектом Ленина, тянется от школы, где мне предстояло учиться, до гарнизонной поликлиники, а это метров восемьсот, не меньше. С двух сторон жилые четырехэтажные блочные дома, причем крайние сразу утыкаются в лес. Приблизительно в центре – площадь, справа от нее, если смотреть со стороны школы – ГДО, или «Гарнизонный дом офицеров». Здесь библиотека, концертный зал, являющийся одновременно кинозалом, куча всевозможных помещений, в которых проводились кружки по разным культмассовым интересам.

Мне здесь определенно нравилось. Как выше сказано, за домами начинался лес, который тянулся до проволочного ограждения, по периметру окружавшего территорию гарнизона, и уходил в кажущуюся бесконечность. Необозримое пространство для игр.

В апреле 1970-го, на 100-летие со дня рождения Ленина, меня принимали в пионеры. Репетировали долго, потому что мероприятие это должно было состояться на торжественном собрании, в присутствии практически всего личного состава городка. От всего этого становилось даже волнительно. А через месяц мне стукнуло 10. За стадионом устроили огромный пионерский костер. Мой день рождения, по счастливой случайности, совпал с днем рождения Пионерской организации Советского Союза. А так как это был год столетия Ленина, мероприятие было грандиозным. Ребята в белых рубашках с красными галстуками, пионерские речёвки, песни не умолкали до позднего вечера. Костер пылал высоченный, прямо в черное небо, выбрасывая снопы искр. А мне казалось, что все это для меня. И я был по-настоящему счастлив.

В шестом–седьмом классах пристрастился к чтению. Пристрастился – слабо сказано. Доходило до того, что на художественную литературу (учебная, надо понимать, в эту категорию не входила по умолчанию) накладывали запрет. Тогда я шел, как бы, спать, залезал под одеяло, доставал из-под подушки книгу, из-под матраса фонарик и читал до упоения, пока в один прекрасный вечер не был застукан за этим увлекательным занятием. Слишком восторженно погрузился в мир персонажей книги. Родителям стало подозрительно, что я ухожу спать в десять, даже не досмотрев кино по второй программе и, как видно, решили проверить. В комнате, как полагается в вечернее время суток, темно, но одеяло, по всей видимости, предательски просвечивало. Я так увлекся, что обратил внимание на фактор её (одеяла) отсутствия не сразу, а по истечении чуть ли не минуты, когда батя, отойдя от столбняка, сказал что-то для меня малоприятное. Пододеяльные чтения были прекращены, но зрение себе испортить я все-таки успел.

В это самое время увлекся индейцами. Самозабвенно. Перечитал все, что можно было найти в гарнизонной библиотеке. А началось все с того, что в книжном магазине города Рыбное совершенно случайно на одном из стеллажей увидел книгу Фенимора Купера «Последний из могикан» и уломал маму эту книгу приобрести. Она тоже очень любила читать, книги ценила, поэтому отказывать не стала, хоть книга по тем временам была довольно дорогая: целых 3 руб.50коп.

Вторая книга, захватившая без остатка, повесть индейца-полукровки Сат-Ока «Земля Соленых Скал» о жизни и приключениях индейских мальчишек из племени шеванезов. Мы в наших играх стали шеванезами, да и ландшафт соответствовал: леса, болота – та же романтика.

В конце лета 1974 года в городок привезли американский фильм «Золото Маккены». Почему-то кто-то решил, что я похож на Грегори Пека, актера, игравшего Маккенну. Очень удивился, но постепенно прозвище приклеилось. Что тут сказать? Конечно, мне нравилось, что так называют. Даже гордился.

Более-менее регулярные дневниковые записи начал вести с лета 75 года. До этого записывались небольшие, ничего не значащие обрывки впечатлений о прошедших событиях в три-четыре предложения и рассказики про индейцев. Батя, однажды, посмотрел одну из моих тетрадок с первыми опытами и потом долго, смеясь, вспоминал начальные строки н6оворождённого опуса: «Я пришел из школы. Пошел на улицу. Бродил я долго-долго. Вдруг я увидел небольшой провал в земле. Я шагнул в этот провал и… провалился». Я сердился – писал-то эти строки 12-летний мальчишка, зачем от него требовать сразу невозможного! Но критику принял, куда без неё, совершенно справедливой.

Литература мне нравилась, сочинения писал с удовольствием и манеру письма я решил оттачивать с помощью дневников. На полке стоит девять общих тетрадей, исписанных от корки до корки. Один, отправленный почтой в последние дни армейской службы, до адресата так и не дошел. А жаль! Вроде бы ничего секретного старался не записывать. Начал в 15-ть, закончил в 25-ть. Где-то с этого времени жизнь понеслась стремительно, и просто не хватало времени на дневники.

Вспомнилась очень интересная притча о темпе времени и восприятии этого темпа. Решил один человек прокатиться на санках с горки. Начал он подниматься, волоча их за собой. И казалось, ну как это долго, подниматься на горку, а вершина её так еще далека. Не терпелось сесть и прокатиться с ветерком. Но вот, наконец-то, долгожданная макушка горы. Человек садится в санки, устраивается поудобней, и несётся вниз, все быстрее и быстрее. Спуск становится пологим, санки замедляют свой бег, катятся какое-то время и, наконец, останавливаются.

Вот так и наша жизнь. Где-то до двадцати пяти она движется, будто в горку. Дни длинные, год, что целая жизнь – неимоверная масса событий. Молодой человек, словно губка, впитывает информацию, учится в школе, и всё думает, но когда же я стану взрослым. Потом он приобретает знания в высшем или специализированном учебном заведении, выходит во взрослую самостоятельную жизнь, и …как с горки: «Йуху-у-у!» Понеслись будни, мелькают месяцы, пролетают годы. А вот и пенсия. Незаметно как-то! Дальше медленно, как будто санки уже не с горки, а по инерции катятся. И неожиданно остановка. Приехали!!!

Таким образом, получается, что настоящие полжизни – это не календарные 35 (у кого больше, у кого меньше), а 22-25 (опять же у кого как). Само собой, по восприятию. Календарный возраст и возраст физический могут не совпадать. Сперва, лет 25, подъем, потом спуск, а это как раз, всё остальное. И пусть это всё остальное в три раза больше, но по восприятию получится одинаково. Поэтому и можно сказать, что половина жизни – это тот момент, когда начинается спуск, как с горы. Я, например, отучившись в школе, в техникуме, отслужив в армии, поступил в университет только в 22 года, окончив его в 27. То есть, моё «йуху-у-у» началось несколько позже, но ведь потом понеслось, как будто сел на санки, или встал на лыжи и…

Дневники закончились с момента начала трудовой деятельности. Всё совпадает. Времени уже не хватало на записи. В литературный я не поступал, писателем не стал (если не считать многочисленные статьи и две монографии по отечественной истории). Всю жизнь преподавал в высших учебных заведениях. И, в общем-то, ни о чем не жалею.

Сергей Есенин, осознав в возрасте 27-ми, что жизнь-то, по сути, уже проскочила, писал:

…Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью,

Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире тленны

Тихо льется с клёнов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно

Что пришлось процвесть и умереть.

А жить ему оставалось еще 3 года.

Наверное, человек всегда чувствует приближение неотвратимого завершения жизни. Или в желаниях становится скупее, или замечает, что как-то стало не так, как было во времена его прекрасной (непременно, прекрасной!) молодости. Но всегда восприятие обостряется, и он действительно интуитивно, может еще как-то, но именно чувствует.

Я еще не чувствую, но хочется оставить на память дочке, внукам, будущим правнукам память о моём детстве и отрочестве. Поделиться знаниями о наших корнях, уберечь от ошибок и просто еще раз вспомнить уникальные, светлые годы, когда ты тащишь в горку санки, чтобы вихрем прокатиться по жизни, зная, что впереди еще самое лучшее и интересное.