Глава 5. Липенск

На закате третьего дня, измучившись и промёрзнув под холодным дождём со снегом, изгнанники добрались до Липенска. Встретили Мелидена с подручным неласково и велели ждать, пока наместник Гаур Воданиг не соизволит их принять. Наместник был богатый местный боярин и владел городком Истувераном на большой реке Тадзене, через который проезжали вчера. Хорошо, хоть позволили обогреться и почиститься в съезжей избе, а также накормили гнилой тюрей, какую в Висагете не едят и слуги. Это тоже заставило задуматься: пока цело снаряжение, в исправности одежда и есть домашние запасы, но надолго ли их хватит? Надежды на получение кормов из Дубравы смутные, а местные уж очень нелюбезны.

Город Липенск назван так не зря – на полдень находятся обширные липовые леса, благодаря которым множество пасек дают прекрасный мёд и воск. Однако наиболее значима тут издревле сложившаяся работа с деревом. Из липового лыка плетут лапти и мочалки, делают лукошки, режут ложки, посуду, гладкие и приятные глазу столы, скамьи и сундуки. Делают бочки и кадки, телеги, сани и лодки. Рубят лес на готовые дома, которые можно привезти и собрать на новом месте за считанные дни. Но еще больший доход дают смола и дёготь, получаемые сухой перегонкой берёзы и сосны, а также древесный уголь – берёзовый для кузнечных работ и еловый для выплавки железа и меди. Много домотканых льняных холстов, хотя не столько, сколько в северных Новом Городе и пограничном Веттаме.

Еще более известен Липенск как перекрёсток на конце холмистого водораздела, где сходятся три большие речные дороги: по Тадзене можно плыть на полдень, совсем близко расположенная Абайда, она же Березайка, вливается в пограничную Сивехру, ведущую в полночные норкские земли и впадающую где-то далеко в ледовитое Серое море, а расположенные чуть дальше на восход истоки Гиоры позволяют перебраться в великую реку Самбату, вдоль притоков которой лежат основные медвежские земли и которая оканчивается далеко-далеко на юго-востоке. Это положение Липенска у верховий трёх рек позволяет перегружать в нём товары, а также легко спускать собственные вниз по течению.

Всё бы хорошо, только с кормами в Липенске плохо. Рожь кое-как выращивают лишь в приречной долине Тадзены, всюду вокруг болота и глухоманные буреломные леса, через которые не пробраться даже выносливой степной лошади. На полянах и в поймах рек пасут коров, но этого мало. Без подвоза Липенску не выжить, однако привозной хлеб ненадёжен. Когда подвоз нарушается, цены подскакивают многократно и обыватели либо голодают, либо разбегаются. Неудивительно, что Липенск не стал великокняжеской столицей. Равно как Новый город и Веттам на еще более худородных землях, но им хотя бы помогают богатые рыбой озёра. Тогда как на полдень от Висагеты простираются хорошие пашни, и на закат они есть, и на восход. Поэтому там много поселян, следовательно, и кормящихся с них служилых людей. И войско висагетское служит великому князю верно, а не ищет, кому бы продаться подороже.

Расположен город Липенск очень удачно на холме над излучиной Тадзены, которая в этом месте круто поворачивает с восхода на полдень. С холма река просматривается далеко в обе стороны, что позволяет заблаговременно замечать любую лодку и плот. Кстати сказать, основной мост через Тадзену находится не в Липенске, а выше по течению в Истуверане, где река не такая глубокая. Хотя эти города – пограничные оплоты Медвежья, здешние городские стены из частокола и деревянных башен над набитыми землёй бревенчатыми срубами поверх вала производит удручающее впечатление. Так строили в далёком прошлом, Висагету еще сто двадцать лет назад окружили стеной из белого известняка, пусть и развалившейся незадолго до строительства нынешней кирпичной.

Местные караульные, кое-как разобрав подорожную, с опаской и неприязнью косились на рукоять огромного двуручного меча за правым плечом Мелидена, с завистью на дорогой иноземный самострел тонкой работы, взводимый съёмным рычагом – так называемой «козьей ногой». Здесь основным оружием были совня, то есть секач на длинном древке, или рогатина – насаженный на древко широкий длинный нож с крестовидной гардой. К ним прилагались топор, шестопёр или кистень, мало у кого имелись сабля либо прямой меч, простые и только для одной руки. Мелиденов двуручник пять футов длиной и почти восемь фунтов весом выглядел очень дорогим оружием, опасным и неуклюжим одновременно. Слегка выгнутая вперёд гарда дополнялась двумя треугольными клыками на клинке, ограничивающими спереди его толстую незаточенную часть.

Мнение о неуклюжести исчезало сразу же, как только Мелиден описывал пару стремительных искрящихся кругов вокруг себя, переходящих в глубокий выпад, но становилось ясно, что другим такое оружие не по руке. И что меч – для ближней охраны, не для зарослей и быстрого конного боя. Кроме того, Мелиден располагал коротким двухфутовым мечом-«кошкодралом» для ближних схваток, топориком для повседневных нужд, большим узким ножом такой же камбенетской выделки, как и двуручник, и засапожным метательным ножом на крайний случай. Ни у кого не было и лёгкого конного самострела – все здешние всадники пользовались луками, кто мощным составным, а кто и простым деревянным из ясеня, вяза или берёзы. Конечно, в городе встречались ввозимые средиземскими купцами самострелы с ножным или ручным взводом, но исключительно большие и грубые для пехотинцев.

Боярин-наместник Гаур Воданиг, как выяснилось далеко не сразу, пребывал в своих имениях в Истуверане, взимал подати с крестьян и заодно охотился в окрестных лесах. По этим же причинам отсутствовало большинство дружинников – время было самое отчётно-сдаточное вплоть до Юлейса, зимнего солнцестояния. По дороге Мелиден с Важиней вполне могли застать Гаура Воданига в родной усадьбе, но проскочили Истуверан на рысях, спеша добраться до места назначения. Пока же пришлось иметь дело со скупым и подозрительным тиуном Мокадином, оставленным в Липенске за старшего.

Итак, последние дни полузимника Мелиден с Важиней провели бездеятельно в съезжей избе. Она представляла собой обширный бревенчатый сруб с маленькими оконцами под крышей, защищёнными бычьим пузырём и ставнями, и большой белёной печью в дальнем от входа торце. Глиняная печь была снабжена деревянным коробом-дымоходом, что являлось большой редкостью в Липенске, где почти все избы топились по-чёрному. Как, впрочем, и в других медвежских городах и сёлах. Полагали даже, что слой сажи в ноготь толщиной на потолке и в верхней половине стен пользителен для здоровья, поскольку сокращает поголовье клопов – хотя бы не падают за шиворот. Обычно в съезжей избе воевода вёл учёт прибывающих на смотр служилых людей, там же, по случаю, устраивались пиры. Поэтому в середине стоял большой грубый стол из щелястых досок на массивных чурбаках, а по краям – лавки. Сдвинутые вместе, они образовывали жёсткие ложа, на которых укладывали свои кошмы и плащи постояльцы. Поскольку в это время ни смотров, ни пиров не ожидалось, съезжая изба превратилась во временный постоялый двор.

Пока Мелидена это устраивало. Сначала надо оглядеться на новом месте, и тут подходило любое тёплое и не слишком людное пристанище. Тем более что пошёл мокрый снег и погода стала совсем собачьей. В такую пору служба лучше всего идёт под крепкий сон. Лишь бы коней кормили должным образом – но с этим был порядок, чем бы он ни был вызван.

Дальняя дверь съезжей избы, у печи, вела через небольшой тёмный коридор на кухню, где заправляла толстая и румяная стряпуха Горва. Боком кухня выходила в широкий двор, выстланный деревянными плашками, а в её дальнем конце лестница вела на второй этаж хором, в которых проживал управитель Мокадин.

Стряпуха Горва, путавшаяся со всей конюшней и имевшая нищую родню в городе, споро и обильно кормила управителеву дворню вместе с сородичами, но пришельцы ей не глянулись и очевидно стесняли. Ругаться на бледного и угрюмого, обвешанного оружием верзилу Мелидена она не решалась, но быстро начала шпынять раззявистого Важиню. «Не то беда, когда во ржи лебеда, а вот беды, что ни ржи, ни лебеды» – утешался тот народными поговорками. Хотя малый пост еще не начался, на обед им доставались только суп из гниловатой капусты со старыми ржаными сухарями и крохотными обрезками мяса, и варёная репа. Тогда как дворня жрала рублёную и отбитую говядину так, что за ушами трещало. Еда при такой жизни очень важна, потому надолго застревает в памяти.

Когда тающий снегопад затих, отогревшийся и отоспавшийся Мелиден впервые вышел в закуток за съезжей избой и занялся маханием мечами большим и малым, метанием ножа в накарябанную на стене мишень, что перемежалось ударами ног в бревенчатый косяк, от чего дом ощутимо вздрагивал.

За его странными текучими позами на полусогнутых ногах, резкими поворотами и почти неуловимыми для глаза взмахами наблюдал десяток управителевых дворовых, разинув рты и с почтительного расстояния, затем к ним присоединилась семилетняя дочка управителя Тириза с чернявой смазливой служанкой. Под конец появился сам управитель Мокадин, до того принимавший лохматобородых и кирпичнолицых деревенских мужиков по каким-то податным делам.

– Ты что буянишь, – хмуро спросил управитель, среднего роста, сутуловатый, с широкой впалой грудью, совершенно седыми головой и коротко стриженой бородкой.

– Умение стараюсь не растерять, – еще более мрачно буркнул Мелиден. – Думаешь, будете гнилой капустой кормить, – добавил он с кривой ухмылкой, – спаду с лица и превращусь в худосочного холопа? Как бы ни так. Найдётся тот, кто сумеет оценить мастерство.

– Только появился, уже нрав показываешь – неприязненно продолжил управитель. – Изба не твоя, нечего её ломать. И не место тут махать своей железкой, людей пугать.

– Невиноватому нет причин пугаться, – ответствовал Мелиден. – А для полезных занятий везде место, для безделья не должно быть места. Что до избы, если развалится, значит, плохо строили.

– Я скажу сотскому Гиттину, что ты тут буйствуешь, пусть он с тобой разбирается, пока воевода с Палачом тобой не займутся.

– Скажи, скажи. Я сюда приехал службу нести при трёх конях и полном оружии, а не репу грызть без соли. Если моя служба без надобности, так и отпиши великому князю, – уже не скрываясь, глумился Мелиден.

На том и разошлись. Вечером Мелидену достались изрядный кусок варёного мяса в горшке и крынка молока. Дворня продолжала держаться на расстоянии от чужаков, но уже без неприязни. Умелец в любом деле вызывает уважение, а в воинском – вдвойне. Поскольку может быть полезен и при этом тронуть себя не даст.